абсолютна красота живого тела
листа и гусеницы
красота грязного большого пальца ноги
и засоса на шее
 
 
грязный большой палец ноги
зарывается в песок
сегодня – здесь и сейчас
он живёт, он глуп и бессмысленно счастлив
 

 
Я сидел на полке в магазине и ждал, кто подарит мне душу
Вдруг я увидел Его, а Он увидел меня
Он сидел в колясочке и, увидев меня, закричал:
«Ми! Ми! Ми!» – и показывал на меня пальцем
«Ми» – означало «Мишка», Ему ещё не было года
Он мог сказать только так
Он узнал меня, а я узнал Его
Он крепко держал меня в руках по дороге из магазина
в зачарованный Лес, вечный Дом для меня и Него
там нас ждало наше Всегда, а также –
овечка Бяша, тюлень Тюля, кошка Киса
зайчик Степашка, обезьянка Кампа-Зямпа
много комнат в Доме Его
много плюшевых зверей там живёт
и зверей из мультиков и из книжек
говорящих паровозиков и машинок
всем нам Он подарил душу и вечный Дом
и мы вечно играем на холме
и вечно играем в Лесу
играем у реки и под Радугой
вечность ходил Он с нами или это было несколько лет?
нам казалось – вечность…
потом Он куда-то ушёл и никто не знал почему
но так должно было быть
мы остались
мы вечно играем в волшебном Лесу
без Него
мы вспоминаем Его постоянно:
что Он кому сказал, как играл с нами, чему научил нас
жаль, если Он забыл нас, но мы Его помним Всегда
ведь Он нас сделал живыми, ведь Он нас отвёл
в это место
внутри Его сердца
место вечного лета и радости
«Ми! Ми! Ми!» – как я хочу, чтобы снова позвал Он меня
чтобы назвал меня именем, которое дал мне
мы, обитатели Леса, не можем понять
что находится Вне
и куда Он ушёл
для нас это тьма, мы можем жить только в Лесу
только Всегда
но надеемся, что Там Ему хорошо
и, быть может, однажды Он к нам вернётся
я узнаю Его любым
и душа, которую Он подарил мне, так на Него похожа
 

 
первый раз и последний раз
не вмещаются в память
 
 
я вижу дождь в первый раз
я вижу туман в первый раз
а до этого не знала, что это такое
 
 
так не говорят
так не помнят
 
 
в первый раз я забралась в саду на огромный валун
вдохнула запах костра
увидела, как неровно взрезая воздух,
летит маленькая птица
 
 
я не помню, когда последний раз
открывала любимую детскую книгу
 
 
я читала её много, очень много раз
а потом перестала
и она ещё долго стояла на полке
 
 
а теперь её нет
значит, последний раз уже был?
 
 
когда я в последний раз кормила грудью сына
он не знал, что это последний, а я знала
 
 
страшное знание —
знать первое и последнее
 
 
Альфу и Омегу
знаешь ли ты его
 
 
некоторые живут,
будто каждый раз – это последний
но для меня в этом много надрыва и боли
 
 
вот и живу —
будто последний раз не последний
а только один из…
будто всегда может быть ещё один раз
 
 
будто этот раз —
вечен и возвратится по первому зову
и потому к нему можно относиться легко
 
 
не удерживать силой
дать уйти
даже если знаю, что это не так
что он не вернётся
 
 
относиться легко,
как к рядовому вечности
как к тому, у чего нет начала и нет конца
 
 
мой дождь
мой туман
мой костёр
моя маленькая птица
 
 
мои рядовые вечности
 
 
всё равно —
не надышишься
 

 
Искры в топке ржут как кони
Бьют копытом рвутся вдаль
Паровоз по рельсам гонят
Из смолы, огня и льда
 
 
Лик из топки паровозной
Коптский детский смоляной
Мглой повелевает звёздной
И загробной тишиной
 
 
Дом сверчка в золе и саже
За окном его горит
Чёрной башни карандашик
С чёрной тучей говорит
 
 
Будка верного Полкана
Долгий вой на небеса
Земляничная поляна
Тёмно-русая коса
 
 
Вот сверкнул и растворился
Златоглазый уголёк
И подённый растворился
В лоне ночи мотылёк
 
 
Вот палач в своей постели
Спит, надев ночной колпак
Чьё-то мясо не доели
В псарне семеро собак
 
 
Вот повешенный бродяга
С братом ветром говорит
Словно шелестит бумага
И в лесу костёр горит
 
 
Три разбойника там делят
Что украли за три дня
Трое нищих всю неделю
Ели дохлого коня
 
 
Слышишь ухает в колодец
Старый филин угу-гу
Слышишь барыня колотит
Нерадивого слугу
 
 
Видишь огненную гриву
Паровоза на ветру
И летающую рыбу
 
 
Красной смерти на миру
 
 
Видишь звёзды-конопушки
Веселушки-огоньки
И планеты-погремушки
Выпадают из руки
 
 
Видишь камни вылетают
Из невидимой пращи
Тайны гроба открывают
Заржавелые ключи
 
 
Искры в топке ржут как кони
Бьют копытом рвутся вдаль
Паровоз по рельсам гонят
Из смолы, огня и льда
 

 
Вдали большого города
Везде лежит навоз
Кричит мужик: «Недорого
Продам коровий хвост!»
 
 
Лица его не вижу я
Но слышу голосок
Такой нечистый жихленький
Как в жопе волосок
 
 
И тощий рыжий вижу я
В руках коровий хвост
Весь мухами насиженный
Вонючий как навоз
 
 
Авось дурак возьмёт его
И принесёт домой
Жена за то прибьёт его
Печною кочергой
 
 
О что же продавец хвоста
Возьмёт за свой товар?
Должно быть душу, неспроста
Он хвост сей оторвал
 
 
Кому-то будет этот хвост
Светить как лунь в ночи
И выведет он к свету звёзд
Подземные ключи
 
 
Иной повесится на нём
Под полною Луной
На небе написав огнём
Что хвост тому виной
 
 
Идёт всё дальше продавец
Коровьего хвоста
А где-то в скошенной траве
Лежит корова та
 
 
Лежит корова без хвоста
И смотрит из-под век
И знает: хвост её устал
И проклят продавец
 
 
И скоро хвост вернётся к ней
Вернётся навсегда
Из странствия среди теней
Сияя как звезда
 

 
на закате муравей забирается по травинке наверх
и замирает там до утра
 
 
небо спрашивает муравья: ты чувствуешь страх?
 
 
каждый шорох в траве
 
 
каждый шорк впотьмах
 
 
не боишься, что ночная птица тебя склюёт?
 
 
муравей, замерев, сидит на травинке, на самом конце
как слеза на реснице, как вишня на черенке
 
 
слышит:
 
 
кричала кукушка несколько раз
 
 
чьё-то дыхание, тёмный утиный глаз
 
 
и в высоте мелькает и падает то ли звезда, то ли жизнь его
оборвётся сейчас
 
 
он видит озеро, уходящее в бесконечную даль
озеро-море, бывшее до начала времён
 
 
ветер, цветы, лёгкий пар над водой, туман
 
 
пустой пляж, рядом с соснами мусорные мешки
 
 
разбросанные игрушки в песке
 
 
и всё это подходит к нему и поёт без конца
 
 
вот чей-то мизинец, и он на самом его конце
между водой и небом, сидит, замерев
пока мимо проходят ужас и красота
 
 
он созерцает
он познаёт
 
 
чистое бытие
 
 
любовь, вдохновенье, ночной полёт
 
 
одиночество, смерть
 
 
присутствие и отсутствие божества
 
 
пение всех вещей под нетварным солнцем без всяких слов
 
 
не шелохнувшись, не дрогнув
в ночном дозоре
 
 
утром муравей спускается по травинке обратно вниз
сумерки шелестят, уползая, в траве:
 
 
хорошая ночь, муравей
хорошая ночь
 

 
мечутся мотыльки у фонаря,
движутся беспорядочно, суетливо,
как подбитые беспилотники.
 
 
ночь как будто статична,
но нигде нет покоя, всё мелко рябит,
мерцает, как старые телевизоры, мониторы.
 
 
дрожат листья и ветки.
запутанны траектории мошек.
неисповедимы пути улиток.
 
 
беспорядочный, тихий,
судорожный стрёкот наполняет воздух.
 
 
если прислушаться –
стрекочут все вразнобой.
 
 
вдали вразнобой стучат вагоны
проходящего товарняка.
 
 
от фонаря свет тоже идёт
какими-то разорванными пучками
и вибрирует в темноте.
 
 
темнота не монолитна:
она распадается
снова и снова и снова.
 
 
всё движется быстро-быстро,
как зрачки спящего в фазе быстрого сна.
 
 
беспорядочно, суетливо
движется материя,
претерпевая свою катастрофу.
 
 
и в небе планеты
движутся так же, как эти мошки и мотыльки,
как глаза спящего,
как подбитые беспилотники.
 
 
и оттого на Земле
всегда немного укачивает.
 

 
белые динозавры в небе – облака
едет бетономешалка –
строят дом, большие ворота закрыты, висит замок
закрыто! закрыто! здесь была
бетономешалка – у-у-у! -
трицератопсы в небе, о мама птеранодон!
беговел – это карета, мы едем на бал
бал – это рынок, рынок – это цирк
(он приезжал в июне)
шатёр на участке – это тоже цирк
цирк это панда чу
он чихает и цирк улетает
вот хозяйственный рынок
и трактор, синий трактор, по полям-
по полям синий трактор едет к нам
а вот дяденька с тачкой —
старый МакДональд
old MacDonald had a farm ИА-ИА-Ё!
на рыночной площади
такие вкусные пышки
упал тапоть слетела панама
сам! сам! сам!
хочется пышку хочется
смотреть поезда
среди паровозов и тиранозавров
бегать по пляжу
 

 
утки гуляют по щербатым мосткам
коряга молча лежит в воде
как земляной древесный озёрный
подгнивший трухлявый дед
 
 
что-то внутри коряги булькает и кряхтит
что-то в озере пускает маленькие пузыри
выгуливает старушка двух колли без поводка
шерсть колли как войлок, морды грустны
 
 
кое-где из труб тянется дым
огородные пугала машут руками
и осенние осы пируют в тарелке с тыквой
и растут вдоль тропинки
ядовитые красные ягоды ландыша
 

 
в конце лета лягушка прыгает по шоссе.
на дороге лежит сдувшийся дохлый ёжик.
яблок очень много. белый налив уже сладок.
подбираем паданцы в миску.
 
 
пили мерло, отдающее спиртом, тёмное, из магазинчика
у станции,
и пальцы теперь по клавишам не попадают.
вчера голова была стиснута обручем, летали мушки
перед глазами,
тошнило, болел висок. ночью
 
 
ледяные пальцы сжимали моё сердце. я просыпалась
и на сына смотрела, и словно семь мечей были
воткнуты в сердце,
как у Богородицы. я засыпала и вновь просыпалась,
и от одной только мысли мне становилось чуть легче,
и я про себя проговаривала эту мысль:
«я чувствую нестерпимый животный ужас.
мне кажется, жизнь моя кончилась».
 
 
самые лучшие дни лета выпали на эту неделю
в конце августа. лес
тёплый и сухой, сухое тёплое солнце, днём жарко,
а вечером холодно.
 
 
уже не будет до следующего лета этих райских дней
с кофе на лужайке, с прогулками к озёрам, с птицами,
соснами…
дней, которые щёлкали, как мгновения,
дней, которые я зачем-то портила.
 
 
Егор бежал по тропинке голый,
в одном только памперсе, и мы шли и зачем-то ругались,
и он бежал ко мне через пляж
в облаке пыли песочной, такой счастливый, ушастый…
и мы к озеру шли и шли, мимо дома из шпал
и красивых домов,
участков на горе и участков прямо в лесу.
 
 
и, когда Егор прыгал на батуте,
у него вдруг поднялись волосы
от статического электричества,
это было так странно, как будто начался конец света –