Часть 13. О сестрах и искусстве

Очередная ссора сиятельных близнецов принесла немало головной боли поклонницам и поклонникам Аполлона, вынужденным смиренно выслушивать его жалобы на сестру. И сам Аполлон это прекрасно понимал, но остановиться уже не мог, да и не особо хотел:

– Высокомерная и грубая тиранша!

Проходившие мимо Гипнос и Танатос^[16], абсолютно одинаковые студенты, отличающиеся только цветом волос, недоуменно оглянулись на него. Но Аполлон продолжил громко возмущаться:

– Это если приукрасить! Злая, нестабильная, ненавидящая все вокруг – это если говорить чистую правду. Она мечтает показаться особенной, независимой, эксцентричной! А потом просто открывает рот, и вуаля – вы уже готовы посулить ей любые деньги, лишь бы она снова его закрыла! Безнадежный случай!

– Стерва, – поддакнул Адмет^[17].

Аполлон помрачнел еще сильнее.

«Кажется, этот славный малый стал слишком много себе позволять», – решил он.

– Мой юный друг, – Адмет был младше лишь на год, но Аполлон нарочно сделал упор даже на этом различии между ними, – ты сумел подобрать крайне емкое описание, чудесный пример метонимии…

Дождавшись, пока собеседник просияет от неожиданной похвалы, Аполлон резким движением сорвал с Адмета солнцезащитные очки, в точности повторяющие его собственные, и заглянул в широко распахнувшиеся зеленые глаза.

– Есть только одно «но». Она моя сестра, и если такие слова про нее скажет кто-то, кроме меня, то у биологов в анатомическом зале появится новый экспонат, это понятно?

Все закивали.

– Да, она на редкость недалекая мизандричка. Еще и эти ее провальные проекты попыток спасти планету от загрязнения…

Услышав редкие аплодисменты за спиной, перекрывающие одобрительные возгласы его компании, он обернулся.

– Браво, это так трогательно, – издевательски процедила Артемида, засовывая руки в карманы. – Правда, не знаю, как твоим оруженосцам еще не надоело нытье психически неуравновешенного ребенка, помешанного на превосходстве над другими.

Рыжая Каллисто, вечная подпевала его сестрички, таращилась на него с демонстративным презрением. Казалось, над ним издеваются даже пучеглазые медвежата на ее кошмарных носках, выглядывающих из топ-сайдеров. Аполлон скрипнул зубами, невольно оглядываясь на ребят в поисках поддержки. Хуже нравоучений сестры, которая старше тебя на час, но ведет себя так, будто уже прожила долгую сложную жизнь, может быть только ее же желание оспаривать твой очевидный авторитет.

Артемида расслабленно постучала по полу носком туфли.

– Что же ты разбазариваешь свой талант прямо в коридоре, среди бела дня? Может, сочинишь какой-нибудь поэтический высер о злой сестре, которая, подумать только, побеспокоилась о твоем будущем? Конечно, эта тема нахрен никому не упала без твоих попыток заслужить их, – она указала подбородком на его товарищей, – одобрение. Привлечь к себе внимание. Раздуть важность своей персоны! Напомни, Каллисто, – она обернулась к подруге, – когда у него там вечер поэзии?

– Так «Оракул» взорвали. Теперь поэтический шабаш только через месяц.

– Прекрасно! Куча времени, чтобы подготовиться и уж наверняка не облажаться. Ты же не хочешь выйти из моды, да, братец? Главное, чтобы петь не начал. – Артемида театрально скривилась. – Когда он тянет, из него будто бесы выходят!

– Воет, как в последний раз, – поддакнула Каллисто под ее строгим взглядом.

– Его максимум – чудом не продуть музыкантишке Марсию^[18] на задрипанном конкурсе талантов. И то, чуть не разрыдался от того, как близко был к провалу!

Адмет не выдержал, ошарашенно заморгал:

– Да какого черта на вас нашло?

– Нет нужды, – холодно остановил его Аполлон. Заступничество, как и жалость, вызывали у него презрение. – Дадим высказаться дамам. Видишь, у них накипело.

Артемида сделала шаг вперед, и, когда она заговорила, ее голос звучал совсем иначе:

– Всего лишь порция зеркалок на твои инфантильные оскорбления. Надеюсь, видно, насколько нелепо это выглядит со стороны.

– О, снова попытки научить чему-то непутевого братишку! – Аполлон расхохотался. – Как же я сразу не догадался? Как насчет найти занятие поинтереснее? Иди дрочи на свои гринписовские сайты, или на что ты там еще способна. Как вариант, отправляйся ублажать своих подружек, с которыми ты носишься круглыми сутками!

Он снова оглянулся на ребят, но у тех, кажется, немного поубавилось энтузиазма. Кто-то переминался с ноги на ногу, явно надеясь поскорее уйти. Аполлон шумно выдохнул.

«Перегнул палку? Перегнул. Да и хрен с ней, с этой дурой. Будет знать, как лезть».

– Что ж. – Артемида пожала плечами. – Надеюсь, тебе стало чуточку легче. Все мы знаем…

– Легче? Лично я не вижу никаких сложностей, – ответил он.

Аполлон почти ненавидел ее в эту минуту за драматичный взгляд и этот сочувствующий вид. Будто она, никогда ни в кого не влюблявшаяся, кроме самой себя, могла понять, что он сейчас чувствует. Неизвестно, что бы еще он наговорил, если бы не увидел, как через толпу студентов к Артемиде пробирается его однокурсница Ариадна:

– Эй, как там твоя Лань? Оставила в автосервисе? Привет, кстати!

– Ты очень вовремя, – улыбнулась Артемида и, повернувшись, пошла ей навстречу.

Аполлон проводил взглядом ее крепкую фигуру и бросил:

– Остерегайтесь, друзья, вот так моя сестричка заманивает людей в секту поклонниц «Гринписа». Ариадне уже не помочь…

Фраза была встречена взрывом одобрительного смеха.

До общежития его провожали человек семь, среди них – хорошенькая, слегка неуклюжая первокурсница Кассандра с толстой каштановой косой и трогательными ямочками на щеках, девочка, которую Аполлон заприметил еще на дне открытых дверей, и он, конечно же, дежурно пошутил насчет ангела, упавшего с небес, отчего щеки у нее чуть порозовели. Ветер раздувал ее простое платье, и все, чего хотел Аполлон, – чтобы этот гребаный весенний ветер обернулся ураганом и снес университетские стены, нависающие над ним величественной громадой, вывернул вымощенную серым камнем дорогу, выкорчевал далекие редкие деревья с молоденькой листвой и обратил самого Аполлона в прах.

Потом парень подпирал дверь, облепленную эстетичными полароидами, вдохновляющими на учебу, вперемешку с черно-белыми фотографиями топ-моделей, долго прощался со спутниками, дожидался смазанного поцелуя в щеку и сам дарил такой же в ответ.

Потом зашел, разулся, глотнул отфильтрованной воды, повалился на кровать.

Почувствовал, как слезы катятся по щекам.

Горький ком невысказанных слов физически ощущался в горле, и Аполлон нервно приподнялся на локте, стараясь избавиться от этого мерзкого чувства. Ему захотелось выхватить лист бумаги из стопки на письменном столе и строчить, строчить собственные мысли, не редактируя, не расставляя знаки препинания. «Если бы я мог, – подумал он, чувствуя приближение приступа истерики. – Если б я только писал так, как думаю, одержимо, непрерывно, с безумной жаждой и неизбывной тоской».

До удушья.

До нервного срыва.

«Контролируй себя. Контролируй себя, черт бы тебя побрал!»

Он зажал рот руками, стараясь не взвыть. «Будь ты жив, я написал бы для тебя гораздо больше, чем скупую строчку эпитафии. Я бы прошел через это возвышенное, болезненное чувство и, скорее всего, в итоге перестал бы любить, ведь это так на меня похоже, стал бы камнем, а потом заново изваял себя самостоятельно, будто я – и Микеланджело, и кусок мрамора, и скарпель».

Он рассерженно смахнул слезы и, стараясь отвлечься, вскочил и принялся расхаживать по залитой солнцем комнате, размахивая руками. Стук сшибленной со стола толстой тетради вырвал его из пучины эмоций. Аполлон склонился над ней.

«Интегративное искусствознание». Дополнительный факультатив по средам и четвергам, с девяти до десяти.

«Напишите на тетради хотя бы название предмета, – мгновенно зазвучало в памяти. – Вы думаете, я, например, очень хотел делать титульный лист для нашего сегодняшнего материала? Гораздо больше я хотел бы купить торт и выпить чашечку эспрессо на первом этаже».

== Осень прошлого года ==

В тот день Аполлон опаздывал. В принципе, он мог вообще пропустить занятие, но ему претила мысль показать себя чуть менее прилежным студентом, чем демонстрировал созданный им образ. К тому же благодаря опозданию у него появлялся лишний шанс обратить на себя всеобщее внимание (и внимание одного конкретного человека, на которого Аполлон пытался равняться в вопросах изучения искусств). Он замер напротив аудитории, стараясь отдышаться, пригладил растрепавшиеся золотистые кудри и медленно потянул на себя дверь, прислушиваясь.

– Итак, классическая германская эстетика рассматривает искусство как целесообразную деятельность без цели. Мы же возьмем за основу мысль о важности искусства как проявления и выражения бытия «Абсолютного Духа». Этот момент понятен?

Ряды студентов загудели, соглашаясь.

– Замечательно, за пять встреч мне удалось сделать из вас секту! Теперь…

Дверь душераздирающе заскрипела, и преподаватель запнулся, а головы студентов как по команде повернулись в сторону Аполлона. Довольный произведенным эффектом, тот расправил плечи.

– Кажется, у нас в палате пополнение! – воскликнул Гиацинт, быстро заморгав, будто выходя из транса. – Заходите и прикрывайте двери плотнее: все мы, конечно, безмерно уважаем декана, но сейчас ему здесь не место…

– Прошу извинить, – начал было Аполлон, но Гиацинт лишь махнул рукой, приглашая его пройти в зал, и больше не удостоил ни единым взглядом, продолжив речь.

Хмурясь, Аполлон уселся на место, почти не слушая лекцию. Излишне бодрый голос Гиацинта странным образом действовал на нервы. Иногда преподаватель прерывался и вертел ручку проигрывателя, и тогда на экране сменялись яркие кадры какого-то старого фильма – сущий кошмар эпилептика, от которого даже у Аполлона разболелась голова.

– И вот мы слышим закадровый голос, объясняющий явление. Выражаясь более поэтично, это грозная могучая молния, разверзающая покров бытия, озаряющая холодный темный свод существования. Она либо бьет мимо вас, либо ударяет прямо в сердце. На первый взгляд данный пассаж не несет в себе никакого дискомфорта…

Зато ты несешь, рассеянно подумал Аполлон. Он опустил голову на руки, прижимаясь щекой к серой ткани водолазки. Стало чуточку легче. «Да что за чертовщина со мной творится?»

– Аполлон, – шепнула Дафна, оборачиваясь. Язык казался ему слишком непослушным, чтобы ответить, и тогда острый ноготок девушки, покрытый красным лаком, коснулся его голого запястья.

– М-м?

– Все в порядке?

– Господа и дамы, – окликнул их Гиацинт. – Возможно, если ваше дело важнее, чем это занятие, вы могли бы обсудить его в коридоре? В противном случае, потерпите до перерыва, пожалуйста. Осталось десять минут.

– Кажется, Аполлон плохо себя чувствует, – обеспокоенно сказал Адмет.

Язык все еще отказывался подчиняться, но Аполлон все же смог возразить, что он более чем в порядке. Он откинул влажные волосы со лба и рывком поднял голову со стола, о чем, впрочем, тут же пожалел: в ушах зазвенело. Но все тут же с заметным облегчением вернулись к лекции, и Аполлон, поразмыслив, решил, что этот случай ему только на руку: кожа на запястье все еще хранила отпечаток ноготка взволнованной Дафны. Кажется, эта девушка преисполнилась сочувствия к болезному товарищу по группе… Он удовлетворенно покивал в такт своим мыслям и, едва Гиацинт поставил фильм на паузу и попрощался, хотел сорваться с места и мило поблагодарить Дафну за заботу, прощупать почву, но услышал просьбу преподавателя ненадолго задержаться. Аполлон подошел к нему, слегка склонив голову, чтобы лучше слышать Гиацинта с высоты своего внушительного роста.

– Аполлон. – У него был дружелюбный, заинтересованный взгляд зеленых глаз с золотыми искорками ближе к зрачку.

Хотелось назвать его по имени в ответ. На кончике языка жгло легкое, весеннее слово – название цветка. Ничего удивительного: за легкий характер, приятельское, непокровительственное отношение к студентам и почти юношеское, несмотря на щетину, лицо все называли Гиацинта по имени, но Аполлон не хотел излишне фамильярничать – во всяком случае, с преподавателем лично. «Ты вчера потратил целый вечер, чтобы произвести на него впечатление своими познаниями, – насмешливо напомнил он себе. – Фамильярничать он не хочет, ага».

– Почему вы опоздали на занятие? Раньше такого за вами не наблюдалось.

За доли секунды Аполлон выбрал подходящую ситуации стратегию поведения и попытался быть обезоруживающе искренним.

– Прошу прощения! – выпалил он. – Я вышел поутру на улицу, и там было так холодно и солнечно, и внезапно меня охватила такая ностальгия по прошлому, яркая и сбивающая с ног, что мне захотелось присесть и понаблюдать за пробужденным миром.

Даже в их прогрессивном, богемном университете, где ценилась творческая индивидуальность, многие преподаватели только посмеялись бы над нелепостью его вычурных слов. Многие, но не Гиацинт.

– Понимаю, о чем вы. Созерцание тоже имеет значение. – На лице по-прежнему вежливая полуулыбка, но интерес в его глазах погас, сменившись чуть ли не… скукой? Разочарованием? Этого Аполлон допустить никак не мог.

– Но, конечно, с моей стороны не вполне верно были определены приоритеты, – заторопился он. – Изнурительная, колдовская тяга к знаниям влечет нас по пути, которому нет конца. И он важнее созерцания.