Глава 2
Исчезновения

19 (31) августа 1872 года. Суббота

1

Двухколёсный экипаж-ландолет, запряжённый парой гнедых лошадей, ехал с поднятым тентом. И Зина решила: её бабушка самолично прибыла на станцию, чтобы встретить её. С этой мыслью девушка поднялась со скамьи, но, вопреки первоначальному намерению, не поспешила выйти на станционное крыльцо, возле которого остановился модный экипаж, блестевший бордовым лаком. И дело было даже не в том, что она испугалась бросить свои вещи на сомнительного господина Левшина.

Зина ощутила болезненное давление в области рёбер и даже слегка прикусила изнутри щёку, чтобы сдержать тяжёлый вздох. Только теперь дочка протоиерея поняла, до какой степени пугала её предстоящая встреча с бабушкой Варварой Михайловной, которую она совсем не знала. Родители упоминали о том, что, когда Зине было три года, они вместе с ней посещали Медвежий Ручей. Однако от той поездки у неё остались только бессвязные обрывки воспоминаний, может, и вовсе – воображаемых.

И Зина облегчённо перевела дух, когда сквозь распахнутые станционные двери увидела: в ландолете прибыл один только кучер, сразу же соскочивший на землю. Его серый летний армяк потемнел от дождя, и вода текла по околышу его картуза, по слипшимся в сосульки чёрным волосам и по густой бороде, которой мужик зарос, что называется, по самые глаза.

– Кажется, за вами приехали, Зинаида Александровна, – произнёс у девушки за спиной господин Левшин, и Зина вздрогнула от звука его голоса: в нём явственно сквозило разочарование.

Впрочем, она даже не успела повернуться к своему навязчивому знакомцу. Бородатый кучер переступил порог зала ожидания и громко возгласил:

– Я послан за барышней Тихомировой! Такая здесь есть?

Как будто без этого бесцеремонного вопроса не было видно, что иных барышень, кроме Зины, на станции не имеется! И всё же девушка поспешила ответить:

– Зинаида Тихомирова – это я! И я вас дожидаюсь…

Она хотела сказать: уже полдня. Но тут напольные часы «Павел Буре» в углу зала ожидания пробили шесть раз, и Зина смолкла на полуслове. Она и не предполагала, что прошло всего полтора часа с того момента, как проводник оставил её на станции.

Впрочем, кучер уже шёл в её сторону. И девушка с мимолётным удовлетворением отметила, что при его приближении Андрей Иванович Левшин отступил вбок и двинулся от Зининой скамьи прочь, в сторону дверей станции.

Кучер же, подойдя, снял с головы мокрый картуз, а затем окинул изумлённым взглядом Зинино белое платье и только что языком не поцокал. Да и то сказать: не пристало в таком непрактичном наряде ездить по железной дороге! Вот только дорожного платья в Зинином гардеробе не оказалось, и времени на то, чтобы таким платьем обзавестись, у неё не было. Пришлось ехать в обычном наряде, какой Зина носила летом в уездном Живогорске – где никто вот так, недоумённо, на неё не глядел.

Однако кучер быстро опамятовался: явно уразумел, что не пристало ему столь неучтиво разглядывать хозяйскую гостью.

– Меня, барышня, Антипом кличут, – проговорил он и чинно Зине поклонился. – Я кучером состою у господ Полугарских, к которым вы прибыли. И вы уж извиняйте, что встречаю я вас с опозданием. Бабушка ваша, Варвара Михайловна, пропала куда-то. Со вчерашнего вечера её никто в усадьбе не видел. Барин же наш, Николай Павлович, хоть и знал о вашем предстоящем приезде, но о дне и часе ему ничего не было известно. А телеграмму от вашей маменьки он только сегодня днём отыскал в бюро Варвары Михайловны. И, как только отыскал, сей же час отправил меня за вами.

2

Зина несколько раз изумлённо сморгнула, отказываясь верить в то, что правильно поняла услышанное. А потом в голове у неё зазвучал голос (ведьмы) бабы в чёрном платке: «Там немало народу запропало…» Зина оперлась рукой о спинку скамьи, так, что атласная сумочка-мешочек, висевшая у неё на запястье, заскользила вниз. И не упала на дощатый пол только потому, что зацепилась за отворот Зининой летней перчатки. Другой рукой девушка принялась тереть лоб, даже не замечая, что шляпка её от этого всё больше сползает на затылок.

Кучер между тем продолжал говорить:

– Я уж гнал, гнал лошадок, пусть и гроза разразилась! Ведь разве же это дело – барышне торчать тут одной! – И он со значением глянул на господина Левшина, который, впрочем, эту эскападу проигнорировал; выглядывая из дверей, он рассматривал что-то снаружи – и явно не присланный за Зиной ландолет.

Девушка наконец-то отняла руку ото лба и даже нашла в себе силы с благодарностью кивнуть Антипу. Тот, хоть и вымок до нитки, пока ехал, не сделал остановку, чтобы переждать дождь под козырьком барского экипажа. Первое ошеломление, накатившее на дочку священника, когда Антип сообщил ей поразительное известие, слегка прошло. И девушка, слыша саму себя словно бы со стороны, спросила:

– Но что значит: бабушка пропала? Она прямо в доме исчезла? Или куда-то пошла, а обратно не вернулась?

– О том, вы уж не серчайте, я вам лучше по дороге расскажу! Барин велел привезти вас домой немедля. Так что – пожалуйте в экипаж! Это ваши вещички? Тогда я их заберу. – И он с лёгкостью, одной рукой, подхватил с пола оба Зининых баула.

Но дочка священника не собиралась уезжать со станции вот так, ничего не предприняв – после получения такой-то новости!

– Одну минуту подождите! – попросила она. – Мне нужно отправить телеграмму домой, в Живогорск. А после этого мы сразу и поедем.

– Ну, так я снаружи вас подожду! – И Антип пошагал к станционным дверям – почти наверняка намереваясь толкнуть плечом стоявшего в них господина Левшина; однако тот заметил его приближение – посторонился.

А Зина поспешила к окошку телеграфа, на ходу растягивая шнурок на своём мешочке. Она полагала, что телеграмма, которую нужно было отправить маменьке и папеньке, обойдётся ей не дороже, чем в пятьдесят копеек. У неё же имелось при себе целых двадцать рублей! Вот только когда она уже подошла к окошку и хотела попросить у сидевшего за ним пожилого усатого мужчины телеграфный бланк, её ждало открытие.

В атласной сумочке Зина нащупала и свой гребешок, и книжку в бумажной обложке, однако маленького кожаного кошелька с двумя десятирублёвыми банкнотами там не оказалось. Не веря самой себе, девушка растянула мешочек пошире и заглянула в него. Однако глаза сообщили ей ровно то же самое, что и пальцы. Между томиком Диккенса и гребешком кошелёк уж никак не мог затеряться. В сумочке его просто не было.

«Выронила! – мелькнуло у Зины в голове. – Кошелёк выпал, когда я доставала гребень, чтобы причесаться!»

Но тут же она сама себя и одёрнула. Да, она собиралась подойти к зеркалу, чтобы поправить волосы, но не сделала этого. Она точно помнила, что не сделала – побоялась оставить без присмотра свой багаж. И книжку на станции она не доставала. Душещипательная история крошки Доррит в достаточной степени расстроила ей нервы уже за то время, пока она читала её в поезде. И продолжать истязать себя ею и на станции, где её бросили одну, она не желала.

Но всё же девушка почти бегом вернулась к скамье, на которой до этого сидела. И принялась осматривать всё вокруг – заглянула и под скамью, и за кадку с фикусом, и даже в мусорную корзину, где поверх Прасковьиной промасленной бумаги из-под пирожков по-прежнему лежало надкушенное Зиной яблоко. Но странное дело: червивым оно больше не выглядело! Его желтоватая мякоть сочилась нектаром, и от сладкого фруктового духа у Зины совсем некстати заурчало в животе.

Впрочем, открытию насчёт яблока Зина не успела ни обрадоваться, ни удивиться.

– Потеряли что-то, Зинаида Александровна? – вновь услышала она у себя за спиной вкрадчивый баритон господина Левшина.

Тот как ни в чём не бывало шёл по проходу между скамьями в её сторону. Его светло-карие глаза вцепились в Зину наподобие рыболовных крючков. А кинувший её на произвол судьбы Антип ставил тем временем Зинины баулы в ландолет – и в ус не дул!

Не отвечая мнимому студенту ни слова, Зина опрометью кинулась к дверям зала ожидания, выскочила на крыльцо – и только там перевела дух. Мимоходом она заметила, что на некотором отдалении от крыльца, под навесом коновязи, стоит маленькая одноместная коляска, из тех, что именуют «эгоистками», – неизвестно кому принадлежащая. В коляску эту запряжена была красивая белая кобыла с аккуратно подстриженной гривой. А возле отиралась, разглядывая средство передвижения, Прасковья – которая ухитрилась нисколько не вымокнуть под проливным дождём, хоть и ушла со станции перед самым его началом. Хотя даже навес не защитил бы её полностью, когда хляби небесные разверзлись.

Баба в чёрном платке словно почуяла взгляд Зины – тут же повернула голову в её сторону. Секунд пять или шесть они смотрели друг на дружку: Зина – с каким-то необъяснимым, ничем не оправданным страхом, Прасковья – с кошачьим любопытством. Но потом баба развернулась и, хлюпая по лужам своими разношенными ботами, зашагала от станции прочь – в сторону видневшейся невдалеке деревеньки.

Зина встряхнула головой, отгоняя наваждение, и тут же подоспевший Антип подсадил её под локоток – помог забраться в ландолет. Сам кучер немедленно занял своё место на облучке, хлопнул вожжами по бокам гнедых лошадей, и экипаж тронулся с места. Зина обернулась – почти против воли. В дверях станции стоял, провожая их взглядом, Андрей Иванович Левшин.

Впрочем, ландолет быстро повернул, так что девушка перестала видеть этого господина. И только тогда задалась вопросом: отчего она не попросила у Антипа полтинник на телеграмму? А затем возник и другой вопрос: кто мог украсть у неё кошелёк, который она на станции ни разу не вынимала из сумочки – так что о его местонахождении вор не сумел бы даже проведать.

Хотя, конечно, главный вопрос был сейчас не этот. И Зина, в очередной раз подавив вздох, поняла, что настало время его задать.

3

– Антип, голубчик! – позвала она, вспомнив, что так обращалась к выходцам из простонародья её маменька. – Так что же всё-таки произошло с моей бабушкой?

Даже сутуловатая спина Антипа непреложно выразила смущение. Зина видела, до какой степени кучеру не хочется ни о чём ей рассказывать. Да и неловким казалось беседовать с человеком вот так – когда он обращён к тебе спиной. Однако ждать момента, когда они приедут в усадьбу, дочка священника просто не могла. Небо после грозы прояснилось, сквозь перламутровые облачка мягко светило клонившееся к закату солнце, и всё вокруг: засеянные рожью поля, мимо которых они катили, берёзово-еловый лес в отдалении, зелёный крутогор с десятком деревенских домов, – источало покой и благодать. Чего девушка отнюдь не могла сказать о собственных чувствах. Она не готова была смириться с тем, что её почти выставили из родительского дома, отправив, словно в ссылку, к бабушке-незнакомке. Она, Зина Тихомирова, ничем этого не заслужила. Равно как и не заслужила того, чтобы её держали за дурочку – оставляли в неведении. Уж кем-кем, а дурочкой Зина точно не была.

– Я ведь, Антип, так или иначе обо всём узнаю, – сказала она.

И кучер сдался. Коротко посмотрев на барышню Тихомирову через плечо, он принялся рассказывать.

Вчера днём Варвара Михайловна Полугарская, Зинина бабушка, предупредила свою горничную Любашу, что пойдёт вечером купаться на пруд – погода ведь стояла жаркая и душная. Для таких случаев на усадебном пруду давным-давно была обустроена купальня, и горничную не удивило, что хозяйка, которой в прошлом году уже стукнуло шестьдесят, решила на закате дня освежиться. Единственное, что смутило Любашу, так это то обстоятельство, что барыня вознамерилась отправиться на пруд в одиночестве – обычно-то она всегда брала горничную с собой. Но Любаша указывать барыне на это, конечно, не решилась. И госпожа Полугарская часов в шесть вечера вышла из дому и направилась в сторону пруда одна.

– И после, – сказал Антип, – её в усадьбе никто более не видел.

Зина, пусть она эту свою бабушку совсем не знала, ощутила, как сердце её пропустило удар.

– Она утонула?

– Да нет, не похоже на то. – Антип, не оборачиваясь, помотал головой. – Когда бабушка ваша не пришла к ужину, хозяин наш, Николай Павлович, послал лакея с горничной на пруд. И там, в купальне, где Варвара Михайловна обычно переодевалась, её одежды не обнаружилось. Да и вообще, не нашлось признаков, что в купальню вчера вечером кто-то заходил. Накануне у нас тоже прошёл дождь, а дверка купальни слегка скребёт по земле при открывании. Так вот, когда Любаша и лакей Фёдор к купальне пришли, то следов от дверки на мокрой земле они не увидели.

– То есть на пруд бабушка моя не приходила вовсе?

– Я чаю, так. Барин, Николай Павлович, поднял людей, и они до самой темноты обшаривали всё в усадьбе. А утром, едва рассвело, принялись искать по новой. Но всё – без толку. Словно сквозь землю ваша бабушка провалилась. Когда барин меня за вами посылал, люди всё ещё Варвару Михайловну искали. Но я знаю, – он понизил голос, как если бы на пустынной дороге кто-то мог их услышать, – что утром барин отправил нарочного в уездный город – в полицейское управление. Так что… – Фразу Антип не закончил, однако Зина и без того уловила ход его мыслей, ничего больше спрашивать не стала.

И дальше они ехали в полном молчании.

Зина задумалась так глубоко, что заметила изменение пейзажа вокруг только тогда, когда просёлочная дорога, по которой они катили, сделалась более гладкой – ландолет перестало встряхивать на ухабах. Тут только дочка священника огляделась по сторонам и увидела: они катят уже не мимо засеянных полей, а вдоль чугунной усадебной ограды, сажени в полторы высотой. И впереди уже виднелись две белые башенки: будки для привратников, располагавшиеся справа и слева от въездных ворот. Они составляли то немногое, что Зина ясно помнила после единственного своего приезда в Медвежий Ручей – состоявшегося четырнадцать лет назад. Как помнила она и то, что железные дверцы на обеих будочках запирали большие висячие замки: никаких привратников в усадьбе не держали давным-давно.

– Ну, вот, барышня, – с деланой весёлостью проговорил Антип, – мы почти что добрались.

Он свернул к воротам с распахнутыми створками, и ландолет проехал мимо двух башенок, штукатурка на которых местами облупилась так, что взгляду открывалась краснокирпичная кладка под ней. Да и на запертых железных дверках из-под зелёной краски виднелись рыжие пятна ржавчины. И вплотную к башенкам подступали густые заросли боярышника. Причём ягоды на кустах уже налились глянцевой багровой спелостью, а листья пожухли, словно стоял конец сентября, а не августа.

Зина мимолётно удивилась такой картине. Со слов родителей она знала, что второй муж её бабушки, Николай Павлович Полугарский, за которого та вышла много лет назад, после смерти родного Зининого деда, слыл человеком отнюдь не бедным. Успешный книготорговец, он отошёл от дел около семи лет назад, вскоре после того, как ему исполнилось шестьдесят. И, надо полагать, у него имелись средства, чтобы привести ворота фамильной усадьбы в более опрятное состояние. Да и Зинина бабушка, Варвара Михайловна, могла бы за этим проследить.

Однако, едва подумав об опрятности, Зина тут же всполошилась. Она ведь так и не собралась привести в порядок растрепавшиеся волосы и поправить съехавшую шляпку. И сейчас, когда ландолет катил по широкой липовой аллее к господскому дому, девушка принялась на ощупь, без зеркальца, заправлять под шляпку выбившиеся пряди чёрных волос. А потом попыталась придать правильное положение и своему скособоченному головному убору.

Удивительное дело: едва они очутились на усадебной аллее, сам воздух вокруг словно бы переменился. Благодатная летняя свежесть, которую источали после ливня окрестные поля, пусть даже и слегка побитые градом, как будто вся осталась за воротами. А здесь, в Медвежьем Ручье, их обдувал при движении такой сухой и горячий ветерок, будто они оказались возле раскалённой печи. Если в усадьбе и накануне царил такой же иссушающий, неестественный зной, то становилось понятно, почему никто не удивился желанию Зининой бабушки искупаться под вечер.

И только одно радовало: сейчас от жаркого воздуха моментально высох всё ещё поднятый тент ландолета. Так что капли дождевой воды наконец-то перестали падать с него на шляпку, которую Зина всеми силами старалась поправить.

По этой-то причине – из-за того, что она сидела, держа обе руки поднятыми, – девушку и повело вбок так сильно, что она едва не вывалилась из ландолета. Коляску не подбросило на дорожной колдобине: дорога была ровной. Зину повело вбок от изумления, когда она увидела, кто выходит на липовую аллею саженях в десяти впереди них.

– Стой! – закричала она, позабыв даже, что решила обращаться к кучеру на «вы».

И Антип, удивлённый, натянул вожжи с громким «Тпру-у-у!». Ландолет качнуло на рессорах, и он остановился. А кучер повернулся к Зине с таким выражением на лице, словно уж сам-то он не видел никаких препятствий к тому, чтобы ехать себе дальше.