Глава 5
Туман все тает, а ясности все нет

Возле бассейна уже сновали первые ласточки-постояльцы, да и нам пора было двигать на завтрак, особенно если мы желали сохранить нашу «встречу на Эльбе» втайне. Значит, времени у меня оставалось в обрез, и откладывать допрос Вики мне не хотелось. Ведь стоит только человеку, тем более испуганному не на шутку, разговориться, так он выложит даже то, о чем желал бы умолчать непременно, а упустишь момент, потом не вытянешь и клещами даже слова. И я, действуя более по наитию, за неимением опыта в подобных делах, не старался скрыть волнения, по-заговорщицки зашептал прямо в ушко девушке:

– И кто это был? – Меня качнуло по инерции в воде, и я непроизвольно приблизился вплотную к Вике.

Она приняла игру в таинственность, взяла меня мокрой лапкой за плечо – издалека, наверное, казалось, будто в бассейне воркуют два влюбленных голубка.

– Я не знаю кто, – тоже шепотом сказала Вика. – Я слышала сначала, как ваш друг вышел из номера. Люкс-то его рядом, и громко хлопнула дверь. Я выглянула совсем чуть-чуть – Никита шагал по коридору. Я хотела пойти за ним, как-то объясниться, может, он бы пожалел меня и не выдал. Но передумала.

– Значит, за Никой следом ты не вышла? – спросил я все так же тихо, как сообщник, уже фамильярно. Шептаться на «вы» с моей стороны повредило бы тактике. Я как бы взял вожжи и преимущество в свои руки.

– Сразу нет, не вышла. Я все раздумывала: надо или не надо. Он же был выпивший. И я выглянула на балкон, не проследить, нет, а так. Юрий Петрович все равно спал беспробудно, да еще очень храпел. – Вика будто бы оправдывалась передо мной.

– И ты с балкона видела убийство и убийцу тоже? – предположил я за Вику. Сейчас настал для нас обоих решительных момент, и развязку надо было поторопить.

– Да нет же! Никакого убийства я не видела, я вам этого не говорила. Там, на скалах, прямо у воды, сидели двое. Один был ваш друг, а кто второй, я не знаю. Я смотрела сверху. Две головы – его и чужая, в кепке или бейсболке, не разобрать в темноте. И два огонька от сигарет. Сидели они близко, будто страшными тайнами делились по секрету. И я опять подумала, что про меня. И уж тогда решила: выйду непременно! – Вика отчаянно тряхнула мокрыми волосами, словно переживала ту ночь заново. Полетели брызги.

– И ты пошла, – не спросил, а как очевидное, утвердительно заявил я. Значит, Тошка Ливадин ничего не перепутал, и это именно Вика, как испуганная ведьма с шабаша, пронеслась мимо него в ту ночь.

– Я пошла. Не быстро, потому что еще думала по дороге, что же мне делать, когда приду. Решила, что лучше мне потихоньку послушать, о чем они говорят, и в агентстве так учили. Я и обувь надела специальную, на толстой бесшумной резине. И сунула диктофон в карман.

Я так сжал поручень, что если бы толстенная железяка была хоть чуточку менее прочной, обязательно треснула бы под моей рукой. Я судорожно сглотнул, настолько резки и непривычны оказались испытываемые мной ощущения, и даже будто почувствовал, как адреналин хлынул потоком в мою кровь.

– И что же вы услышали, Вика? – спросил я, невольно снова перейдя на «вы» и немедленно отстранившись от нее. Если она и играла со мной, то, стало быть, я имел дело с первоклассной актрисой и шантажисткой.

– Ничего я не услышала, в том-то и дело. – И тут Вика заплакала так неожиданно, что любой бы на моем месте растерялся. – Я опоздала. Ваш друг уже лежал лицом вниз, в воде, между камней, я и проверять не стала. Понятно, что мертвый. А второго, что сидел с ним, вообще не было. Я побежала оттуда поскорее – вдруг убийца еще где-то рядом! Так ужасно перепугалась. Да прямо на лужайке споткнулась, хорошо, что кругом трава. И знаете что? – словно припомнив неожиданное обстоятельство, Вика перешла на шепот: – Там, на пустом лежаке, валялась действительно какая-то кепка. Кажется, красного цвета.

– Ну, это еще ни о чем не говорит. Мало ли забывают вещей на пляже, – мягко успокоил я девушку. – Все же не нож и не пистолет. А кепка предмет не страшный и не смертельный.

– Да я знаю! Но тогда мне померещилось, будто убийца оставил мне знак. И я побежала, через какие-то кусты, поцарапалась, хотела закричать, но не смогла. Вы не сердитесь на меня?

– За что? – с ласковым недоумением спросил я Вику.

– За то, что убили вашего друга, а я не подняла тревогу в ту же ночь. Но вы поймите, я боялась очень. И сейчас боюсь. Сама не знаю, кого больше: того, кто убил, или вашего инспектора. Я теперь – первая подозреваемая. Ведь так?

– Не так. И успокойтесь. Никто, и я в том числе, не стал бы вас винить. А Нике вы все равно не помогли бы. Эксперты сказали, он умер почти мгновенно.

– Я совсем невезучая. Такое задание простое и денежное, и вот же, вляпалась! – сокрушенно тряхнула головой Вика. Опять полетели брызги. – И диктофон казенный потеряла с перепугу. По дороге, когда убегала через кусты. Наутро пришлось искать, еле-еле нашла. Такая растеряха. В нем и батарейки сели.

– Он что же, всю ночь работал? – Я описал бы вам собственные чувства в этот момент, если бы они вообще могли быть переданы человеческими словами.

– Не всю, конечно. Часа четыре. Я его заранее включила, как учили. А едва увидела мертвеца, тут уж мне не до диктофонов стало. – Вика посмотрела на меня, как на диковинку. – Да не переживайте, у меня этих батареек три упаковки… Вы такой чувствительный и добрый.

И чуть ли не заигрывать со мной стала. Я, видимо, был для нее единственной надеждой на справедливость. А диктофон – это зацепка, как говорят в подобных случаях. Но тут начиналась компетенция инспектора Дуэро, и заниматься самодеятельностью дальше в одиночку было для меня уже опасно. Значит, пришло время повидаться с Фиделем.

Я выбрался из бассейна первым и подал Вике полотенце. Пусть успокоится и знает, что я ей друг. Теперь главное – доверие.

Бедняга Фидель, надо же, кругом ему морочили голову! Половина из подозреваемых не спит в ночь убийства, а бродит по отелю, теряет диктофоны, шпионит друг за дружкой, ползает по кустам и караулит лифты. Другая – лежит мертвецки пьяная и в свидетели не годится. Я уже не доверял и пьяным. Детективные агентства, интриги, деньги, завещания – все перепуталось. А впрочем, на что я рассчитывал, когда влезал в эту бучу? За каждым всегда идет по пятам его собственный скелет в шкафу, и никто не исключение. Но иногда именно в самой мутной воде ловится жирная рыба.

Такова уж природа гомо сапиенс – жить под лакировкой. И на низшем, физиологическом уровне: сверху чаще всего красивая оболочка или, по крайней мере, не устрашающая глаз, а под ней чего только не скрыто! Разъятое на детали тело выглядит отвратительно, даже врачи не сразу привыкают. И во всем остальном то же самое. Снаружи – благопристойность, внутри – подлинное и малопривлекательное «Я». Каждый знает в себе моральный закон и каждый точно так же считает, что соблюдать его обязан кто-то другой. В сущности, только три вещи могут удержать людей в рамках дозволенного: дружба, любовь и сильная воля. Но вот последняя всегда обоюдоострое оружие и самое страшное. Она может служить долгу, а может обратиться и против него. По одной собственной прихоти. И наиболее выдающийся пример в этом случае полного поражения «должно» перед «хочу» – библейский Люцифер, князь тьмы. Когда волеизъявление в единую секунду обратилось в гордыню и мир раскололся надвое. Святым жить в нем проще, ибо святые опираются на Господа и его истину. А отринутый от божественных благ надеется только на себя. Это своего рода падение и возвышение одновременно, когда индивид становится вдруг больше себя самого. И свободная воля здесь передается как бы в личное пользование, потому что уже не совпадает с благой и высшей волей. Но это касается только тех, чья внутренняя сила возникших желаний превышает нормальный уровень и может преодолеть инерцию и страхи общечеловеческого бытия. Все остальные просто плывут по течению обстоятельств. То есть совершают абсолютно мотивированные поступки. Бьют – беги, дают – бери. Убивают из корысти, предают от страха, воруют из нужды, развратничают от пресыщения. Посылка, а за ней логическое следствие. Если бы все было не так, то и дедукция с большей частью криминалистики оказались предметами вовсе бесполезными. Самая безнадежная вещь на свете – ничем не мотивированное извне преступление. Поэтому, я думаю, так плохо поддаются расследованию дела, связанные с маниакальными правонарушениями. Потому что здесь дедукции нужно отталкиваться от темного и изначального у человека внутри, а не от того, что побудило его снаружи.

Итак, после завтрака я определил себе позвонить Фиделю. Но до этого предпринял на удачу еще кое-какие шаги. Как говаривал Ульянов-Ленин, давайте ввяжемся, а там посмотрим. Если не знаешь, что делать дальше, делай хоть что-нибудь, создавай искусственно причину, а уж следствие к ней непременно сыщется. Созрела у меня в голове и затейливая идея. И за столом, когда уже пили чай с джемом и булочками, я сказал, ни к кому конкретно не обращаясь, а к общему сведению:

– Сегодня встречаюсь с инспектором, – обыденно так сказал, как о повседневной вещи, – надо потолковать с глазу на глаз. – И нарочно украдкой посмотрел на Вику, чтобы успокоить: ее интересы я строго намерен охранять.

– Доносить пойдешь! – первой откликнулась Крапивницкая и уронила хлебный нож.

– Леся, как не стыдно, – упрекнул ее Ливадин, но очень уж вяло у него получилось.

– Мог бы и нам сказать, небось святости бы не поубавилось, – съехидничал Юрася.

– Мог бы, – ответил я и посмотрел. На Юрасика сурово, на Тошку грустно. – Однако тогда бы вышло, что слушать меня станет не только друг, но и…

Слово «враг» я произнести не успел, за столом разгорелись страсти. В основном по мою душу. Но я стерпел. А когда круги на воде улеглись, сказал:

– Хотите – верьте, хотите – нет, и вообще, как хотите. А у меня есть совершенно достоверные сведения о том, что убийца Ники сидит среди нас точно так же тихо и мирно, как он сидел рядом с Никой, прежде чем проломил ему череп. И я знаю про него еще одну подробность, которую и хочу передать инспектору.

Все смотрели теперь исключительно на меня, как совет присяжных на председательствующего судью, и ждали. Я выдержал паузу еще чуть-чуть, больше от озорства:

– Этот человек, как и наш покойный Ника, курил в ту ночь сигарету. Они оба курили рядом. Вот и считайте. – Я умышленно выдал факт, который Вика пропустила мимо внимания, а я отметил и запомнил из ее слов. Она видела сверху два огонька.

Девушка Вика робко улыбнулась мне. Еще бы, она теперь получается как бы косвенный и тайный пособник следствию, к тому же некурящий и в любом случае вне подозрений. И Юрасик, ее подопечный, тоже был доволен. Талдыкин принципиально никогда не прикасался к никотиновой отраве и выбывал из числа подозреваемых. Хотя, если вспомнить, в каком состоянии мы транспортировали Юрасю до кровати в тот злосчастный вечер, то и без отсутствия вредной привычки с Талдыкиным все было ясно. Чтобы пробоваться на роль коварного злодея, надо хотя бы как минимум самостоятельно стоять на ногах. Но, как я уже сказал, я не доверял даже пьяным, да и Фидель, пожалуй, тоже.

А над столом повисло то, что лирики называют безмолвием космоса. Олеська, нервно забегав глазками, смотрела по очереди то на Ливадина, то на Наташу. Антон тягостным взором сверлил Крапивницкую. Наташа уставилась на меня. Круг курильщиков и подозреваемых.

– Ребята, не забывайте, я – один из вас, – нарушил я тишину и поднял со скатерти свою полупустую пачку «Мальборо».

Но меня принимать всерьез отказались. Только Наташа, потому что была обращена ко мне взглядом, вдруг замотала головой, будто отгоняла привидение.

– Ты это, Алексей Львович, ты скажи инспектору про меня, – вдруг радостно и льстиво хохотнул Юрася. (Вот и для него я стал, наконец, Алексеем Львовичем.)

Но я решил призвать Талдыкина к порядку, чтоб не расслаблялся. Уж очень противно он дрожал за собственную шкуру. А бедный Ника мертв.

– Я скажу. Но имей в виду: сигареты могли быть только маскировкой. Если убийца дальновиден и хитер.

– Не курящий я, – скатился тут же в жалобную тональность Юрасик. – У меня аллергия на табак, задыхаться начинаю. Могу и у врача подтвердить, если понадобится.

– А курить и не обязательно было! – зашипела на него Олеська. – Можно сигарету зажечь и так сидеть! Или у тебя на зажигалки тоже аллергия?

– Ишь, с больной головы на здоровую! Сама маху дала, а сама… – Юрасик торжествующе оглядел присутствующих, будто вдруг открыл Америку. – Она своего мужика и грохнула! Стал бы Никитка у водички романтику с парнями разводить, чай, он не пидор. С бабой он сидел, вот что!

– Я в номере спала! – завизжала Олеська, и хорошо, что Талдыкин далеко был от нее за столом. Вцепилась бы в морду, не иначе. – Я много выпила!

– Ага, нахрюкалась, как свинья! А то – «много выпила»! – заржал Юрасик в ответ. – Это я спал, бревно бревном. А вот он, он… – тут Юрасик толстым, коротким пальцем указал на Ливадина, – он ни в одном глазу мух не гонял. Как стеклышко был, хоть и стрескал полбутылки.

– У меня давление подскочило, – пока еще спокойно ответил Тоша. – И вообще, излишества не по моей части… Мне с Никой не было что делить, – немного подумав, добавил Ливадин, то ли в оправдание, то ли чтобы просто отстали от него с глупостями.

– Как же, не было! – опять злоядно хохотнул Юрасик. И уже успел посмотреть на Наташу, и уже чуть было не произнес ее имя вслух. Но внезапно затормозил, ему в голову пришло одно симпатичное соображение, и оно отразилось на пухлом от пьянства лице Юраси. Ведь Наташа тоже, выпив, бралась за сигареты, а свое виски с колой редко когда пила сверх меры, точнее, никогда. В ту ночь тоже.

Видимо, такое соображение пришло на ум не одному Юрасе. Мимо меня просвистело нечто тяжелое (оказалось после, что гранитная пепельница) и упал стул.

– Ах ты гад! Не смей трогать!.. Не смей даже произносить! – загудел Тошка.

И вот по полу уже катались два тяжелых мужских тела, сопели и мутузили друг дружку кулаками. Юрасик отбивался, имея на своей стороне преимущество толщины, Антон лупил его сверху, впрочем, от злости то и дело промахивался. А сбоку от наружной галереи уже бежали дюжие молодцы гостиничной «секьюрити».

– Сука! Злыдень писюкатый! – поросенком визжал Юрася, опасаясь под горячей кулачной расправой выражаться более крепко и оскорбительно.

Но скоро его мучения прекратились. Аккуратно и даже нежно ребятки в темных одинаковых костюмчиках разняли драчунов, блокировали им руки за спиной. Ни я, ни наши женщины даже не успели вмешаться.

– Все в порядке. В порядке, – успокоительно обратился я к охранникам по-испански. – Небольшое недоразумение в русских традициях. Стороны больше претензий друг к другу не имеют, – я указал на наших драчунов, после огляделся вокруг, – имущество отеля не пострадало. А окружающим и дирекции приносим извинения.

Охранники ослабили хватку, но смотрели все еще холодно и недоверчиво. Я тут же, продолжая улыбаться, на русском языке повелел, как можно строже:

– Немедленно сделайте вид, что помирились, устыдились и извиняетесь. Иначе вы будете ночевать в полицейской каталажке, а мы, соответственно, на улице. Потому что из отеля нас как пить дать выселят.

Моя короткая речь произвела впечатление. Посыпались дружелюбные «о’кей!» и «ол райт!». Юрасик украдкой полез в карман и втихую сунул охранникам пару сотен евро. Инцидент был исчерпан. Старушонки за соседним столом, крашеные блудливые мумии, кажется, даже пожалели, что представление окончилось так скоро.

С Фиделем я сговорился о свидании в полдень. Не на пляже отеля, конечно, но и не в полицейском управлении. Мы оба не имели в виду придавать нашим встречам официальный характер. Время рандеву назначил Фидель и место выбрал символическое – возле старинного военного форта, впрочем, и сейчас служившего одновременно музеем и частью своей казармой для малочисленного островного гарнизона. На Авенида Арриаджа я отправился пешком. За полчаса вполне можно было дойти, не торопясь и с запасом, даже и по нещадной жаре. Само собой, такси от отеля доставило бы меня за какие-то минуты, но стоило чертовски дорого, содрали бы не меньше десятки. А деньги на собственные расходы у меня подошли к концу, да и изначально их было в моем кармане не много. У Антошки я, разумеется, мог взять в любую секунду и без проблем сколько угодно, только никогда бы себе не позволил. Довольно и того, что друзья, как обычно в последние годы, полностью приняли на себя расходы по моей туристической поездке и заплатили за сомнительное удовольствие от моего общества хорошую цену. И отель, и переезды, и экскурсии, и рестораны, и даже счета в баре – все это ложилось на плечи Ники и Антона. И не в долг, мне подобные суммы взять было неоткуда. Никита не придавал своему спонсорству вообще никакого значения, будто так и разумелось от начала творения. Ливадин же, тот делал вид или действительно считал, что я оказываю ему услугу, соглашаясь принимать материальную помощь и не обижаться при этом на дающего. Для посторонних все это выглядело непонятным, но никто из нас и не желал объясняться по такому поводу.

Так что я пошел, как было уже сказано, пешком. Вдоль сияющего океана вверх по набережной дороге, потом поднялся к форту. Уютное местечко облюбовали себе военные. Кругом деревья и тень, что-то вроде карманного скверика с удобными скамеечками вдоль чистеньких дорожек. А праздного народу тут ходит не слишком много, хоть это и центр города. Столпотворение начинается дальше, особенно плотным оно делается у собора, естественно, католического, и потом перетекает к разношерстным магазинам и магазинчикам, оттуда уже к этническому, шумному рынку – мекке здешних туристов. А форт находится как бы у подножья городской кипучей жизни, хотя и выглядит со стороны вместе с яркими флагами и старинными декоративными пушками, будто пряничный домик из сказки.

На одну из скамеечек гарнизонного сквера присел и я. Это не возбранялось, форт был открыт свободному доступу в дневные, экскурсионные часы, правда, зеваки были тут редки. Фидель запаздывал. Через десять минут я пожалел, что не прикупил в дорогу бутылки с водой или хотя бы сладкой колы, но отойти к ближайшему торговому павильону не рискнул – вдруг по закону подлости, неизменному в подобных случаях, упущу инспектора.

В общем, Фидель запоздал на добрых полчаса, но обижаться с моей стороны было бы неразумно. Я только праздный турист, а инспектор все же человек занятой. Фидель и подлетел к моей скамейке, как паровоз на полном ходу. И также пыхтел, хотя телосложения был скорее щуплого и костистого, чем обильного плотью. Плюхнулся бесцеремонно рядом и немедленно прилепил к своей губе вечную дрянную сигаретку. Я дал ему прикурить.

– Сантименты в другой раз, Луиш, – сразу предупредил Фидель, он и в самом деле спешил, – вы меня вызвали, значит, вам есть что сказать. Вы довольно благоразумны, чтобы не играть в «а ну-ка, угадай!» и пудрить мои несчастные мозги таинственностью. Как набожная сеньора, заставшая в погребе привидение за кражей ее лучшего варенья.