7

Неведомо, какими путями, но он всегда все узнаем первым. Еще прежде, чем я переступила порог гостиной, почуяла невообразимое давление в воздухе. Ужин подходил к концу; Мальва и Орли прибирали со стола, их высокие стройные фигуры плыли по узкой столовой, точно призраки покинутых замков Шестой провинции. Ной отправился кормить свиней и кур. Руни молила Натаниэля составить ей компанию в какой-то карточной игре. Киану ждать не приходилось – сама тайна и неподчинение во всем доме. Но самое ужасное то, что не было Кары. Да, она часто уединялась после позднего ужина и занималась неведомой нам деятельностью; и все же тогда мы знали: она рядом.

Я безуспешно пыталась убедить себя, что все мои стенания напрасны и что перед всеми я предстаю, по меньшей мере, глупой, трусливой девчонкой, не ведающей собственного места. «Ни капли профессионализма», – выразился бы безупречный Герд.

Он поднял на меня свои темно-синие глаза – всегда казавшиеся несколько более знакомыми, чем должно бы, – но не произнес ни слова. Одним из эфемерных его талантов являлось проницательно умение скрывать от людей свои мысли. Герд был как скала: вечен, тверд, непоколебим. Он знал ответы на все вопросы и никогда не сомневался. Он был нам богом, которому мы поклонялись – впрочем, без отрицательных предпосылок, почти добровольно.

Он спокойно окончил свой вечерний чай, и молча указал мне на стул напротив него. Повиновалась.

– Что он сказал? – был его вопрос.

– Сказал явиться тебе… в здание городского Совета в три часа пополудни, – я не смела смотреть ему в глаза. – Герд, я… – хотелось принести извинения.

Увы, если бы они могли мне помочь! У Герда нельзя просить прощения – для этого не следует изначально садиться в лужу.

Он поднялся и отправился в свой кабинет.

– Держи мысли при себе, Кая, – сухо вывел он.

Он ушел, оставив после себя чувство стыда и горечи. Я стояла посреди столовой, как истукан, даже не зная, радоваться мне или печалиться. Мальва, держа в руках стопку грязных тарелок, сочувственно смотрела мне в лицо.

– Девочка моя, с ней все будет в порядке.

Я кивнула в знак благодарности. Мальва врать не умела – и я чуяла: это путешествие весьма опасно для Кары.

Уставшая, разбитая, опустошенная, я поднялась к себе в комнату. Здесь, в этом доме, у меня не просто свой угол – как то было у тетки – но четыре стены, в которых можно запереться и отгородиться от внешнего мира на несколько часов. Матрацы на постелях набиты ароматными травами, а не жестким сеном, оттого и спать много приятней. Теперь синтепоновые матрицы могут себе позволить лишь жители Метрополя; нам, рабочим крестьянам неведома подобная роскошь. Зато пледы грубой вязки Мальва сотворила собственными руками: у каждого был свой особый узор – что-то вроде древних вышиваний времена «Земли под белыми крыльями». Так называли нашу родину прародители.

Ной лепил из глины кухонную утварь и забавные фигурки – на Рождество и Пасху; для меня он сотворил фигурку волка – как символ провинции, в которой родилась.

Но я слишком устала, чтобы предаваться воспоминаниям. Едва коснувшись постели, я поняла, как сильно мое тело утомлено и жаждало отдыха. Однако рука наткнулась на сложенный лист бумаги, и любопытство пересилило сон.

На задней площадке, за хлевом, Киану рубил дрова. Он мог это делать только ночью, когда стражи порядка спали на своих постах. Дом и сама Долина находилась все же в опасной близости от границы и ее охранников.

Впервые за долгие годы – кои отличались особым непримирением с общественностью – мне не хотелось топить свое горе в темном, беспросветном одиночестве. Пусть хоть кто-то помог бы пережить эту ночь, далее бы старалась справиться сама. К Герду не подступишься, не после того, что натворила; Ной рано отходит ко сну, как и Мальва, незачем их тревожить понапрасну; Орли вовсе не выносит моей физиономии; к Натаниэлю с Руни не стоит соваться – вечно у них распри личного фронта. Остался только Киану. одинокий, как волк, но не потерянный. Вот уж кто сохранит мои терзания.

Недолго думая, спустилась к нему. Стояла кромешная тьма беззвездной ночи – и пальцев рук не разглядишь.

– Странно, что Герд не вздул тебя, как следует, – бросил напарник.

Я устроилась на старой сбитой лаве и подтянула под себя ноги.

– Лучше молчи, Киану, – уже не было сил с ним препираться.

– Тогда зачем ты пришла, девочка Кая? – усмехнулся он и с силой ударил топором о молодой пень.

Я опустила глаза.

– Она оставила записку… Она была готова уехать… Почему ты мне не сказал?

Он разрубил половину пня на четыре части.

– Кара сама попросила. Сказала, так будет лучше, – он снова замахнулся. – И еще Герд.

Я фыркнула. Киану расколол надвое тонкий створ и вытер ладонью пот со лба.

– Они не зря опасались, – улыбнулся Киану. – Ты бы взбунтовалась много раньше.

Он принялся собирать дрова и ровно укладывать их под навесом у другой стороны хлева. Наполовину спрятавшись за углом, продолжил:

– Тебя ведь, девочка, не оттого берегут, что ты младше всех. Сколько тебе? Шестнадцать или семнадцать?

– Восемнадцать.

– Они помалкивают, потому что ты пришла к нам самой последней – но так и не научилась работать в команде. Ущелье воспитало тебя – не Герд.

– Я не понимаю, зачем тетка привела меня к Герду тогда, шесть лет назад.

Киану продолжил носить дрова, но ничего не ответил. Когда он закончил, то вылил на себя ведро воды, взял полотенце, подошел к лаве. С груди его скатывались крупные капли чистой горной воды и падали на ночную землю. Воздух настыл, его ночная прохлада вселяла какое-то благоразумие, а не толкала на буйство.

– Где она будет жить? – я вертела в руках записку.

– Герд нашел ей милую квартирку рядом…

– Рядом с чем? – вдруг я насторожилась.

– Недалеко от ее работы, – Киану снял с шеи полотенце и присел рядом.

– Какой еще работой?

– Герд устроил ее секретарем в Министерстве Иностранных Дел.

– Да он с ума сошел!

– Чш! – шикнул Киану, и брови его сошлись на переносице. – Я не должен был этого говорить.

– Ну разумеется.

– Там пригретое местечко, Кая. Почему бы нет?

– Но ведь скоро выборы. Она может попасть под удар. Периферийные интеллектуалы у них на особом счету. Я уже не говорю о новичках…

– Герд вложил в нее слишком много. Она справится.

Я заглянула ему в глаза: он и правда верил собственным словам.

– Комитет знает слишком много. Она – беззаконница.

– Герд достал паспорт.

– Ах, Герд, этот вездесущий Герд! Что за цели он преследует, посылая лучших в логово волков?

– Не кипятись, девочка.

Наш разговор мог продолжаться бесконечно, но мы оба слишком устали. В такие моменты я чувствовала к нему тонкую, особую привязанность. Мы даже могли ладить, ведь он умело хранил мои секреты, преимущественно те, коим становился невольным свидетелем лично.

– Она была нашей Единицей, Кая, – глядя в темноту, серьезно произнес Киану, – она – воплощение Герда. Она справится. Эта миссия для таких, как она – для избранных.

8

Герд потащил меня с собой. Он предвидел все, что произойдет, это был мне урок, тест на выживание.

Никогда прежде мне не доводилось переступать порог здания Городского Совета. Это – центр Волчьего Ущелья, нашей Седьмой провинции. Оно растянулось на холму, как прямая желтая лента, как чистилище. Оно несло в своих стенах интересы государства и, прежде всего, нашего Правителя. В тот день произошло многое.

К нам приставили некоего провожатого, очевидно, очередного приспешника Метрополя.

Я не знала, в какой кабинет нам надлежало зайти, но часы уже показывали десять минут четвертого; собрание явно затянулось. В типично конторской тишине работал телевизор. Он висел в углу, как инородный объект в этом городе – никто из граждан не мог позволить себе такую роскошь. Бона с Муном еще знавали иные времена, но под тяготами распрощались со всем, что когда-то имели их отцы.

Я таращилась в этот плоско-надменный ящик, удивляясь, что кто-то в Ущелье еще смотрит новости. После очередного выпуска, где сладкоголосая блондинка сообщала о стабильности Метрополя, включили рекламу туристической компании. Я усмехнулась, глядя на здоровые, загорелые тела молодого человека и девушки, чьи уложенные волосы развевал ветер, а ухоженные пальчики рук держали стаканы со свежевыжатым соком. Я снова усмехнулась. Герд покосился на меня. Улыбался он редко, но порой его глаза излучали нечто похожее на веселье. Он меня понимал. Он понимал всю нелепость положения.

– Спонсор нашей программы – «Сан Трэвэл». «Сан Трэвэл» – пусть солнце улыбнется вам!

Эпичные ноты дешевой композиции завершили это издевательство. Улыбки моделей погасли, и началась какая-то передача. Мелькавшие кадры напоминали видеодневники… избирательной кампании. За все годы жизни и прошедших выборов, правительство впервые так активно задействовало телевидение. Я не могла не смотреть на это лицемерие – уж слишком велико оказалось любопытство.

Следуя солидарному канону «дамы вперед», на экране возникла женщина. Первый кандидат Леда Лумир, сорок семь лет, магистр психологии. Практиковалась в Комитете Национальной Безопасности, но является сторонницей либерализма. Активистка движения «Говори правду!». Мать двоих детей.

Второй кандидат – Рамун Торе, пятьдесят два года, три высших образования, в том числе военное. Полковник запаса. Создатель демократической партии Белой Земли. Женат. Двое детей. Старший сын учится в одной из Европейских столиц.

Третий кандидат – Матис Гонболь, действующий президент, пятьдесят пять лет. Высшее образование педагога, факультет истории. Шестое выдвижение в лидеры за двадцать пять лет. Старший сын – член Государственной Думы и Министр Энергетики, средний – Председатель Комитета Национальной Безопасности, младший – преемник отца.

Что они обещают? Равенство, правду, свободу. А что еще они могут сказать?

Каждого кандидата показывают отдельно. Они улыбаются и дружелюбно машут руками; а я чувствую только злобу, растущую где-то в районе легких. На экране появляется Герб Белой Земли и слышатся вступительные ноты гимна. Вырванные видеокартинки сменяют один другой. Это люди семи провинций. Они положили руки на сердца и с самозабвением напевали слова:

Мы – люди чистой земли,

Мы – мирные жители Белой страны.

И бьются сердца ради крыльев небес,

Что приведут нас к миру чудес.

Стань вечной, земля наших предков,

Славься светлое имя страны.

Трудитесь, союзы квиритов!

Трудитесь во имя Балкревии!

Дружба народов есть сила Отчизны,

Мы следуем этой дорогой всегда.

Семьи живут во имя свободы,

Цвети, родная моя Сторона!

Хор скрипок умолк. Флаг из трех равных полос – красной, желтой, белой – растворился в черноте экрана. Началось низкоинтеллектуальное ток-шоу.

Как будто меня окунули в Союзные времена – времена Сталина и Ленина. Здесь все сквозило социализмом, из которого и родилась наша собственная система.

– Почему «Балкревия»? – спросила у Герда.

– Старое название. Еще до Союза.

Еще несколько минут мы стояли в молчании, напротив помпезных дверей тяжелого дуба, прежде чем часовые их распахнули. Группа высокопоставленных лиц покидала круглый стол, поправляя свои фешенебельные галстуки и манжеты. В руках многие несли кейсы или кожаные портмоне. Впрочем, лица их не блистали задатками интеллекта.

Капитан жестом подозвал нас к себе. Видимо, он восседал в центре недавней процессии.

– Прошу оставить нас одних, – эхо голоса разнеслось по огромному залу с высокими расписными потолками.

Лицо капитана сосредоточилось на моем; он внимательно вглядывался в каждую клеточку моего существа, будто выискивал нечто, ему необходимое.

Я попробовала вообразить себе, какого это: жить так, как описывается в старых книгах, привезенных из Европы нашими далекими предками? Какого спать на пуховых перинах, есть серебряными ложками и носить изысканные туалеты? Нет уж, моего воображения не хватает, чтобы увидеть нечто большее, чем то, что видела все эти годы.

Я уловила в воздухе запах одеколона – весьма приятного и наверняка чудовищного дорогого. Что заставило этого капитана ступить на этот скользкий путь служения Правителю? Сделка с совестью?

– Вчера мне довелось стать невольным свидетелем уличных разборок, не так ли? – он снова взглянул на меня и продолжил расхаживать взад-вперед. У меня рябило в глазах от зеленой обивки бархатных кресел. – Проявлялось явное неподчинение закону Правительства. Согласно установленному порядку, мятежники обязаны добровольно трудиться во благо государства в течении десяти дней и еще двадцать провести в условном заключении, где также обязуются выполнять некоторые общественные работы. – Я уставилась в окно – это песню мы все знали наизусть, ничего нового она не сулила. – Однако накануне вы предложили мне весьма достойную замену, – он уставился на Герда, – в лице талантливой преемницы Штарк, – он порылся в каких-то документах и извлек белый лист. – Кара Штарк – самородок, владеющий тремя языками и наукой секретариатства. – Пораженная до самых глубин сознания, я пыталась заставить себя не смотреть на Герда. События не были синхронны, и отъезд Кары никак не мог быть связан с моим проступком. – Я вызвал вас, чтобы сообщить вам именно это. Народ пытлив. Он задает вопросы. Но все очевидно: око за око.

Подташнивало от запаха его одеколона. Хотелось поскорей выйти оттуда.

– Означает ли это нашу свободу? – спросил Герд.

– Разумеется. Я бы мог привлечь… – он сощурился, обращаясь: – как вас зовут?

– Армина.

– Я бы мог привлечь Армину, ибо явился свидетелем ее осведомленности в иных языках…

– Мой немецкий довольно скуден, – не удержалась я.

– И все же он имеет место быть, – время от времени поглядывая на меня, произнес капитан. Теперь у меня рябило в глазах от его выглаженного синего галстука. – Кара ваша сестра?

– Да, – солгала я.

– Поразительная девушка. Просто поразительная… – мямлил капитан. – Прекрасная кандидатура для Метрополя. У вас талантливые воспитанницы, Штарк.

– Благодарю, – сухо ответил тот.

Почему он не назвал нас дочерьми, согласно давно выработанной легенде? Меня насторожили реплики капитана. Он говорил это все не просто так… О, черт нас всех подери! Он комитетник! Почему я не додумалась до этого раньше! Как я могла этого не увидеть?! Я всегда чую комитетников, чую с первого взгляда, с первого вздоха. Комитетников посылают в нашу провинцию много лет, и много лет они рыскают здесь, как ищейки, в поисках несовершенных преступлений.

Они завербовали Кару. Она не могла просто покинуть Ущелье. Более веской и неоспоримой причины не найти. Теперь она одна из них, и виной тому – капитан. Капитан и чертов Герд.

Перехватило в горле.

– А вы, Армина? – он все вглядывался в мое лицо. – Вам знакома этика, знакомства на «вы» в знак уважения… – он нес какую-то чушь, а, может быть, это я сходила с ума, одурманенная запахами этих бесконечных зеленых кресел и его одеколоном.

– А я тебя… Я вас не уважаю, – выпалила я.

Меня жутко мутило, словно опоили зельем. Казалось, что вот-вот рухну прямо на этот роскошный ковер, такой же зеленый, как и все тут кругом.

Мой ответ рассмешил его; зато Герд был в ужасе, я чувствовала, как он ненавидит меня, и как ярость его невидимыми щупальцами подбирается к моему горлу.

Капитан быстро собрал стопку бумаг, поднялся из-за стола и доброжелательно улыбнулся.

– Впредь придерживайтесь закона во имя нашего Правителя, – и быстро покинул помещение через другую дверь.

Тут же там, откуда мы пришли, появился наш провожатый и вывел нас из здания Совета.

Безоблачное небо озаряло солнце – какой парадокс. Только что ты стоял лицом к лицу с комитетником, а сейчас вдыхаешь чистый воздух Ущелья. Не люблю послеобеденное время – оно несет некую смуту и будоражит мысли.

Мы спустились с пригорка, мимолетом любуясь ровно скошенной ярко-зеленой травой и пестрыми клумбами отцветающих цветов. По улице шла старая женщина, держась за руку сына. Она остановилась и подняла свой костыль, глядя на меня. Я испугалась.

– Это ты.

Ее хриплый с сиплостью голос – весьма подобный президентскому – заставил обернуться несколько прохожих.

– Это ты.

– Кто, мама? – спросил сын.

Я попятилась в сторону Герда.

– Ты спасла того мальчика.

– Идем, – Герд схватил меня за локоть и повел в сторону дворов.