Первухин: «Это ты брось, брат. Это ты на всякий случай выдумываешь оправдание, на случай, если где-то напортачишь… А ты не портачь, делай нормально, себя в работу вкладывай, и всё получится. Главное – не суетись, не торопись, тогда сделаешь точно, наверняка… Конечно, не обязательно ты станешь лучшим из лучших, но уж руками завсегда наладить сможешь что угодно. За это я ручаюсь»…

Улица Сестрорецка. Клуб. Полный зал. На экране – хроника последних событий: идут толпы людей с транспарантами «Смерть врагам народа». Лица зрителей напряжённые.

Сестрорецк, ветер метёт по улице жёлтые листья.

Сева Бобров подходит к заводским воротам. Его останавливает Иван Первухин.

Первухин: «Погоди, Сева, постой со мной, покурим».

Сева: «Я ж не курю, Иван Христофорович».

Первухин: «Да и я редко балуюсь».

Сева: «А почему здесь? Можно и внутри».

Первухин: «Успеется…»

С территории завода выезжают две чёрные машины. Первухин провожает их настороженным и испуганным взглядом.

Сева: «Начальство?»

Первухин: «НКВД… Двух инженеров нашего ФЗУ арестовали».

Сева: «Арестовали? За что? Враги народа?»

Первухин: «Я с ними бок о бок против Юденича стоял под Питером. Бок о бок… Они не враги…»

Сева: «Тогда почему?»

Первухин: «Не знаю… Ошибка… Или подлость чья-то… Ты знаешь что, Сева, ты друзьям верь и от друзей не отворачивайся. Всякое в жизни случается, но ты не отворачивайся. Человек и оступиться может, согрешить, но ты удержи его, не дай упасть, не дай утонуть…»

Сева: «А как же подлость?»

Первухин: «А вот подлость – это всё одно что предательство. Такого прощать нельзя».

Сева: «А если друг предал? От него всё равно не отворачиваться?»

Первухин: «Если друг предал, это уже не друг. Дружба – это святое. За друга жизнь свою отдают. Дружба – это единственное, на что опереться можно…»

Интервью. Хлопушка. Михаил Бобров, отец Севы: «Вроде бы мирное время… После революции уж семнадцать лет минуло, а столько преступного элемента было!.. Всё гражданская война виновата… Шпана, карманники, бандиты… Ножи, финки, а то и наганы в ход пускали… Ну и всякие, которые из бывших, которые не приняли Советскую власть, этих элементов тоже хватало. Непростые времена, очень непростые… Поначалу арестовывали бывших, ну, которые из офицеров или просто из зажиточных. А потом врагов стали выявлять среди своих, среди наших рабочих. Со многими мы вместе революцию делали, и вдруг – вредитель, враг народа! Как так? Я не понимал этого… Тяжело было и, чего скрывать, страшно… Вины за собой не чувствуешь никакой, а всё одно прислушиваешься к шагам за дверью: не за тобой ли приехали…»

Раннее утро. Пустынная улица. Возле одного из домов останавливается чёрный автомобиль «воронок».

Квартира Бобровых. Михаил Бобров (отец Севы) поднимает голову, прислушиваясь к шуму в подъезде. Слышится громкий стук в дверь. Его жена испуганно смотрит на мужа: «Что там?» Михаил Бобров прикладывает палец к губам.

Михаил Бобров идёт по коридору к входной двери, выглядывает. На лестничной клетке стоят люди в кожаных куртках. Один из них властно велит Боброву уйти, вталкивает его рукой обратно в квартиру: «Закройте дверь, товарищ. Не мешайте». Соседская дверь приоткрывается, видно испуганное женское лицо. Чекисты входят внутрь. Слышится вопрос: «Гражданин Фелимонов здесь проживает?»

Бобров угрюмо стоит в коридоре, прислушиваясь к происходящему.

Из комнаты бредёт Сева.

Отец: «Севка, ты куда?»

Сева: «Во двор, по нужде».

Отец: «Погодь… Не ходи».

Сева: «А что там?»

Отец молча прижимает голову сына к себе. Из другого конца коридора на них смотрит мать Севы. Выходят из комнаты Володя и Тоня.

Интервью. Александр Никитин, журналист: «Я Севке по гроб жизни благодарен за его дружбу… В тридцать седьмом моего отца арестовали. Многие от меня отвернулись, как от сына врага народа. Почти все отвернулись, а Севка остался рядом. Он, конечно, не понимал, что происходит в стране, никто из нас, мальчишек, ничего не понимал. Сталин – отец народов, справедливый и мудрый. Так мы все думали. Всюду его портреты. Арестовали кого-то – мы верили, что так и надо. А если кого-то из знакомых, то верили, что это ошибка и что скоро „там“ во всём разберутся… И вот моего отца арестовали. Дали десять лет без права переписки. Ошибка!.. Боль выжигала меня изнутри, боль души… Чёрная пустота… Мать слегла, долго не могла оправиться. Севка меня каждый день звал к себе обедать… Ну и хоккей, конечно… Там, на спорте, всё как-то забывалось – несправедливости, обиды, на спорте жизнь била ключом… А в 1939-м Севку включили в состав первой заводской команды. Меня тоже взяли. Это уже был настоящий, большой хоккей. Мы встречались в официальных матчах с самыми лучшими, самыми сильными командами Ленинграда: „Динамо“, „Красная заря“, с командой Кировского завода и другими…»

Золотая осень. Двор дома. День. Голубятня. Кто-то из мальчишек зовёт: «Севка! Глянь, что у меня!» Сева взбирается на голубятню к приятелю, рассматривает голубя.

Снизу его зовёт Володя: «Севка, идём на конный двор».

Сева спускается с крыши голубятни: «А что там?»

Володя: «Можно раздобыть ненужные дуги. Распилим их, крюки примотаем к палкам, получатся клюшки».

Сева: «А кто нам дуги даст?»

Володя: «Дядя Фима сказал, что надо убрать навоз, опилки, мусор, тогда дадут».

Сева: «И чего ж мы ждём? Бежим!»

Сева зовёт Александра Никитина: «Сашка, айда с нами».

Квартира Бобровых. Михаил Бобров (отец Севы) устало снимает спецовку. Лидия (жена) выглядывает из кухни: «Пришёл? Как ты? Что так поздно?»

Отец целует жену: «Собрание парткома».

В комнате Тоня играет на пианино.

На полу в коридоре сидит Сева и мастерит клюшку.

Отец: «А ну дай… Добро… Крепко сделал».

Мать: «Как из училища вернулся, так сразу клюшку сел мастерить».

Отец: «Молодец. Откуда дуга?»

Сева: «Дядя Фима дал. Мы с Вовкой ходили к нему на конный двор, работали. Вот и заслужили».

Отец проходит на кухню. Мать гремит тарелками.

Мать: «Сева! Тоня! Ужин!»

Отец: «Вовка где?»

Мать (с улыбкой): «Девушку провожает».

Отец: «Девушку?»

Мать: «Прощается».

Отец: «Почему прощается?»

Мать: «Повестку получил. В Красную Армию призывают. Завтра в военкомат идёт».

Отец кашляет и чешет голову.

Входит Сева: «Пап, через неделю матч с ленинградским „Динамо“ здесь, в Сестрорецке, на нашем поле. Придёте?»

Отец подмигивает матери: «Ещё бы! И Антонину приведём. Из всех сил болеть будем! Всей семьёй».

Футбольное поле Сестрорецка. Много зрителей. Команда завода «Прогресс» против ленинградского «Динамо».

Перед началом матча в раздевалку заводской команды входит Михаил Бобров. Сева Бобров и Олег Белаковский шнуруют бутсы.

Сева говорит Олегу: «Видал, что на трибунах творится? Ох и отлупят же нас, если проиграем».

Отец Севы (на ухо): «Волнуешься, Сева?»

Сева: «Волнуюсь, папаня».

Отец: «И зря. Играй, дружок, как обычно. Не бойся никого и не старайся делать то, чего не можешь, не рисуйся. Одним словом, держи себя просто, играй в удовольствие, и всё будет в порядке».

Игра. Два гола в ворота «Динамо». Динамовцы потрясены и обозлены. Начинают играть острее.

На воротах заводской команды стоит Олег Белаковский. Динамовцы забивают три гола. Олег расстроен. Зрители неистовствуют. Счёт 3:2 в пользу «Динамо».

Последние минуты матча.

Заводская команда идёт в наступление. По краю прорывается вперёд Федя Чистяков, обводит одного защитника, перепрыгивает через другого, бросившегося ему под ноги, и перед самыми воротами, когда ещё два защитника бросаются ему наперерез, отдаёт пас Севе Боброву. Сева забивает гол. Звучит финальный свисток.

Футболисты завода прыгают от восторга. Сева обнимает Олега Белаковского и Александра Никитина.

Раздевалка. Входит Валентин Фёдоров, игрок ленинградского «Динамо».

Фёдоров: «Сева, поздравляю тебя с отличной игрой. И ещё вот что. Мы собираем сборную Ленинграда, чтобы играть против сборной Москвы в хоккей. Приглашаю тебя».

Сева: «Правда?»

Фёдоров кивает: «Так что отдохни малость, а я пришлю открытку – число и время очередной тренировки».

Сева: «Спасибо».

Фёдоров уходит. Заводские футболисты бросаются к Севе с поздравлениями, жмут руки: «Молодец! Вот это фортуна! Поздравляю! Знай наших!»

1940. Ранняя зима. Ленинград.

Сева стоит перед стадионом. В одной руке он держит клюшку, в другой сжимает свёрток. Мимо проходят спортсмены с аккуратными чемоданчиками в руках, с клюшками в специальных чехлах. Сева садится на запорошённую снегом лавку. Вся его поза говорит о смущении и нерешительности.

Возле Севы останавливается Валентин Федоров. Сева поднимает к нему лицо.

Фёдоров: «Сева? Кого поджидаешь?»

Сева: «Никого, Валентин Васильевич… Просто сижу».

Фёдоров внимательно смотрит на снаряжение Боброва, на его самодельную клюшку.

Фёдоров: «Пойдём на тренировку, Сева».

Сева встаёт: «Валентин Васильевич… У меня такая плохая экипировка. Лыжный костюм… Стыдно в таком рядом с вашими игроками».

Фёдоров: «Сева, выигрывает спортсмен, а не его экипировка. Пойдём»…

Зима. Сестрорецк.

Сева Бобров целуется с девушкой. Она заметно выше него.

Девушка: «Не надо, Сева».

Бобров: «Почему? Что ты?»

Девушка: «Рано нам».

Бобров: «Ты что, Зинка? Мне семнадцать, на днях восемнадцать стукнет. И тебе…»

Девушка: «Семнадцать».

Бобров: «Мы взрослые…»

Девушка: «Нехорошо это»…

Бобров: «…А я уезжаю…»

Девушка: «Играть?»

Бобров: «Играть. Настоящий матч. Всё серьёзно».

Девушка: «Зато у нас с тобой не серьёзно…»

Бобров: «Это почему же? Ты думаешь, у меня ветер в голове?»

Девушка: «Хоккей у тебя в голове… А я для тебя…»

Бобров: «Вот это ты зря, Зина. Не спорю, спорт – это важно. Но дружба важнее».

Девушка: «Значит, у нас дружба? Всего лишь дружба? Тогда зачем целоваться хочешь?»

Бобров: «Зин… Ну ты что! Ты же знаешь… Нравишься ты мне очень».

Девушка: «Проводи меня, поздно уже. Мама ругать станет».

Бобров хватает девушку в охапку и неистово целует её лицо.

Хоккей с мячом. Бобров уверенно ведёт клюшкой мячик. Зрители восторженно кричат, свистят, хлопают.

После матча вокруг Боброва много болельщиков, много девушек.

Незнакомая девушка целует Боброва: «Ой, вы такой молодец!»

Из-за спины слышится чей-то голос: «Бобров, не упускай!»

Бобров с удовольствием целует незнакомку.

Квартира Бобровых. За столом отец, мать, Сева и его сестра Тоня.

Отец: «Ну что ж. Наливаю всем по маленькой. Выпьем за спортивные достижения нашего Севы. Ты молодец, дружок».

Сева (с нетерпением): «Меня позвали участвовать в летнем сезоне ленинградской сборной. Футбол!»

Отец: «Об этом ещё рано… Давайте сперва зиму переживём. А что там летом будет, посмотрим».

1941

Улица города. Громкоговоритель на столбе. Металлический голос диктора объявляет о начале войны. Толпа неподвижно смотрит на громкоговоритель.

Интервью. Всеволод Бобров: «В сорок первом, когда мой брат Володя должен был демобилизоваться, началась война. 22 июня он должен был участвовать в футбольном матче, но в семь утра прозвучала боевая тревога… Через два часа курсанты экстренно снялись из лагеря, и в считанные дни мой старший брат был уже на фронте».

Здание военкомата. Огромная толпа у дверей. Из дверей с трудом проталкивается Сева Бобров. Пробирается сквозь толпу.

Квартира Бобровых.

Мать бежит навстречу Севе, за ней следует взволнованная Тоня.

Обе в один голос: «Ты где был?»

Сева: «В военкомат ходил».

Мать: «Что?»

Сева: «Заявление написал… Бюрократы… Крючкотворы… Когда надо, говорят, тогда и призовём, а пока, говорят, вкалывай на заводе».

Мать: «Куда ты спешишь? На заводе рабочие руки нужны. Не всем в окопах сидеть. Хватит, что Володю на фронт отправили».

Сева обнимает мать: «Всё будет хорошо, мама. Вовка скоро вернётся. Война быстро закончится»…

Мать (с большим сомнением): «Да уж… Когда с финнами воевали, тоже говорили, что скоро закончится».

Сева (обеспокоенно): «Отец что-то задерживается».

Сева подходит к окну. По улице идут мужчины с вещевыми мешками за плечами. Рядом с некоторыми семенят плачущие женщины.

Бомбы падают на город. Слышен звук сирены, оповещающей о воздушной тревоге.

Сева в мастерской завода, работает напильником, прислушивается.

Люди бегут между кирпичными корпусами завода. Сева то и дело смотрит на небо.

«Страшно?» спрашивает ковыляющий рядом взрослый мужчина.

«А тебе, что ли, не страшно, Михеич?»

Михеич устало приваливается к стене: «Я в гражданскую под всякими обстрелами побывал. И под саблями тоже. Человек боится, однако ж ко всему привыкает… Только всё равно страшно»…

Сентябрь 1941. Ленинград. Финляндский вокзал.

Кольцо вокруг города сжимается всё туже.

Толпы женщин с плачущими детьми, старики с потускневшими, серыми лицами, мешки, рюкзаки, чемоданы, всё колышется огромной густой массой то в одну, то в другую сторону и вдруг замирает у репродукторов.

Олег Белаковский одет в военную форму, слушает, задрав голову, голос диктора.

Кто-то кричит: «Алик!»

Олег оборачивается, шарит глазами, видит продирающегося сквозь толпу Севу Боброва в кепке и поношенном демисезонном пальто.

Олег: «Севка, чёрт, откуда?!»

Олег дружески тычет Севу в плечо, Сева отвечает тем же.

Олег: «Несколько месяцев не виделись».

Сева: «Ты почему в форме? На фронт отправляешься?»

Олег: «Я поступил в военно-медицинскую академию. Сегодня нас вывозят из Ленинграда. А ты откуда?»

Сева неопределенно мотает головой и вместо ответа легонько подталкивает Олега: «Давай выберемся отсюда».

Олег: «Ты давно из дому?»

Сева: «Сегодня приехал и сегодня уезжаю» Он снимает кепку и мнёт её в руках.

Олег: «Слушай, у меня тут есть кое-что с собой».

Сева вопросительно смотрит на товарища. Они устраиваются на ступеньках. Олег достаёт из вещмешка буханку хлеба, разламывает её надвое. Сева делит свою долю ещё раз пополам и медленно, сосредоточенно жуёт, тщательно пережёвывая.

Олег: «Так как там у нас, в Сестрорецке?»

Сева молчит, смотрит на толпу, затем говорит: «Война… Не может этого быть… Завод эвакуируется».

«Куда?»

«Точно пока не знаю».

«Ваши едут с заводом?»

«Конечно, куда отцу без него…»

Олег: «А ты?»

Сева: «Тоже с ними…» и добавляет, словно стыдясь: «Ходил в военкомат… Не взяли».

Оба молчат.

Сева: «Неохота уезжать… Но там всё равно долго не пробуду. Подамся на фронт».

Олег: «Кого ты видел из наших?»

Сева: «Летом, давно видел Маляра. Сейчас он на фронте».

Олег: «А Коновалов?»

Сева: «Тоже в армии. Из наших почти никого не осталось».

Сева хлопает себя по карману, достаёт пачку сигарет. Они оба закуривают.

Над ними клокочет шум площади, позывные радио и голос: «От Советского Информбюро. Сегодня после упорных и ожесточенных боёв наши войска оставили город…» Голос диктора тонет в паровозных гудках.

Сева выплёвывает чинарик, надвигает на лоб кепку.

Сева: «Хорошо, что увиделись. Теперь кто знает, когда ещё придется встретиться».

Олег: «Ты напиши мне. Слышишь, обязательно напиши. Пиши на адрес академии. Её ты всегда разыщешь… Ну ладно, давай лапу».

Сева ухмыляется: «Слушай, а может быть, ещё когда-нибудь сыграем?… Если живы останемся…»

Олег: «Может быть, и сыграем…»

Сева: «Ну будь здоров!»

Он сбегает по ступенькам без оглядки.

Хроника. Парад в Москве Полки с Красной площади уходят на фронт.

Сестрорецк. Комната Бобровых в коммуналке.

Мать Севы пакует вещи в чемодан: «Неужто всё так плохо? Зачем уезжать?»

Отец строго: «Эвакуируют нас, мать. Весь завод. Радуйся, что все вместе отправляемся. У других кто в одну сторону, кто в другую… Война разбрасывает…».

Мать Севы: «Миша, неужели мы с ними не справимся? Неужели немцы…»

Отец: «Не говори глупости».

Мать: «Но ведь отступаем! Бежим-то как! Значит всё плохо! Говорят, немцы вот-вот возьмут Ленинград в кольцо. Страшно мне…»

Она садится на стул и плачет.

В квартиру вбегает возбуждённый Саша Никитин. Его встречает Тоня.

Никитин: «Тоня, где Сева?»

Тоня: «На заводе. Погрузка там».

Никитин смотрит на часы: «Не успею. Машина ждёт».

Тоня: «Ты почему в форме?»

Никитин: «Уезжаю… На минутку заскочил».

Тоня (закрывает от ужаса рот ладонями, чтобы не вскрикнуть): «На фронт? А почему не с нами в Омск?»

Никитин: «Упросил отправить меня корреспондентом. У меня опыт, ты же знаешь, я много для заводской газеты писал…»

Тоня: «А твоя мама?»

Никитин: «Её вчера бомбой… Меня ничто не держит. На фронт хочу… Ненавижу их… Увидимся ли? Севке передай от меня привет. Удачи вам, держитесь. У меня никого нет, кроме вас»…

Никитин убегает вниз по лестнице, громко топая сапогами. Тоня кричит ему: «Саша!..»

Поезд. Самолёты в небе. Вдоль железнодорожного полотна взрываются бомбы. Крик, визг, плач. Дым, пыль. Чёрные воронки на снегу.