5

Нужно как-то убрать все это, но сначала остановить кровотечение. Правда, как и чем я стану убирать этот погром, я еще не решила. Хуже, что бинтов у меня тоже нет, но тут проще, я разорву на части свою ночную рубашку или какую-нибудь наволочку. В кладовке в дальнем углу стоят коробки с моими пожитками, что-то найдется, но вот во что собрать осколки, я не знаю, у меня и веника нет, не говоря уже о совке и ведре.

– Ну, допустим, я пойду на улицу и наломаю веток, веник сделаю. А дальше как?

Я точно знаю, что моих активов хватит прожить еще примерно неделю, питаясь растворимыми супами и кашами быстрого приготовления. За эту неделю я должна устроиться на работу, иначе мне придется идти грабить банки или продуктовые ларьки. Я это знаю, и у меня есть план. Но у меня нет плана поиска веника, ведра и совка в случае кровоточащих ног.

Внизу, конечно, у меня теоретически есть отсек, но что там, я не знаю.

Я разрываю на части старую наволочку и перевязываю ноги. Один порез очень глубокий, и надо с ним что-то делать, странно, что ничего не болит, так что сначала приберу стекло. А потому я беру связку ключей и зажигалку – надо посмотреть какую-то емкость в отсеке, но вдруг там темно. Идти очень больно, и после меня на полу остаются кровавые следы, но лестница, ведущая в цокольное помещение, начинается рядом с моей дверью, справлюсь. Я спускаюсь вниз и, щелкнув зажигалкой, обнаруживаю на стене выключатель. Это полуподвал, и оказывается, что здесь чисто, сухо и вполне сносно: разнокалиберные двери пронумерованы в соответствии с номерами квартир, и мой отсек находится как раз под моей квартирой.

Замок навесной, и ключ к нему здоровенный, потому что замок старый. Второй замок врезной, он поновее. Зачем здесь два замка, что тут воровать?

Внутри темно, и я не нахожу выключатель, а потому чиркаю зажигалкой. Ага, с лампочки свисает шнурок, стоит его дернуть, и она загорается. Это, знаете, как в классических фильмах ужасов, когда безголовые подростки или убегающие от правосудия бандиты попадают в пустой дом с подвалом, полным каких-то вещей, где обязательно находят какую-то потустороннюю хреновину, которая их потом всех очень изобретательно и красочно убивает.

В моем отсеке пустые пыльные банки на полках, рама от старого зеркала, стоящая на какой-то пыльной тумбочке с тонкими витыми ножками, а самого зеркала нет – видимо, демон, живший в нем, все-таки вырвался на свободу. На полу ящик с какими-то железками, у стены пыльные большие доски, перед ними старое кресло и круглый стол, прикрытый не то покрывалом, не то скатертью, очень тяжелый и пыльный, не сдвинуть. На кресле люстра в перепутанных висюлинах, серых и безнадежно грязных, беззащитно воздевшая к потолку пять рожков, и – о счастье! – старый затертый веник и металлический тяжеленный совок. Он явно предназначен для камина, как и старое погнутое ведро, но мне безразлично, что все это для камина, у меня другие цели, а камин может обижаться сколько угодно.

Я беру ведро, веник, совок и, довольная собой, выключаю свет и закрываю помещение. Что ж, не так все плохо, как я думала. Оно еще хуже, но в этом есть и преимущество: в моей жизни сейчас полнейшая ясность. Я точно знаю, кто мне друг, кто мне враг и кто я.

Никто. Во всех случаях.

Зато я свободна от всех связей, обязательств и прочих условностей. Я могу начать жизнь с чистого листа, и будь я проклята, если позволю себе снова оказаться дурой, которой все пользуются, как хотят.

Я открываю дверь, поставив ведро с совком на пол, – замок немного заедает, или я к нему не привыкла, надо вставить ключ и нажать, глупость какая.

– Эй!

Это местное приветствие, я уже говорила.

Какая-то тетка идет в мою сторону, шаркая шлепанцами, а дверь, как назло, не открывается… ну вот, открылась. Подхватив ведро, я вхожу и запираюсь. Никогда не понимала манеру наших граждан лезть в чужое личное пространство. Вот что это за стуки в дверь, крики «эй!» и прочие прелести, неужели люди не понимают, что все это отвратительно и очень тупо?

Это все равно что начать на улице приставать к прохожим.

Ну вот, снова стук. Как же я все это ненавижу!

– Эй, послушай, открой, есть разговор.

А я не «эй!». И у меня нет ни к кому никаких разговоров, я вас, гражданка, знать не знаю и хочу сохранить данное положение вещей, пока я здесь. Ну, то есть, навсегда.

– Открой, поговорим.

Ничего более тупого я не слышала. Поговорим, ага. О ста граммах, о соседях, о политической ситуации, о синтезе химических соединений. О чем можно говорить с незнакомым человеком? Иногда и с хорошо знакомым говорить не о чем.

– У тебя стекло разбилось, я помогу собрать.

Оно не само разбилось, его разбили какие-то сорванцы. Я и сама могу собрать осколки, даже те, что остались от моей жизни.

Какие-то высокопарные обороты лезут в голову, а это значит, что у меня истерика. И когда я в таком состоянии, я могу сделать что угодно, чтобы вы понимали. Но в основном я делаю хуже себе. Впрочем, мое нежелание контактировать с окружающим миром сейчас вполне оправданно.

Хорошо, что сейчас не зима, а скоро будет и совсем тепло, побуду пока без стекол.

Стеклянная пыль осела на каминной полке, на паркете, на коробках с моими вещами, на раскладушке – страшно подумать, что было бы, если бы я не ушла спать в кладовку. Осколки накрыли бы меня полностью, и просто порезанными ногами дело не обошлось бы.

– Или ты сейчас откроешь, или я буду стучать, пока не сбегутся все.

Настырная, гадина. Ладно, открою, иначе сюда и правда сбежится весь дом.

За дверью обретается какая-то гражданка в халате и бигуди. Типичная домохозяйка. Господи, да кто сейчас накручивает волосы на бигуди!

– У тебя кровь.

Ну да, а я вот и не знала.

– Погоди, я аптечку принесу.

Она развернулась и ушла, а я стою дура дурой – вот только что она колотилась в мою дверь, а теперь вильнула хвостом, и нет ее.

А кровь из ноги не унимается, как назло.

Я сажусь на ступеньки, смахнув стекла лысым веником, – стоять что-то совсем невесело. И как я все это приберу, понятия не имею. Но, знаете, есть у меня один метод насчет того, как сделать любую монотонную работу качественно. Нужно взяться с самого края и потихоньку продвигаться вперед. Вот в данном случае я стану по одному осколочку осторожно подбирать и складывать в ведро, стараясь ничего не пропустить, а освободившееся место подтирать влажной тряпкой, и когда чистая полоса окажется шириной в пару метров, отдохну – почитаю книжку, выпью чаю, и потом снова возьмусь за уборку. И до ночи справлюсь обязательно.

Этот метод действует не только при уборке, а и вообще при любом деле, которое делать неохота, лень или страшно, а непременно надо.

Здоровенный мужик открывает дверь и вталкивает в комнату троих подростков и зареванного пацана лет семи. Моя квартира начинает напоминать детскую комнату милиции.

Вслед за этой живописной группой в комнату входят барышня в бигуди и пожилая тетка с сухим темным лицом и тонкими руками, которая тут же, ни слова не сказав, принимается снимать повязки с моих ног.

– Завязала, чем попало. – Теперь она ворчит, разматывая импровизированные бинты. – А вот тут дело плохо, придется зашивать.

На меня, похоже, никто внимания не обращает. Мужик тряхнул самого высокого подростка и заставил его повернуться ко мне.

– Смотри. – Его ярость, похоже, сгустила воздух до консистенции кипятка. – Все смотрите, и ты, Миша, тоже смотри, не смей отворачиваться.

Мелкий попытался отвернуться, хныча, и тетка в бигуди сделала шаг в его сторону, но мужик жестом остановил ее.

– Не вмешивайся, Роза. Пусть смотрят на результат своего хулиганства. – Он снова тряхнул старшего. – Вы человека искалечили, а могли и убить. Лутфие Алиевна, повреждения серьезные?

– Левую ногу придется зашить, само это не заживет. – Докторша поднялась. – Сейчас схожу за инструментами и лекарствами. Прибрать бы тут…

– Сейчас приберем. – Дама с экзотическим именем Роза, оказывается, принесла с собой большую щетку на длинной ручке и жестом остановила запротестовавшего было мужика. – Погоди, тетя Лутфие придет, ей и расположиться негде будет. Саша, ну-ка мигом домой и принеси два табурета, маленький и большой.

Ребята, я вам всем не мешаю?

– Нет, погоди. – Мужик нависает над пацанами гневной скалой. – Я хочу понять, зачем вам, дебилам, это понадобилось.

Они считали меня вампиром, парень. Вот я-то как раз это отлично понимаю, все факты говорят против меня.

– Я весь внимание. – Раскаты грома в голосе мужика пригибают головы пацанов к земле. – И мне ответ нужен сейчас, а не завтра.

– Мы думали, она вампир.

Ну, что я говорила? Господи, вот еще вампиром прослыть мне никогда не удавалось, но я исправила это досадное упущение в своей биографии.

– Что?!

– А что! – Старший мальчишка вздернул подбородок. – У дяди Лени горло разорвано, а крови почти что и не было. И Митрофановна умерла… вампиры умеют заживлять раны, а тут его вспугнули, наверное. Ее.

– И вы решили…

– Ну да. Солнечный свет. – Мальчишка смотрит в сторону. – Мы думали…

– Ну, это вы еще даже не начинали думать. – Голос мужика звучит даже ласково. – Но я вас думать научу, факт. И сейчас вы сначала тут все приберете. Мигом за табуретками, и убирать. А вашим родителям я уже позвонил, они едут.

Двое пацанов даже попятились, но убегать смысла нет, и они это понимают.

Вернулась смуглая тетка, неся в руках врачебный чемоданчик, за ней громыхнул табуретками охотник на вампиров.

– Роза, помоги-ка мне. – Медработник поставила на пол чемоданчик и вытащила из него одноразовую стерильную салфетку. – Тебя как зовут, детка?

Это она мне, понимаете. Наконец заметила. Детка, забавно.

– Линда.

– Ну, так вот, Лидочка, давай ножку на табурет, мне так удобней будет шить.

Так, и здесь я Лидочка. Ну, ладно.

– Роза, держи таз, я промою раствором фурацилина.

Граждане, мои ноги приделаны ко мне, вообще-то. И раны чертовски болят – шок прошел, и я ощутила все и во всей красе.

– Надо укол делать, рану придется прозондировать, не стерпит она, да и незачем.

Дверь открылась как раз на середине пошивочных работ. В комнату ввалилась какая-то пара, которая тут же вцепилась в одного из пацанов, и истеричная толстуха, которая принялась орать на меня.

Я абстрагировалась. Когда я слышу такой визг, я тут же абстрагируюсь.

Вишенкой на торте оказался полицейский, который пришел задать мне вопросы. Вернее, два полицейских, один из которых принял живейшее участие в разборе полетов вокруг антивампирского хулиганства, а второй пристал ко мне с вопросами. При этом мне зашивали ногу, и я ощущала себя весьма неоднозначно.

– Молодой человек, вы другого времени не нашли? – Докторша отложила иголку и намазала шов чем-то едким. – Вы же видите, в каком она состоянии.

– У меня работа. А скажите, вчера вечером вы не видели ничего, что показалось вам необычным или подозрительным?

– Нет.

Трупы я и раньше видела, но на тот момент я ничего такого не заподозрила, а что необычного может быть в валяющемся на земле пьянице? Ну, допился до коматоза, и все. Ничего необычного или подозрительного, так что я совсем не солгала.

– А вы куда-то выходили вечером?

– Да, за чаем выходила, часов около девяти. В магазин через дорогу, чек где-то в кармане.

– И когда возвращались обратно…

– То ничего подозрительного не видела.

Продавщица может вспомнить меня, и на чеке есть время, в которое я была в магазине. А вот о том, что я полчаса пила горячий шоколад с первым встречным, никто знать не может. Так что я вполне могла пройти по улице, и трупа там еще не было.

Похоже, я попала в цель.

– Но вчера мы стучали к вам, а вы не открыли.

– Не хотела. – Я пожала плечами. – Я не обязана среди ночи открывать непонятно кому, тем более, что ничего существенного я вам сообщить все равно не могла.

– Это я буду решать, что существенно, а что нет.

– Ну, так не надо было среди ночи являться, тут вам не притон, чтобы по ночам шастать.

– Я сейчас тебя арестую, и…

– Остынь, Димон. – Второй полицейский заинтересованно смотрит на мои ноги, и интересуют его явно не повязки. – Это ваша вчерашняя одежда?

Он держит в руках мою толстовку, из кармана которой он уже выудил вчерашний чек.

– Ну да.

– Ну вот и хорошо, мы все выяснили, ни к чему ссориться. – Второй сделал знак коллеге. – Спасибо за сотрудничество, выздоравливайте. Идем, напарник, нам еще работать.

Похоже, Димону очень не понравилось, что жертву вырвали из его когтей, но против лома нет приема, и он нехотя отступил. Я слышу, как он в коридоре раздраженно что-то бормочет, на что второй ему отвечает:

– У нее одежда чистая, а там кровища фонтаном била, и…

– На месте крови-то не было.

– Ну, а там, где его убили, должно быть ее много, а одежда…

И больше я ничего не хотела знать и слышать, а какие-то люди снуют по моей квартире, как у себя дома.

В общем, когда экзекуция закончилась, я стала еще больше походить на вампира, и единственное, чего мне хочется, – это съесть кусок мяса, запить его свежей кровью и лечь спать. Мяса у меня нет, крови тоже, на худой конец я бы яблочного сока выпила, но его тоже нет, зато в кладовке есть папин спальный мешок, подушка и плед. И я сейчас туда доберусь и усну.

– Ты куда?!

Этот дружный возглас мне вообще неинтересен, идите вы все лесом, граждане. Я вас не звала, начнем с этого.

– Спать хочу.

Я ковыляю в кладовку и валюсь на матрац. Меня бьет озноб, я заворачиваюсь в плед и утыкаюсь носом в знакомо пахнущую подушку.

Хоть что-то держит меня на плаву и не дает слететь с катушек.

В дверь вдруг вошел Виталик, сел на ящик с книгами и смотрит на меня.

Глупо. Виталик ведь умер.