– Можем, – ответил Картер. – В нашем распоряжении самолеты, пушки, снаряды, управляемые противотанковые ракеты. Но зачем?

– Это единственный путь отхода для Брэнсона и его команды. До тех пор, пока они остаются на мосту, они не станут его взрывать. Иначе что же с ними будет?

Картер посмотрел на министра финансов без всякого восхищения:

– Насчет этого у меня есть три соображения. Во-первых, Брэнсон вызовет самоходный кран, скинет вертолеты в воду и потребует в течение часа заменить их на исправные, иначе он пришлет нам маленькую посылочку с ушами президента. Во-вторых, при использовании ракет и снарядов вместе с вертолетами непременно пострадают невинные люди. В-третьих, вам не приходило в голову, что взрыв, который уничтожит радиоустройство, активирующее взрывчатку на мосту, с таким же успехом может привести его в действие? Даже при утрате лишь одного конца одного троса мост начнет обвисать, причем под таким немыслимым углом, что на его поверхности ничто не удержится. Если бы такое произошло, господин министр, и если бы президент и его гости узнали, кто в этом виноват, то представьте себе, что бы они думали о вас в свой последний час, сидя в роскошном автобусе на дне залива Золотые Ворота!

– Нет, – вздохнул Квори, – уж лучше я буду продолжать считать деньги. Я же говорил, что это не моя область.

Ричардс сказал:

– Предлагаю всем нам двадцать минут молча подумать и посмотреть, до чего мы додумаемся.

Все так и сделали, и через двадцать минут Хагенбах спросил:

– Ну как?

Ответом ему было гробовое молчание.

– В таком случае я предлагаю начать обсуждение наиболее приемлемых предложений Ревсона.

Возвращение машины «скорой помощи» на мост около шести часов вечера было встречено с горячим интересом. Ведь даже пребывание на виду у всего мира лишается своего драматического эффекта, когда нечем заняться. Кроме брэнсоновского телевизора, середина моста не могла предоставить никаких других развлечений.

Когда бледная Эйприл нетвердой походкой вышла из машины, первым ее приветствовал Брэнсон:

– Как вы себя чувствуете?

– Полной идиоткой. – Девушка закатала рукав и показала следы от инъекций, которые ей сделал О’Хара несколько часов назад. – Два укольчика – и я совершенно здорова.

Она отошла в сторону и тяжело опустилась на один из многочисленных стульев. Ее тут же окружили коллеги.

– На мой взгляд, совершенно здоровой она не выглядит, – заметил Брэнсон, обращаясь к доктору.

– Если вы хотите сказать, что она еще не вернулась к нормальному состоянию, то я с вами согласен. При одинаковых симптомах причины нередко оказываются разными. В прошлый раз вы видели ее в возбужденном состоянии, а сейчас у нее упадок сил. Мои догадки подтвердились: это эмоциональная травма. Девушке ввели успокаивающее, и последние два часа она спала. Сейчас она все еще под воздействием лекарства. Наш психиатр, доктор Гурон, не хотел, чтобы она возвращалась, но малышка подняла страшный шум, кричала, что это ее последний шанс, и он решил, что лучше ей уступить. Не волнуйтесь, я привез такой запас этого лекарства, что нам хватит на неделю.

– Ради всех нас будем надеяться, что вы не истратите и четверти этого запаса.

Ревсон подождал, пока последний из друзей Эйприл не оставил ее ради телевизора, представлявшего для всех особый интерес, поскольку в этот момент как раз повторяли утренний репортаж Брэнсона с моста. Ревсон с удивлением заметил, что больше всех заинтересовался передачей сам Брэнсон. Впрочем, Брэнсону действительно было нечем занять свое время, как и остальным его соратникам. Единственным занятым человеком в этой компании был Крайслер, который регулярно навещал третий автобус. Ревсону очень хотелось узнать зачем.

Он сел рядом с девушкой, и та неприветливо посмотрела на него.

– Что это с вами? – спросил он.

Она не ответила.

– Можете ничего не говорить. Кто-то настроил вас против меня.

– Да. Вы сами. Не люблю убийц. Особенно таких, которые хладнокровно планируют свои убийства.

– Ну и ну! Это слишком сильно сказано.

– Разве? А пули с цианидом? А смертельные фломастеры? Нетрудно представить, как вы стреляете человеку в спину.

– Ах, какие мы резкие! Во-первых, это оружие используется только при острой необходимости и только для того, чтобы спасти жизни других людей, предотвратить убийство ни в чем не повинных, хотя вы, возможно, думаете иначе. Во-вторых, мертвому все равно, куда ему выстрелили. В-третьих, вы подслушивали.

– Меня пригласили на чтение вашего отчета.

– Людям свойственно ошибаться. Ясно, что им не следовало этого делать. Я мог бы наболтать всякой ерунды вроде того, что я выполняю свой долг перед налогоплательщиками, но у меня сейчас нет настроения.

Эйприл вгляделась в его суровое лицо, вслушалась в его голос, из которого исчезли даже намеки на прежнее добродушное подшучивание, и с тревогой поняла, что он действительно не в настроении.

– Я должен делать свое дело и делаю его. Вы же просто не понимаете, о чем говорите, так что лучше воздержитесь от чтения морали. Полагаю, вы привезли то, что я просил? Где оно?

– Не знаю. Спросите у доктора. По каким-то причинам он не хотел, чтобы я знала, так как опасался, что по возвращении нас могут допросить, а машину обыскать.

– По каким-то причинам? Эти причины совершенно очевидны! О’Хара далеко не дурак.

Бледные щеки Эйприл вспыхнули, но Ревсон сделал вид, что ничего не заметил.

– Вы все привезли?

– Надеюсь, да, – как можно более холодно произнесла она.

– Нечего обижаться. И не забывайте, вы увязли в этом деле по самую шею, хотя и красивую. У Хагенбаха были для меня какие-нибудь указания?

– Да. Но он ничего мне не сказал. Спросите у доктора О’Хары. – В ее голосе прозвучала то ли язвительность, то ли горечь. – Видимо, это доказывает, что мистер Хагенбах тоже далеко не дурак.

– Не принимайте все так близко к сердцу. – Ревсон с ласковой усмешкой похлопал девушку по руке. – Вы прекрасно справились со своей задачей. Спасибо.

Эйприл вымученно улыбнулась:

– Может быть, в вас все-таки осталась капля человечности, мистер Ревсон.

– Зовите меня Полом. Все может быть.

Ревсон еще раз улыбнулся, встал и ушел. В конце концов, подумал он, в нем осталось достаточно человечности, чтобы не ранить еще больше ее amour-propre^[7], объясняя ей, что последние несколько минут были чистой воды спектаклем, рассчитанным на Брэнсона, который в тот момент потерял интерес к происходившему на телеэкране – его не было в кадре – и направил на молодых людей изучающий взгляд. Не то чтобы у него возникло какое-то подозрение или недоброе предчувствие, просто такого взгляда удостаивались все без исключения. Эйприл была красива, и Брэнсон вполне мог подумать, что она растрачивает свою красоту не на ту компанию.

Ревсон сел на стул недалеко от Брэнсона и просмотрел последние двадцать минут новостей. Резкое противопоставление президентской группы и двух мужчин на вершине южной башни было сделано очень искусно, и всеобщее потрясение было именно таким, о каком Брэнсон мог только мечтать. Сам Брэнсон смотрел этот эпизод очень внимательно. На его лице не отразилось никаких признаков удовлетворения, но, с другой стороны, его лицо всегда отражало только то, что ему хотелось, а не истинные его мысли и чувства. По окончании передачи Брэнсон встал и быстро подошел к Ревсону:

– Вы – Ревсон, не так ли?

Ревсон кивнул.

– И какое впечатление все это произвело на вас?

– Такое же, как и на миллионы других телезрителей. – Ревсон подумал о том, что тщеславие – составная часть ахиллесовой пяты Брэнсона, который считал себя гением и не возражал, когда и другие люди называли его так. – Ощущение полной нереальности. Этого просто не может происходить.

– Но ведь это происходит, не так ли? Очень многообещающее начало, вам не кажется?

– Я могу процитировать эту вашу фразу?

– Конечно. Если хотите, назовите это эксклюзивным интервью. Как вы представляете дальнейшее развитие событий?

– Именно так, как вы их запрограммировали. Не вижу ничего, что могло бы вас остановить. К несчастью, вы поставили наше правительство в очень трудное положение.

– К несчастью?

– Разумеется. Я вполне солидарен с американскими гражданами, и хотя вы гениальный преступник, гений в своем аморальном роде, но для меня вы остаетесь мошенником, таким ловким, что могли бы заставить винтовую лестницу выглядеть выдвижной пожарной.

– Мне нравится ваша мысль. Могу я тоже процитировать вас?

Похоже, Брэнсон был искренне доволен разговором. Его вряд ли можно было назвать тонкокожим.

– У нас нет защиты авторских прав на устные высказывания.

– Увы, мой удел – всеобщее неодобрение и даже возмущение. – Подобное обстоятельство не слишком огорчало Брэнсона. – У вас очень необычный фотоаппарат.

– Верно, хотя и не уникальный.

– Могу я взглянуть?

– Пожалуйста. Но если он вас интересует по причинам, о которых я подозреваю, то вы опоздали часа на четыре.

– Что вы хотите этим сказать?

– У вашего достойного помощника, Ван Эффена, такой же подозрительный склад ума, как у вас. Он уже осматривал мой аппарат.

– Ни радиопередатчика, ни оружия?

– Посмотрите сами.

– Похоже, в этом нет необходимости.

– У меня вопрос. Я не хочу раздувать ваше и без того чрезмерно раздутое эго…

– Вы рискуете, Ревсон.

– Вовсе нет. У вас репутация преступника, не склонного к насилию. – Ревсон обвел рукой окружающее. – Зачем вам все это? Вы могли бы сделать состояние в любой сфере бизнеса.

– Пробовал, – вздохнул Брэнсон. – Вам не кажется, что бизнес скучноват? Моя нынешняя деятельность хотя бы требует разнообразных способностей и не надоедает. – Он сделал паузу. – Вы тоже необычный человек. Утверждаете, что фотограф, но разговариваете и ведете себя не как фотограф.

– А как, по-вашему, должны вести себя фотографы? И как они должны разговаривать? Вот вы смотрите на себя в зеркало, когда бреетесь. Разве вы выглядите как преступник? Я вижу перед собой вице-президента компании с Уолл-стрит.

– Сдаюсь. Как называется ваша газета или журнал?

– Вообще-то, я вольный художник, однако сейчас представляю лондонскую «Таймс».

– Но вы же американец?

– В наше время новости не знают границ. Я предпочитаю работать за рубежом, в горячих точках. – Ревсон еле заметно улыбнулся. – По крайней мере, предпочитал до сегодняшнего дня. Раньше я работал в Юго-Восточной Азии, но теперь сфера моих интересов переместилась в Европу и на Ближний Восток.

– В таком случае как вы здесь оказались?

– По чистой случайности. Проездом из Нью-Йорка в Китай, по специальному приглашению.

– И когда вы должны туда отправиться?

– Завтра.

– Завтра? Тогда вам нужно уехать с моста сегодня вечером. Я же говорил, что представители средств массовой информации вольны покинуть мост, когда им заблагорассудится.

– Да вы с ума сошли!

– Значит, Китай подождет?

– Конечно. Если только вы не планируете похитить председателя Мао.

На губах Брэнсона снова появилась дежурная улыбка, никогда не затрагивающая его глаз. Он ушел, довольный собой.

Ревсон с фотоаппаратом в руках стоял у замыкающего автобуса, возле открытой правой передней двери.

– Вы не возражаете? – вежливо осведомился он.

Крайслер обернулся, удивленно посмотрел на фотографа и улыбнулся:

– За что мне такая честь?

– Мой аппарат устал снимать Брэнсона и всевозможных шишек. Теперь я составляю галерею негодяев из числа приспешников Брэнсона. – Ревсон улыбнулся, чтобы смягчить оскорбление. – Вы ведь Крайслер? Специалист по средствам связи?

– Так меня называют.

Ревсон сделал пару снимков, поблагодарил Крайслера и ушел. В дополнение к тому, что ему было нужно на самом деле, и для придания местного колорита он заснял нескольких человек из команды Брэнсона. Казалось, все эти люди переняли от своего лидера бодрость духа и уверенность в себе. Они охотно, порой даже радостно соглашались на просьбы Ревсона. Сделав последний снимок, Ревсон прошел к западному ограждению моста, сел на заградительный барьер и задумчиво закурил.

Несколько минут спустя мимо него продефилировал О’Хара, держа руки в карманах белого халата. Сотни фотографий и тысячи слов репортажей уже были отправлены к южному барьеру, и теперь по меньшей мере двадцать журналистов бесцельно бродили по середине моста. Ревсон сделал пару снимков доктора, и тот подошел и сел рядом.

– Я видел, как вы разговаривали с мисс Уэнсди. Она очень обижена, не так ли?

– Наша Эйприл могла бы быть и повеселей. Вы все привезли?

– Оба вида оружия и указания.

– И все, как я просил, закамуфлировано?

– По-моему, да. Обе ручки висят у меня на доске для записей, у всех на виду. Мы, медики, можем служить образцом рациональности. Пистолет с отравленными пулями – внутри комплекта для реанимации при остановке сердца. Комплект запечатан, и его нельзя вскрыть, не сломав печати. Хотя, если его вскроют, ничего страшного не произойдет. Пистолет лежит под фальшивым дном, и нужно знать, как его открыть. Я имею в виду, это нельзя сделать случайно. Нужно знать как. Я знаю.

– Похоже, доктор, вы неплохо развлекаетесь.

– Ну да. Все же какое-то разнообразие после всех этих вросших ногтей.

– Мне кажется, вы бы не прочь до конца жизни работать под грифом «совершенно секретно». Как получилось, что в вашей больнице имеются подобные комплекты для реанимации?

– У нас их и не было. Но ваш директор вроде бы накоротке со своим коллегой из ЦРУ. Скажу вам, нас окружали настоящие специалисты.

– Это значит, что ваша жизнь стала вдвойне секретной. Мой шнур и контейнеры?

О’Хара витал где-то в облаках.

– Мой шнур и контейнеры? – повторил Ревсон.

О’Хара наконец вернулся на землю:

– Скромность заставляет меня признать, что я сумел их раздобыть. Четыре пустых контейнера с медицинской маркировкой снаружи, чтобы не вызвать лишних вопросов. И шнур, намотанный на квадратную деревянную рамку, с двумя рыболовными крючками и двумя блеснами на конце.