3

Дом на Комсомольском проспекте, который я знала лучше, чем свой теперешний, показался мне посеревшим. Двери подъездов были прежде темно-коричневые, сейчас – цвета кофе с молоком, и такая мелочь, как ни странно, вызвала у меня не пропорциональное ей чувство отчуждения.

Я не стала звонить в домофон нужного мне подъезда, а дождалась, пока из него выйдет кто-то из жильцов. Вышла юная мать с малышом, которого она держала за ручку. Я придержала для нее дверь, а потом вошла в подъезд.

Дверь квартиры на шестом этаже, от которой у меня когда-то был свой ключ, стала неузнаваемой. Черная дерматиновая обивка, два замка, кнопка звонка – все это было новое. Я позвонила. Ольга Марковна увидела меня через глазок и открыла дверь.

– Проходи, – сказала она мне и посторонилась.

Я споткнулась о порог. Я забыла о его существовании, увидев перед собой незнакомую мне женщину: Ольга Марковна была яркой, эта же – выцветшей. Если только что моя тревога за Элю лишь попискивала, то теперь, увидев нашу с ней мать, она зазвучала, как пожарная сирена. Тусклые глаза Ольги Марковны, ее бурое лицо, ее неряшливость были сигналами другого порядка, чем крики и плачи в прежних драмах.

И еще она оказалась ниже меня ростом, даже когда я сняла в прихожей свои туфли на каблуках, и это потрясло меня больше, чем ее лицо. Объективный наблюдатель соединил бы изменение роста с согнутой спиной, втянутой в плечи шеей и опущенной головой, но объективной я не была, когда следовала за своей матерью в комнату, служившую гостиной. Мы сели на диван, каждая из нас с краю, и Ольга Марковна, не дожидаясь моих расспросов, заговорила:

– Эля уехала в Сочи на месяц. Месяц уже прошел, а она не дает о себе знать. Она попала в какую-то историю…

Тут Ольга Марковна запнулась, помолчала и снова сказала:

– Сочи – очень криминальный город.

– Эля уехала туда одна?

– Нет. С каким-то другом.

– Что за друг?

– Я его не знаю.

– И не знаешь, как его зовут?

– Последнее время ей звонил какой-то Вадим. Может быть, она поехала с ним. А может, и с кем-то еще…

Отпуск в Сочи… Меня обдало кисловатым дуновением прошлого. Бывало, отправив нас с Элькой в летний лагерь, Ольга Марковна ехала в отпуск на Черное море, и чаще всего – в Сочи. И вот теперь туда двинула Элеонора. Тоже в отпуск. Я не помнила, чтобы Элеонора мне что-то когда-то говорила о своих отпусках. И о своей любви к Сочи.

Сама бы я никогда не поехала в Сочи. Да еще на месяц. Курортный город, полный слоняющихся людей, жара, гомон, потные тела – стоило мне только об этом подумать, как становилось тошно. Хотя, впрочем, почему потные тела? Сейчас начало июня, значит, Элеонора уехала в Сочи в апреле, жары там еще не должно быть.

– Почему Сочи? Что там делать целый месяц весной? – спросила я Ольгу Марковну.

– Да ничего не делать. Отдыхать. Я же сказала, она поехала в Сочи в отпуск, отдыхать.

Неужели моей сестрице-певице в этот раз не хватило заработков на что-то поинтереснее? Банальность отпуска в Сочи меня озадачивала.

Ольга Марковна на меня не смотрела и продолжала держаться со мной как с посторонней. Все выглядело так, будто она по обязанности вводила меня в курс дела, касавшегося моей сестры. И я тоже стала вести себя по-деловому: ничего личного не спрашивала, интересовалась только фактами. И выяснилось следующее.

Элеонора перед этим своим отпуском стала вдруг целыми днями где-то пропадать. Мать пыталась узнать, что с ней происходит, но сестра отказывалась давать ей объяснения. Это тоже было для нее необычно: она привыкла с детства делиться с матерью. Ольга Марковна стала думать, что у Эли кто-то появился. Это мог быть тот самый Вадим. Мать знала о нем, поскольку он раза два звонил в отсутствие Элеоноры ей домой и просил Ольгу Марковну передать дочери, чтобы она ему перезвонила.

– А почему этот Вадим звонил Эле домой? Почему не на мобильник?

– Мобильник она последнее время часто отключала.

Я от неожиданности хмыкнула – неужели моя сестренка взяла пример с меня? Я этот аппарат не жаловала, и Элеонора об этом знала. Потому и звонила мне чаще на работу в мои присутственные дни, чем на мобильник. Я попыталась вспомнить, когда это было в последний раз, и не смогла. Похоже, что это было давно, где-то месяца два назад.

– С чего это вдруг она стала часто отключать свой мобильник? – спросила я.

– Не хотела постоянно находиться под излучением, – был ответ.

Я оторопела.

– Под каким излучением?

– Как под каким? Под излучением от мобильника. Об этом и в газетах пишут, и по телевизору говорят. От мобильников исходит нехорошее излучение…

Тут мать поджала губы и посмотрела куда-то вверх, что всегда означало: как можно такого не знать? Я же почувствовала что-то нехорошее в страхе Элеоноры перед излучением от мобильника, но отмахнулась от этого чувства и стала выстраивать факты в ряд.

20 апреля сестра объявила матери, что уезжает на следующий день в Сочи. Уезжает на месяц, чтобы от всего отдохнуть. Мать стала расспрашивать, с кем она едет, где собирается остановиться и тому подобное. Эля сказала, что едет с другом и что они найдут жилье на месте. В апреле это еще не сложно. Когда Ольга Марковна поинтересовалась, что это за друг, Эля ей нагрубила, и разговор закончился ссорой. Ссора была крупногабаритной.

– Эля кричала на меня, оскорбляла. Она уехала, даже не попытавшись помириться со мной, – все с той же монотонностью продолжала рассказывать Ольга Марковна. Я не могла себе представить свою младшую сестру фурией и отнеслась к словам матери сдержанно. Она всегда преувеличивала.

Что же получалось? Элеонора матери из Сочи не звонила. Это можно было понять: они поссорились. Конечно, не звонить целый месяц – это чересчур, но на то могли быть свои причины.

Ольга Марковна не поддавалась тревоге за дочь, пока шел ее отпуск. Она, говоря ее словами, выдерживала характер и ничего не предпринимала. Но когда отпуск Элеоноры по идее должен был уже кончиться, а она не появилась, Ольге Марковне стало не по себе. Она обзвонила все больницы и морги города Сочи. Там об Эле не слышали. Потом она позвонила Элиным знакомым, чьи телефоны ей были известны. Никто не сказал ей о дочери ничего вразумительного. Правда, дозвониться до Феди Ольге Марковне не удалось до сих пор. Федя был партнером моей сестры в ее выступлениях в ресторанах.

– А его мобильного номера у тебя нет? – спросила я.

– Только домашний.

– Может быть, Эля поехала в Сочи с Федей? – предположила я.

Тут мать впервые задержала на мне взгляд. У нее в глазах читалось недоумение.

– О чем ты говоришь?! С этим сморчком? – воскликнула она раздраженно.

Эля и Федя когда-то входили в некогда популярную группу «Мы». Он был гитаристом, она певицей. Когда «Мы» перестала существовать, они стали дуэтом «Оказия».

– Сморчок не сморчок, какая разница? Она с Федей уже столько времени вместе работает, они старые друзья. Может быть, Эля поссорилась не только с тобой, но и со своим хахалем и попросила Федю поехать с ней в Сочи, потому что никого другого было не найти. Отпуск у них общий, вот они вместе и поехали в Сочи.

– Ну зачем ты так – «с хахалем»?! – воскликнула с досадой мать.

А я уже привыкла так называть мужчин своей влюбчивой сестрицы. К их поочередному появлению в ее жизни и последующему исчезновению я не могла относиться серьезно.

– Больше не буду, не злись, – пообещала я.

– Ты сама-то не злись, – уже спокойно сказала мать. – С Федей Эля тоже поссорилась. Потому она и была перед отъездом такой сверхраздражительной. Что-то там между ними произошло, и эта их «Оказия» распалась.

– Так какой же тогда это отпуск? Выходит, ей и необязательно было возвращаться ровно через месяц…

– Она сказала, что уезжает только на месяц, – сердито перебила меня Ольга Марковна.

– Что могло произойти у нее с Федей, как ты думаешь?

– Да кто их знает. Они и раньше ссорились. Федор тоже может характер показать.

– А что, если Эля нашла в Сочи какую-то халтуру и поет теперь там?

– Но почему же она тогда оттуда никому ни разу не позвонила? Даже Светику в ее день рождения.

Я не стала притворяться, что не знаю, кто такая Светик, и спросила только, когда у нее день рождения. Оказалось, что 28 мая.

Светик – крестница Элеоноры, и она очень ее любила. Спроси мою сестру, как ее дела, и она, сообщив свои новости, непременно добавит что-то о Светике. Когда та болела, Эля сидела с ней днем, в свое свободное время, чтобы ее лучшая подруга Аня, мать Светика, могла работать.

– Когда 28 мая вечером позвонила Аня и спросила, где Эля, я поняла, что случилось что-то плохое, – сказала мать.

– Почему так сразу – что-то плохое?

– А потому что она не позвонила Светику. И еще эта эсэмэска…

– Какая эсэмэска?

– Она отправила эсэмэску на номер Ани. Зачем она, спрашивается, послала эсэмэску в день рождения Светика вместо того, чтобы ей позвонить? Светик и читать еще не умеет.

– Да, это странно, – признала я.

– А в конце поздравления еще и эта странная приписка: «Мой привет вам обеим и моей маме», – добавила Ольга Марковна. – Звонить мне она не звонит, а вот привет через Аню передает. Как это понять?

– Аня попыталась связаться с Элей, когда получила эту эсэмэску?

– Попыталась, но Эля свой мобильник уже выбросила.

– Как так?

– А так. Позвонишь ей, а в ответ слышишь: «Номер не существует».

– Она, наверное, просто поменяла симку.

– И это единственное, что ты можешь сказать?

Я и правда не знала, что на это сказать. И в самом деле, почему Элька не позвонила Светику, как всегда, если у нее под рукой был мобильник?

Мать отвела от меня взгляд и сообщила мне, что думает сама об этой странной эсэмэске:

– Объяснение может быть только одно: звонить она сейчас не может, а эту эсэмэску отправила тайно. Ее где-то кто-то удерживает силой. Другого объяснения быть просто не может.

– Ну почему же не может… – начала было я, но Ольга Марковна меня слушать не захотела.

– Так что на следующий день я пошла в наше отделение полиции, чтобы подать заявление, – продолжала она. – Но они там, как услышали об эсэмэске, отказались его принять. Для них это доказательство, что Эля жива и здорова. А не дает мне о себе знать, потому что не хочет со мной общаться. Они знают о нашей ссоре. Когда я сказала, что у меня пропала дочь, они первым делом и спросили, была ли у нас ссора. А раз была, то им и дела нет, что с Элей сейчас происходит.

Здесь она снова перевела на меня свой неживой взгляд и спросила:

– Может быть, ты добьешься, чтобы полиция объявила всероссийский розыск? Ты ведь можешь что-то организовать через свою газету? Я могла бы послать вам письмо как читательница, а твоя газета сделала бы официальный запрос по поводу отказа полиции начать розыск Эли. Так ведь это у вас происходит, если полиция не хочет ничего делать?

Так вот зачем она меня искала.

– Я уже там не работаю, – сказала я.

– Но связи-то у тебя остались?

Женщина тридцати шести лет свободной профессии и богемного образа жизни, за полтора месяца ни разу не позвонившая своей матери, с которой она, надо сказать, поссорилась, и поздравившая любимую крестницу с днем рождения не по телефону, а эсэмэской, – это не тот случай, когда газеты поднимают шум. Но я не стала этого говорить. Я пообещала связаться с одной из своих бывших коллег. Перед уходом я взяла у Ольги Марковны домашние телефоны Феди и Ани – так, на всякий случай.