А она сидела и улыбалась. Я не могла себе даже представить, что вижу её улыбку в последний раз. Вот такая вот у меня была мама – красивая, смешливая и какая-то лёгкая. В смысле, она по жизни так шла – легко. Трясла своими шикарными волосами, отбрасывала их с лица, шла вперёд и смеялась. А я тогда даже не думала, что очень скоро её не станет.

– Ну, я сижу жду, – продолжала мама, – а звонка всё нет и нет. Неделя прошла, думаю, ну всё – уже не позвонит. В окно выглядываю – не стоит у подъезда? Не стоит. А у нас же дома там однотипные, думаю, может дом перепутал?

Я кивнула. Там действительно стоят три пятиэтажки подряд и одна из них бабушкина, перепутать очень легко, особенно, если видел эти дома один раз ночью.

– Расстроилась, конечно, но что поделаешь. Как его искать? Фамилии не знаю, ВУЗа не знаю, факультета не знаю – где его искать? Ну, и потом, мало ли, может, он просто взял и передумал, всякое же бывает. Неделя прошла, я пошла на день рождения к приятелю, к Славику, славный парень был, – она улыбнулась каламбуру. – Друг парня нашей одногруппницы, вот так. Я пошла, и представляешь, встречаю на этом дне рождения ЕГО! Судьба, думаю я: такое совпадение. Ну как это ещё объяснить? Выяснилось, он, конечно, не запомнил мой номер, приезжал к домам, хотел на асфальте написать мне, а там метель началась. Тоже думал, как меня искать, ничего не придумал, и тут вдруг такой случай.

– А он знал, что ты там будешь, на дне рождении этого друга?

– Конечно, нет! Это была чистая случайность.

– И вы начали встречаться?

Мама кивнула.

– Теперь уже обменялись номерами, как цивилизованные люди. Он меня в кино пригласил, потом мы гулять пошли, потом ещё что-то, опять же – друзья общие. И завертелось.

– И ты сразу поняла, что ты его любишь?

Она снова засмеялась.

– Нет, конечно, не сразу. Мы встречались с год, наверное, может чуть больше. Мне тогда не казалось, что это какая-то, знаешь, особая любовь на всю жизнь, или там как. Просто мы встречались и встречались, нам было вместе очень хорошо.

– Но ты же говорила, вы хотели пожениться?

– Ну, не совсем. Мы говорили о том, чтобы пожениться, но говорить и жениться – это разные вещи, понимаешь?

– Понимаю.

Я всё пыталась представить себе их: вот они, молодые, смеющиеся. Моя мама – красивая, в белом платье с развевающейся фатой, а папа, он какой? Сильный и мощный, как скала, широкоплечий, закрывающий её от всех невзгод.

– Мы не строили планов, в смысле: через два месяца идём подавать заявление в ЗАГС, через месяц начинаем искать съёмную квартиру, нет, всё было не так. Скорее, мы просто мечтали. Мечтали вслух, вроде как когда говорят «вот когда мы поженимся…», – и мама картинно закатила глаза. – Только вот его родителей в расчёт не приняли. Тогда казалось, все эти социальные слои – это такие условности, а оказывается, знаешь, нет, не условности вовсе.

Она зевнула, посмотрела на часы.

– Всё, Викчка, – она часто так меня называла: Викчка, без гласных.

– Всё, солнце моё, креветочка моя, пора спать. Время позднее, тебе завтра в институт, мне – на работу. Давай ты первая в ванную.

Я послушно отправилась в ванную и всё равно не могла понять, почему она мне ничего не рассказывала раньше?

Я бы хотела отмотать время назад и поставить на паузу. Пусть мы с ней вот так вот вечно будем сидеть на кухне. За окном ночь, а мы сидим и смеёмся. С мамой вдвоём.

Ведь не будет больше таких посиделок, никогда не будет. Не будет вечеров за чаем и разговорами, не будет вообще ничего. Это был наш последний разговор.

Может быть, и он сыграл свою роль. Врачи говорили, маме важно не переутомляться и хорошо спать, тогда у неё не будет болеть голова. А мы нарушили весь режим и сидели с ней полночи на кухне, а с утра мама выпила двойную дозу кофе, чтобы проснуться.

А я не могу теперь отделаться от ощущения, что это наше ночное бдение её добило. Может быть, это эффект последней капли. Той, что ломает хребет верблюду. Может быть, это даже я со своими расспросами доконала её….

После того, как мне позвонил дядя Боря, я набрала бабушкин номер. Я была абсолютно спокойна, потому что на тот момент ещё не верила, что всё это правда. Конечно, нет. Этого не может быть. Я была уверена, что это шутка такая глупая, может, не дядь Борина, может, врача какого-нибудь. А, может, просто в больнице что-то напутали, такое же бывает? Умер один человек, а звонят родственникам другого. Так ведь бывает, правда же?

Такого просто не могло быть, чтобы умерла моя мама. Умер кто-то другой. Чья-то другая, чужая женщина могла умереть, а моя мама – нет.

Я думала, что сейчас позвоню бабушке, и она скажет мне, что всё в порядке. Скажет, например, что она разговаривала с мамой минут пять назад, и та жива и здорова, просто опять упала в обморок на работе. Но бабушка сняла трубку и зарыдала. И вот тут-то я и поняла, что это всё всерьёз. Меня начало бомбить.

Я сказала «скоро приду» и отбила звонок. Руки затряслись, губы задрожали, а в голове было только одно слово: «нет». Просто «нет» и всё. Я повторяла его про себя, как заклинание: нет нет нет нет нет нет нет… Бесконечное количество раз.

Я заметалась по квартире, зачем-то побежала в мамину комнату, потом в ванную, руки тряслись, я ничего не соображала, только металась туда-сюда, не зная, что мне делать. Потом сообразила, что надо одеться и пойти к бабушке.

Когда я пришла, бабушка мне всё и рассказала: и про кафель, и про клиентку, которая вызвала скорую. Оказывается, дядя Боря уже ездил в больницу, и ему там всё подтвердили, и он уже договаривается об отпевании. Отпевании! Да я только что была в её комнате, там сохранился запах её духов – такой материальный, осязаемый, живой. Она просто не могла умереть, этого не может быть, это невозможно, какое отпевание, зачем?!

У меня в голове всё это крутилось, а бабушка говорила, что ещё надо обзвонить всех маминых друзей, а у маминого телефона, разбит экран, и она не знает кому звонить.

Что нужны деньги, а у неё пенсия, как на зло, только через две недели, да и сколько той пенсии – всё равно занимать придётся. И что-то ещё про одежду, я даже не слушала. Слова текли как-то мимо сознания, я слышала их, но не воспринимала. Мы просто сидели с бабушкой вдвоём и обе плакали, а бабушка при этом ещё и говорила. Ну, как радио, которое что-то бубнит фоном.

Потом бабушка кипятила чай, вздыхая, а я икала. Икала и думала, разве такое возможно? Разве так бывает, чтобы раз – и не стало мамы? Это разве нормально?

Потом пришло чувство вины за ночь, за тот разговор, а потом я вспомнила, почему мы собственно не легли спать. Вот кто во всём виноват. Он что, не мог найти другого времени, чтобы позвонить? Его не было восемнадцать лет, а теперь он объявился! Зачем было трезвонить на ночь глядя? Умом-то я понимала, что всё это просто совпадение, но ведь если есть кто-то виноватый, оно всё как будто проще становится…

Папа. Конечно, он не виноват в маминой смерти. Но ведь он для чего-то позвонил? Встретиться? Общаться? А ведь где-то был все эти годы. А какой он? Я его себе вообще никак не представляла: в голове был мужской силуэт, заполненный дымом. Мистер Тьма.

А что я чувствую? Я не знала. Точно: папа – это не то же самое, что мама. И не такие чувства, как к бабушке, дедушке или дяде Боре. Что-то другое, незнакомое. Он вроде бы и был близким, но в то же самое время – дальний. Да, наверное, именно как дальний родственник: он должен быть родным, но он мне совсем незнакомый человек, я его не знаю.

Просто тёмное пятно вместо человека. Он добрый? Наверное, не очень, раз оставил маму беременной мною. Наверное, он грубый и чёрствый? Почему-то мне так не казалось. Очень уж ярко у мамы светились глаза. Он должен быть особенным, мой папа. Хотя бы потому, что он мой. Мой – и больше ничей. Мой папа.

Эти мысли немного успокаивали. Я перестала судорожно вздыхать, но грудь всё равно дёргалась без моего желания, и это тоже было неприятно: почему в моей жизни случаются вещи, которых я не хочу? Я не хочу, чтобы мама умирала, так почему она умерла? Я не хочу. Я этого не хочу. Я хочу перестать икать, но не могу. Почему я не контролирую свою жизнь или хотя бы своё тело? Я не хочу плакать и не хочу икать. И тем не менее, я сижу, рыдаю и икаю…

Вот мама свою жизнь контролировала. Ну, до этого момента. Как она могла позволить себе умереть сейчас, когда она ещё так нужна мне? С мамой всегда было ощущение, что всё наладится и будет хорошо, она как-то умела внушать уверенность. Это что же получается тогда, она меня обманула?

А папа? Я снова гадала, какой он. Он контролирует свою жизнь? Он уверенный? Богатый? Может быть, он живёт совсем не так, как мы? Может быть, у него есть вилла и большая квартира на Арбате. Может же быть такое? Может, он теперь заберёт меня к себе? Станет заботится обо мне, вместо мамы. Это было бы хорошо, но вряд ли возможно, если он женат. Мама же вроде говорила, что он женат? А если разведён? Ну, или я хотя бы буду приезжать на его виллу на каникулы. Если, конечно, она у него есть…

Мама говорила, он занимается спортом? Не совсем, сказала она. Как это – не совсем? Спортом, но не спортом? Может, каскадёр? Или акробат? В цирке что ли? Да нет! Нет! Мой папа не может работать в цирке. А где тогда? Какие ещё профессии связаны со спортом и травмами? Мотогонщик? Тренер по единоборствам? Телохранитель?

А вдруг он хромает после травмы? Или картавит? Или косит левым глазом? Или у него и глаза-то нет? Какая чушь! Интересно, а он носит очки?

А он пьёт кофе или чай? А если он пьёт? Точно. Вдруг мама мне ничего о нём не говорила именно потому, что он медленно спивался? А теперь вот завязал, прошёл лечение в клинике, выписался, и поэтому хочет встретится. Может, тогда мне не надо с ним встречаться?

Или, может, он работает где-то далеко? Или в ФСБ. Точно! Как же я раньше не догадалась?! Именно поэтому она мне ничего о нём и не говорила – нельзя же! У них же там везде военная тайна, всё скрывается, чтобы не знал никто. И травма вполне могла быть именно на боевом задании. Может, в него даже стреляли! Вот это да… Мой папа – разведчик?!

У меня перехватило дух так, что я даже перестала икать.

– Ты чё это? – с испугом в голосе спросила бабушка. – Сидишь, как аршином подавилась. Ну-ка отомри!

– Ба, а расскажи мне про папу!

– А нечего рассказывать, я не знаю о нём ничего.

– Он феэсбешник?

– Нет, конечно! Какой ещё фээсбешник? Скажешь тоже, – фыркнула она.

– А кто?

– А я почём знаю?

Но меня это не убедило. Если папа разведчик, конечно же, об этом никто не должен знать! Какой же он тогда разведчик, если все будут в курсе? Может быть, его даже в стране долгое время не было, а мама не знала, жив ли он и поэтому ничего мне не рассказывала. Картинка вроде бы вырисовывалась, как говорила мама, стройная такая, но я почему-то чувствовала, что всё совсем не так и уже заранее расстраивалась. А жаль. Такая была красивая версия.

Чайник закипел, и бабушка принялась заваривать чай с травами. По всей кухне пошёл морозный запах мяты.

– Он бросил маму? – спросила я.

– Бросил, гад. Слов у меня нету. Подонок, да и только, прости меня господи, – голос дрогнул, и она перекрестилась, глядя куда-то вверх.

Интересное дельце, подумала я маминым голосом, при мне оскорбляет моего отца, а прощения просит у бога.

– А мама? – продолжила допрос я.

– Шалашовка, – выплюнула бабушка.

– Не смей так говорить! – взвизгнула