Глава 2.

Время словно застыло в густой, тягучей патоке. Каждый удар секундной стрелки, доносившийся откуда-то из недр комнаты, резал слух, отзываясь набатом в моей истерзанной душе. Отчаянные попытки освободить руки раз за разом заканчивались лишь новыми кровоточащими ранами, но сквозь острую боль я продолжала, упрямо и отчаянно, растягивать веревки, вгрызавшиеся в кожу запястий.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем проклятые путa поддались, ослабели, позволив мне, наконец, вырвать сначала одну руку, а затем и освободить другую от их мертвой хватки. Я трясла ими, судорожно сжимала и разжимала кулаки, пытаясь вернуть жизнь в онемевшие конечности. Невыносимое покалывание пронзало их, словно тысячи крошечных игл, заставляя меня содрогаться. Губы дрожали, но я, собрав воедино всю свою боль, затолкала ее глубоко-глубоко внутрь, стараясь похоронить ее там. Не привыкать…

Резким движением я сорвала повязку с глаз и тут же зажмурилась, ослепленная безжалостным светом длинных ламп, тускло мерцавших под потолком комнаты-клетки, в которой я оказалась. Боже…

Небольшое помещение, размером с убогую гостиную, с голыми серыми бетонными стенами и таким же безжизненным полом. А посреди – она: огромная, зловещая клетка, моя тюрьма. Только сейчас, освободившись, я смогла разглядеть во что одета: красное, старинное бальное платье, его длинный подол змеился по полу, словно запекшаяся кровь. До этого, сидя на полу с завязанными глазами, я думала, что была укрыта тонким одеялом. Все это – место, наряд – казалось кошмарным фарсом, злой шуткой, учитывая то, где и в каком положении я находилась…

Где-то впереди взметнулась волна оглушительных аплодисментов, заглушая все остальные звуки, а следом за ней – грохот приближающихся шагов, словно предвестник бури. И вот, в дверном проеме возник силуэт – высокий, гибкий, с глазами, горящими нездешним, изумрудным огнем. Ни тени смущения, лишь холодная уверенность застыла на его лице.

Его скулы, словно выточенные из камня, казались неживыми, а пронзительный взгляд зеленых глаз впивался прямо в меня, словно гвозди. Едва заметная, самодовольная усмешка скользнула по его безупречно выбритому лицу. Я смотрела на него, пытаясь скрыть дрожь, сковавшую мое тело, и боялась издать хоть звук, словно каждое слово будет караться немедленно.

Весь в черном, словно сама ночь, с кепкой, скрывающей густые пряди волос, он буравил меня взглядом, опираясь о дверной косяк. В этом взгляде смешались интерес и какое-то дикое, презрительное любопытство, будто я – опаснейший преступник, зверь, вырвавшийся на свободу.

Под его взглядом я поднялась, чувствуя себя загнанной в угол. Невольно переминаясь с ноги на ногу, я отступала, пока спиной не ощутила ледяное прикосновение стальных прутьев моей клетки. Мой страх, моя беспомощность, казалось, доставляли ему удовольствие.

– Выбралась, молодец, – произнес он равнодушно, переводя взгляд по сторонам. – Звони отцу.

Он приблизился к клетке, протягивая мне в руки какой-то древний телефон-раскладушку, словно реликвию из давно ушедшей эпохи. Я, как испуганный котенок, которому впервые предложили молоко, медленно, боясь каждого шороха, двинулась к нему, лихорадочно пытаясь придумать хоть какой-то план. Потянувшись за телефоном, я вдруг, собрав всю свою волю в кулак, резко схватила его за запястье и с силой притянула к стальным прутьям, надеясь, что он ударится лицом. Глупая, наивная надежда…

Его превосходная физическая подготовка мгновенно дала мне понять, какую роковую ошибку я совершила.

Как только мои окоченевшие пальцы коснулись его руки, он, словно прочитав мои мысли, обрушил на меня шквал боли. Мощный захват стиснул запястье, выворачивая его с хрустом, от которого взвыла даже душа. Взметнувшийся визг утонул в бетонной утробе клетки, а тело, преданное болью, рухнуло на пол, отзываясь гулкой болью в затылке. Меня скрутило судорогой, рука пульсировала адом, казалось, кости воют, моля о пощаде. Каждая секунда лишь распаляла пламя боли.

В этот миг лязг открывающейся двери возвестил о его вторжении. Ледяной ужас парализовал меня, я забилась в угол, словно загнанный зверь. Но он, неумолимый, как сама смерть, в два шага преодолел расстояние и, схватив за корсет, сдавивший грудь, вздернул меня в воздух. Я стала марионеткой в его руках, куклой, брошенной на растерзание. Удар о стальные прутья клеткой отозвался фонтаном боли в голове и щеке. Рухнув на пол, я содрогалась от боли, пронзающей каждую клеточку тела. Всхлипывая, собрав последние крохи сил, я отползла в самый дальний угол, ища спасения у холодных прутьев. Сквозь пелену слез и боли, я подняла на него глаза, полные немого вопроса и отчаянной надежды.

Его лицо – маска, лишенная всякого сочувствия. Только темные, немигающие зелёные глаза, холодные и расчетливые, наблюдали за моей агонией. Внутри бушевал ураган боли, разрывая на части душу, а я, словно в кошмарном сне, не могла понять, за что? Что я сделала?

Он надвигался, словно тень, медленно, но неумолимо, и каждый его шаг отзывался во мне ледяной дрожью. Сердце бешено колотилось, готовое вырваться из груди. Я, как утопающий за соломинку, вцепилась в решетку позади, ища в холодном металле хоть какое-то подобие защиты, словно это единственное, что удерживало меня от бездны.

Он присел передо мной на корточки, и наши глаза встретились – в его не было ни капли сочувствия.

– Звони, – прозвучал его приказ, жесткий и отрывистый, и телефон снова упал к моим ногам, словно приговор. Он не отходил, продолжая сверлить меня взглядом. Я боялась отпустить решетку, мои пальцы судорожно сжимали прутья, а в глазах застыл немой вопрос к моему мучителю.

– ЗВОНИ! – его гневный рык разорвал тишину, словно удар хлыста. Брови его нахмурились, и в следующее мгновение боль пронзила ребра – его нога обрушилась на меня, лишая последних сил. Я выпустила решетку и рухнула на пол, раздавленная болью и бессилием.

– Нет… прошу… – шептала я сквозь слезы, а он, словно палач, снова усадил меня на прежнее место. Решетка больше не давала опоры, и я сползала вниз, задыхаясь от острой боли в животе. Собрав остатки воли, я потянулась к телефону, набрала дрожащими пальцами знакомый номер. Подняла глаза на него, ища одобрения, и он кивнул, вновь усаживаясь напротив, словно предвкушая спектакль.

После нескольких томительных гудков в трубке раздался родной, деловитый голос отца.

– София? – в его голосе засквозило ледяное раздражение. – Опять за деньгами?

– Пап… – я всхлипнула, захлебываясь слезами, – меня… меня взяли в заложники. Требуют выкуп…

Волна дрожи, ледяная и безжалостная, накрыла меня с головой под пристальным, убийственным взглядом незнакомца. Я задыхалась от отчаяния.

– Заложники? Софа, – отец шумно выдохнул, и в его голосе послышалось лишь глухое раздражение, – ну сколько можно, а? Характер мамашин, яблоко от яблони…

Он продолжал браниться, захлебываясь словами, не давая мне вставить и слова.

– …И если ты не найдешь себе работу, забудь, что у тебя есть отец! Мне есть куда тратить деньги, а на тряпки зарабатывай сама!

И, не дослушав, бросил трубку. С ужасом в глазах я отняла телефон от уха. Похититель, словно каменная статуя, продолжал смотреть на меня.

– Он… я… – пролепетала я, не зная, что сказать этому парню. Все было и так ясно – отец предал меня.

– Я же говорил, – произнес он, поднимаясь. Словно хищник, вырвал телефон из моих дрожащих рук. – Бездушная тварь, от которой отказался даже родной отец. Ну ничего, – он направился к выходу из клетки, – телом расплатишься.

Бросив эти слова, он ловко повернул ключ в замке, в очередной раз запирая меня.

– Подожди! – закричала я в истерике, но он ушел, оставив меня совершенно одну в этом кошмаре…

Проведя долгие часы на ледяном бетоне, веки мои слипались, несмотря на нескончаемый поток слез и пульсирующую боль в запястье. Казалось, этот зверь все-таки сломал мне кости, когда я отчаянно пыталась ударить его о прутья клетки.

Оторвав кусок от этого жуткого, словно окровавленного платья, я туго перевязала руку, надеясь унять боль, но тщетно. Она пронзала меня, словно раскаленный кинжал.

В глазах замелькали тени, сначала неясные, призрачные, но с каждым вздохом они становились все отчетливее, словно кошмар, обретающий плоть. И вдруг, в конце клетки, я увидела его – моего отца. Сердце болезненно сжалось от неожиданности, и я хотела броситься к нему, умолять о спасении, но тело не слушалось, не было сил даже подняться. Я лишь беспомощно протянула руку, насколько смогла, молящим жестом, но он стоял неподвижно, впиваясь в меня взглядом, острым, как лезвие.

– Папа… помоги, – прошептала я в пустоту, и мой голос растворился в ней, слабый и безжизненный.

– Ты не моя дочь. София всегда была умной, рассудительной… она бы никогда не опустилась до этого. Никогда бы не стала продавать себя за деньги, – его голос был сухим, холодным, словно зимний ветер, пронизывающий до костей.

– Папа… пожалуйста…

– Прочь! – взревел он, бросаясь ко мне. Я зажмурилась от ужаса, съежившись на холодном полу, каждой клеточкой тела ощущая неминуемый удар. Но звуки стихли, словно их и не было, и я, боязливо приоткрыв глаза, поняла, что он исчез.

Кругом – все та же бездонная пустота, могильная яма, куда бросил меня незнакомец, лишив надежды на спасение, оставив гнить в одиночестве. Ни отца, никого, кто мог бы протянуть руку помощи, вырвать из этого кошмара. Я продолжаю лежать, тщетно пытаясь унять пульсирующую боль. Что-то липкое стекает по лбу – кровь или пот, не знаю. Руки, словно чужие, безвольно раскинуты рядом, будто никогда и не принадлежали мне.

В отчаянных попытках отвлечься от мучительной реальности, я снова и снова вызываю в памяти лицо моего мучителя. Его самодовольная улыбка, его взгляд, пронзающий насквозь… Стоило лишь подумать о нем, и его образ возникал передо мной: густые, черные волосы, обрамляющие лицо, и глаза… эти глаза, невыносимо яркие, пронзительно зеленые. С первого взгляда – отталкивающее сочетание, как и он сам. Но было в нем что-то, что запечатлелось в памяти, что-то… уникальное. Возможно, это был просто страх, животный ужас, заставивший его образ навечно поселиться в моем сознании. Его улыбка притягивала, словно магнит, но в глубине его зеленых глаз не было ни тепла, ни доброты – лишь ледяное безразличие, искусно скрытое за маской.

Пока я видела перед собой его загадочное лицо, полное презрения и злобы, меня терзал лишь один вопрос: эти яркие, зеленые глаза – зеркало его души, или лишь маска, скрывающая истинные чувства? Есть ли надежда достучаться до его сердца, вымолить свободу?…

Почувствовав на своей коже чьи-то прикосновения, я приоткрыла глаза, но зрение появилось не сразу. Вместо пространства, передо мной была белая пелена, словно дымное облако, которая не торопливо рассеивалась, показывая мне ту самую ужасную комнату, и клетку в которой я находилась до сих пор. Парень сидел рядом со мной, смачивая какую-то ткань в стоящем рядом с ним ведерке с жидкостью. Я лежала на раскладушке.

Как она появилась здесь? И сколько прошло времени?… Ничего не понимая, совершенно неориентированная в пространстве, я могла лишь хлопать длинными ресницами и смотреть на действия темноволосого мужчины. Он смачивая ткань, прикладывал ее к моему лбу. Но, взгляд него оставался таким же презренным как и в первую нашу встречу.