Встреча от лукавого

память о предках как раз и связывает поколения.

Иногда, глядя на людей, я думаю: наша страна оказалась в жуткой нравственной яме оттого, что вместо морали ей предложили – не веру, а обряды. Этим заменили все: способность самостоятельно мыслить и адекватно оценивать свои и чужие поступки, нормальные человеческие побуждения, честь и совесть, а все оттого, что из тоталитарного совка многие ударились в не менее тоталитарное обрядоверие, не имеющее ничего общего ни с моралью, ни с религией, ни вообще с чем-то, что касается этических категорий.

куда-то ходили, ездили, обедали – но просто по-дружески, он во мне женщину не видел, а я просто с ума сходила. А тут еще проблемы со здоровьем начались, мальчишки чудили не по-детски, и я подумала – ну все, с меня хватит. Привела в порядок свои дела и пришла сюда, на этот самый мост. И если бы в тот вечер по мосту не проезжал мой Валерка, я совершила бы самую непоправимую, а главное – самую непростительную ошибку в жизни. И кто знает, что было бы с мальчишками. Это сейчас я за них более-менее спокойна, а тогда они были просто два парня, застрявших в позднем пубертате. Я сама это им позволила, но если бы меня не стало, я даже думать боюсь, что бы с ними случилось. А так – все пошло по-другому, но в тот момент я сдалась, понимаешь? – Да. Это я отлично понимаю. Я ведь тоже сдалась – когда узнала, что свекровь и муж наняли киллера. Я решила вопрос с имуществом, но – смалодушничала. Сидела на крыше и ждала, когда придет киллер и меня оттуда сбросит. Мирон не сделал этого, но будь вместо него кто-то другой? Даже думать не хочу. – Я к чему тебе это рассказываю, Лина. – Ольга свернула на нужную улицу и притормозила у ворот. – Люди кончают с собой, когда думают, что им некуда больше идти. Тупик, выхода нет. Но выход есть всегда, просто когда человек в стрессе, он его не видит. И если рядом нет никого, кто поддержал бы, помог, вытащил – тогда случается непоправимое. Принять помощь – вовсе не слабость, это нормально. И сдаваться нельзя, Лина. Слышишь? – А я и не собираюсь. Я сейчас очень зла на неведомого врага, который устроил мне все это, из-за него я уже третью ночь вынуждена упражняться с лопатой, а потом бултыхаться в ледяной воде. Но самое главное – я понятия не имею, кто мог все это организовать. – Это хорошо. – Ольга открыла дом, и мы вошли. – Как ты себя чувствуешь? – Ничего, нормально. Есть хочу… – Идем, там картошка осталась. Я уже вполне могу есть мягкое пюре, и меня это радует, как и возвращающийся голос. – Пока делай вид, что дар речи не вернулся. – Ольга наливает сок. – Иногда молчание – золото. Следы на шее через несколько дней сойдут, остальное тоже порешаем. Утром к Мирону заеду, пообщаюсь. Глядишь, что-то вместе и придумаем. Что ты завтра собираешься делать? Мы с Петькой хотели к бабуле в село съездить, вот только поедем ли? Машины нет, а ехать на общественном транспорте и потом тащиться пять километров по полям и каменистой дороге – так себе удовольствие, особенно с Тонькой. Уже холодно, в поле ветер, нам-то с Петькой ничего, а девочка может и простыть. – У тебя что, нет машины? – Была… то есть машина имеется, но на ней Виктор ездил. – Как ей объяснить, что неохота мне эту тачку брать. – Я собиралась себе купить, но только месяц как за эту выплатила… – То есть ты выплачивала за машину, на которой ездил твой муж. Лихо. Какая марка? – «Форд», седан. Мы всегда к бабуле на Петькиной ездили, но он оставил ее жене вместе с квартирой. А к нашей бабушке Вале путь неблизкий…