Панславянизм

Наступает 1914-й год. Мы, 15-летние кадеты, поглощены идеей новой, совершенной во всех смыслах, славянской расы. В России зарождается новая светлая заря исторической жизни. Придет время – и обессиленный, состарившийся запад склонится перед молодым востоком, где на развалинах древней Скифии и на всем необъятном пространстве между четырьмя океанами раскинется Великая Славия, объединенное славянское государство юга и севера, востока и запада. От нас, русских, зависит приблизить момент апофеоза и славы своей Отчизны…

(Слово в слово Дмитрий Колпинский в его бытность редактором «Кадетского досуга»).

Мы, будущие офицеры и цвет нации, намерены преодолеть традиционную русскую расхлябанность, маниловщину и обломовщину; мы имеем цель сформировать нацию Штольцев, замешанную на дрожжах побед русского оружия и достижений истории родного отечества.

Заранее мы зачислили в свою партию доблестных чехов, самостоятельно одолевших австро-венгров, и болгарских братушек, свергнувших турецкое иго с русской помощью.

Придет счастливый день и возникнет единая славянская нация, от океана до океана (правда, мы забываем взять в расчет частности вроде миллионов неграмотных русских крестьян, миллиона тюркских кочевников и сотен тысяч диких горцев, также обитающих на развалинах «древней Скифии»).

Сколько мечтательных разговоров на тему Панславии в спальне 4-й роты и в кадетской курилке!

Мы начинаем с себя: долой дряблость ума и мышц, в здоровом теле здоровый дух – увертюрой к идее новой расы становится спорт.

В связи с выше сказанным очевидно: по части женского вопроса мы без ума от барышень, занимающихся гимнастическими упражнениями.

Сестры соколицы

В Михайловском манеже на масленицу 1914-го года гимнастический праздник. Мы с Гавриловым чисто отработали парные упражнения на турнике (вызвавшие горячие аплодисменты публики), а также на столе и на коне, показав чудеса ловкости и смелости.

После нас выступали соколицы из Василеостровской женской гимназии. На сцену вывалилась девятка девиц в греческих хитонах до полу. С сонным видом барышни исполнили вольные движения с перестроением, напоминавшие унылые балетные па. Публика засвистела: сомнамбулы. Танец умирающих лебедей. И вдруг из-за кулис звон бубнов, свист дудок, барабаны и прочая турецкая музыка – на сцену выбежали «черкешенки» с шарфами. Оказалось, прелюдия с сомнамбулами была пародией. Четверка «черкешенок», отбросив шарфы, принялась показывать одновременные упражнения на брусьях; две барышни в восточных шароварах закружились в танце с кинжалами. По скамьям зрителей пошел одобрительный гул. Наша с Гавриловым участь была решена: на танцах, последовавших за гимнастическими упражнениями, мы отправились брать черкесскую крепость. А именно знакомиться с теми двумя гимназистками, что отплясывали с кинжалами.

«Кадет Гаврилов, кадет Репин» – «Сестры Фиалковские. Лилия, Маргарита» – «Елки-палки!» – восклицаем оба.

«Откуда вы знаете?» – «Что знаем?» – «Это наша кличка в гимназии: Елки-Палки» – «Кто из вас кто?».

Тоненькая – Лилия, наш возраст. Крепенькая – Маргарита, годом младше. Люля и Мура.

Далее, как говорят русские литераторы, все понеслось со скоростью окутанного черным дымом курьерского поезда. Влюбленность в василеостровских барышень затмила все вокруг. Сразу негласно затвердилось: я с Люлей, Гаврилов с Мурой.

Прогулка в Лавре и могила Болотова

Люля, ты помнишь тот дивный майский вечер в Лавре? (Господа, кто-нибудь когда-нибудь да сочинит оду нашим петербургским кладбищам, дающим приют романически настроенной учащейся молодежи? Нет? Тогда я). Итак, кладбище Александро-Невской Лавры. Весна священная: соловей в кусте щелкает; папоротник отовсюду прет; до головокружения пахнет свежим, липким березовым листом. Я балагурю перед Люлей, Люля смеется, а в нашу сторону направляется служитель; они вечно семенят по кладбищенским дорожкам, высматривая голубков. Этот в приближении оказался стареньким священником. Я, живо припомнив, что в Лавре схоронен наш кравотынский односельчанин Болотов (бывший здесь же, в Лавре, настоятелем духовной академии), сослался на розыски его могилы.

«Пойдемте, молодые люди, покажу», – и священник направился на другой конец кладбища. Вывел нас к склепу с высеченными на надгробии датами 1858-1900. Поинтересовался: откуда у господина кадета и у барышни гимназистки интерес к профессору богословия Болотову? Я упомянул болотовские «Заметки о селе Кравотыни» (под этим названием неоконченная рукопись покойного профессора была напечатана в 1910-м году в Петербурге, в типографии Меркушева); выразил сожаление, что до сих пор не посетил его могилу. Говорю: великий криптограф, великий богослов, жили с ним дом в дом, соседи и проч., надо поклониться.

Священник оттаял: да-да, в духовной академии до сих пор горюют по преждевременно скончавшемуся настоятелю. Такое светило и так рано погасло: изнурил себя трудами, едва достигнув сорока лет.

Старик поведал, что Василий Болотов оставил устные предания об отеческом селе на Селигере: де, покойный настоятель любил рассказывать о тамошних красотах; о Ниловом монастыре; о нелегкой доле матушки, вдовы.

«Покойный очень любил вспоминать игры детства, – разговорился наш провожатый. – Рассказывал, рыл с товарищами пещеры на берегу – сооружал свой монастырь. И, дескать, всю детскую компанию заставлял изображать монахов, а сам, накрывшись простыней, представлялся то настоятелем монастыря, то святым преподобным Нилом. Сама детская игра Василия Васильевича предуказывала его будущий аскетически-ученый путь».

Мы распрощались со стариком.

Люля, молчавшая в беседе, при выходе из Лавры заметила: де, забавные старички эти священники, она таких очень любит. У них ведь с Мурой дедушка священник, в Луге. В Лугу сестры и отправятся на летние каникулы, сезон разъезда на которые уже начался.

Последний матч в календаре

Перед самым отъездом у нас, василеостровцев, был последний в футбольном календаре матч – с командой духовной академии. Наше моральное состояние было в упадке – боевой дух был подорван предыдущим проигрышем Васильевского острова Петербургской стороне: петровскому кружку любителей спорта, одному из самых сильных в столице.

Чех Алоиз Вейвода, тренировавший нас в тот год, не находил слов – волнуясь, он всегда путал русские слова, переходил на чешский, которого мы не знали, и, махнув рукой, принимался ругаться по-немецки. Смысл его справедливых упреков был таков: эгоисты! играете каждый за себя, а не командой! где ваше убеждение в выигрыше? почему раскисаете при первой неудаче?

«Хладнокровие. Главное – хладнокровие, – наставлял он перед последним матчем. – Противник сильный. Способ выиграть: утомить. Атака и атака. Изматывайте силы противника. Понятно, господа?» – «Понятно!».

Вышедшие на плац поповичи оказались тяжелыми спортсменами: все на голову выше кадет, в корпусе каждый по полтора кадета – им бы в регби, где как раз недобор мощных игроков…

И понеслось над полем:

«Павлуша, голубчик, вбей гол! Володенька, сынок, берегись! Ваня, родной, ради бога не пасуй в центр. Вбей гол, вбей гол!» – скандирует наш экспансивный зритель.

Питерская футбольная публика – отдельная статья! В публике нет нашей родни; ни с кем из господ зрителей мы лично не знакомы, они же обращаются к игрокам на ты, по-семейному называя их ласковыми именами. Примерно так, как на этот раз: «Жондюша, соколик, отними у него мяч! Вот молодец, вот умница», – кричит Жондецкому 2-му один из зрителей, не пропускающий ни единого нашего матча. (У каждого кружка и клуба своя преданная публика; случается, господа зрители доходят до потасовок меж собой).

«Вбей гол, вбей гол!» – басят во все глотки зрители духовных. Ну и голосищи! Верно, будущие регенты.

Вздула нас духовная академия по первое число…

Наш зритель расходился с плаца, виня в проигрыше небесную канцелярию: пасмурное небо, мокрую траву, ветер, холод; и – ни в чем не повинных регентов.

После игры, когда мы по традиции пожали руки противнику и перешли к буфету, взял слово капитан духовной команды:

«Господа, есть три известных священнодействия, которым должен покоряться футболист. Три главных пункта: наше физическое состояние, наша ловкость в обращении с мячом и наша способность играть командой. Команда у вас, господа, отменная: сразу видно, будущие офицеры, опора веры, царя и отечества. Ловкость у вас похвальная, хотя и играете вы в простых строевых сапогах. Однако, господа кадеты, начистоту: физическое состояние ваше та-ак себе. Телесус пунктикус! В нашей команде он на первом месте. Блюдем. Смотрим на футболистов иностранцев. Заметили, что иностранцы перед состязанием совершенно не курят и много не едят. Учли. И вам советуем: избегайте обильных и плотных обедов перед матчем, совершенно не употребляйте алкоголя и насколько возможно избегайте табаку. Ну, а теперь закусим, господа, чем бог послал!».

«Многие лета, многие лета», – басами затянули победители…

Потом говорили о том, что футбол великое дело: объединяет сословия и способствует облагораживанию нравов. Еще недавно городу не было дела до погибающей в душных, грязных улицах столицы учащейся молодежи. Однако новый городской глава граф Толстой вызвался помочь молодым спортсменам. Глава принял депутацию, которую возглавил наш чех Вейвода. Городской думой для спортивных занятий выделено поле Петровского парка. Следующий сезон василеостровцы будут играть с петровцами (сейчас петровцы делят с нами плац) не в пыльном песке Кадетской линии, а в зелени окраины.

Произнесенные здравицы, однако, нисколько не подняли настроение Алоиза Вейводы.

«Плохо, все очень плохо, – сказал нам чех, когда духовные ушли. – Вы слышали, что наши футболисты не едут на Балтийские игры в Мальме?».

«Как не едут?».

«Так. Россию будет представлять Москва. Москва в июне одна выставляет сборную на матч с Германией».

Как? Почему?

Вейвода нам – о неких интригах в Российском футбольном союзе.

Всем известно: у Питера давние трения с москвичами, но чтобы так бесцеремонно оттереть?! При том, что слабые москвичи наверняка продуют мощным немцам?! У нас голкипер Борейша, у нас корнер Шюман, хавбек Штиглиц – лучшие русские игроки! Петербург учился у родоначальников футбола англичан, а в Москве даже правил толком не знают. У москвичей ни натиска, ни глазомера; а наши показывают такую быстроту и такие удары; и т.д., и т.п.