А вот ещё такая история была. Объявили в одном пионерском лагере День непослушания. Ну, это когда дети вместо взрослых всем командуют, а взрослые, наоборот, слушаться должны.
И был мальчик такой в третьем отряде… На первый взгляд – мальчик как мальчик, худенький, вихрастый. Ничего особенного, тихоня. Вожатая Леночка его вовсю гоняла, воспитательница Варвара рохлей называла за медлительность. А физрук, тот вообще гнобил, потому что мальчик этот неспортивный был – ни отжаться, ни подтянуться, ни в футбол погонять.
– Ну хорошо, пусть «Бог», если тебе так понятнее, – сказал… сказала… сказало… а как оно вообще могло сказать, у него и рта-то не было!
Глядя на переливающиеся в темноте разноцветные крылья, Миша испытывал одновременно ужас и восторг. Собственно, то, что явилось в ответ на его горячую молитву об избавлении от проклятого лагеря, выглядело как гигантская бабочка, состоящая из одних только крыльев. Многочисленные пары крыльев трепетали во все стороны, а холодноватый голос звучал прямо в голове.
– В конце концов, важен результат, не так ли? – «Бабочка» стала серебристой, по ней пошли фиолетовые круги. – Вот завтра всё и увидишь. Твой контроль над ситуацией станет абсолютным!
В ответ на непонимающий взгляд третьеклассника голос в голове досадливо пояснил:
– Ну, все будут делать то, что ты захочешь. Так что всё в твоих руках. На целый день. И ничего тебе за это не будет. Ну, пока, некогда мне тут с тобой возиться, спи.
…Дверь в палату распахнулась и со звериным воплем «Падъё-о-о-о-ом!!!!!» ворвалась задорная Леночка. Пионеров подбросило с тощих казённых матрацев.
Здоровенный кабан Матвейчук, пробегая мимо Миши, как всегда, пихнул его плечом, а тот тоже, как всегда, обречённо пробормотал:
– Хватит пихаться, ну сколько можно!
Толстая морда Матвейчука повернулась, пятерня сжалась в кулак… и вдруг он глупо заморгал, будто не веря сам себе, и растерянно проговорил:
– Извини, Миша, я больше не буду пихаться.
Глаза его округлились, он попятился и сел на кровать.
Сердце Миши подпрыгнуло. Не сон? Не сон?!
– Елена Валерьевна, а сегодня же День непослушания, да? – решился он.
– Не раскатывай губу, Пилипенко, – на лету отрезала Леночка.
– А можно я директором лагеря буду? – пискнул Миша.
Леночка обернулась с насмешливым видом, открыла рот и…
– Конечно, Миша. Мы все будем рады выполнять твои распоряжения. – Глаза Леночки в панике метались от одного пионера к другому.
Их разговор привлёк общее внимание.
– Ты чё выдумал, Пилипенко… – послышался чей-то голос слева.
И Миша, ещё боясь поверить, быстро сказал полушёпотом:
– Все на зарядку!
Пацаны – кто уже одетый в спортивку, кто просто в трусах – удивительно слаженно потрусили во двор. Туда же поспешила и Леночка. Потрясённый Миша пошёл следом.
Увидев на улице физрука, он ощутил первый прилив злобной радости.
– Доброе утро, Клим Иваныч, – голос его звучал уже намного увереннее. Физрук ещё только начал разворачиваться своим дородным корпусом, а Миша уже скомандовал:
– Отжаться!
Клим Иваныч рухнул как подкошенный и, отжавшись, замер в ожидании следующих команд.
– Сто раз! – с улыбкой добавил пионер.
…Хрипя и плача – привыкнув всё же больше налегать на свисток, чем на гантели – жертва зарядки кое-как поднялась на ноги.
– Какой же вы, Клим Иваныч, защитник Родины? – повторил Миша мантру физрука. – Вас же любой враг соплёй перешибёт. Небось всё книжки читаете, а как нормы ГТО сдавать, так вас нет. А ну, бегом двадцать кругов!
– Пожа-а-алуйста… – просипел взмокший физрук.
– Разговорчики! – опять же, по-физруковски, ответил Миша и неспешно пошёл в столовую.
Глядя прямо в лицо рыхлой поварихе, он негромко, но чётко произнёс:
– Жри сама эту кашу!
Повариха икнула, взяла половник и покорно начала есть серую, склизкую и комковатую манную кашу прямо из гигантской кастрюли. Притихшие было пионеры развеселились.
– Что, не нравится? – ухохатывались жестокие дети, наблюдая, как тётка давится своим несъедобным варевом.
– Елена Валерьевна! – Миша между тем уже повернулся к вожатой. – А у вас сегодня конкурс строя и песни.
Леночка энергично закивала головой, кажется, радуясь, что легко отделалась. Радость эта была преждевременной – Миша только входил во вкус.
…Сборный отряд вожатых и воспитателей уже в пятидесятый раз проходил маршем по сцене, стараясь высоко вскидывать ноги и печатать шаг. Со страдальческих лиц ручьями тёк пот. Нездоровый оскал, долженствующий изображать улыбку, пугал.
– Не плачь, девчо! Онка! Прай! Дут да! Жди! – истошно вопил директор Геннадий Петрович.
Но угодить Мише было непросто.
– Не, ну что ж вы такие рохли, ни задора пионерского, ни огонька, – мягко пожурил он. – Это никуда не годится. Варвара Михайловна носок не тянет, и вообще – всё несинхронно, неслаженно… А слова, Елена Валерьевна, за вас Пушкин учить будет? Вы думаете, я не вижу, что вы только губами шевелите – и то невпопад?
Сборище и впрямь имело вид жалкий: грузные тётки и дядьки, нелепо взбрыкивая немолодыми ногами, надсадно и нестройно вопили развесёлую песню про солдата, которого ждёт девчонка. Бравый вид имел только Виктор, шофер директора. Да и тот к семидесятому проходу по сцене как-то сник.
Устал от зрелища и Миша. Сладко зевнув и потянувшись, он скомандовал:
– А теперь – на линейку!
Варвара бурно зарыдала от счастья, Геннадий Петрович рухнул, где стоял, Виктор утирал пот.
На линейке стояли как обычно – отряд за отрядом, с вожатыми и воспитателями. Директор с измученным от строя и песни лицом тоже присутствовал – лености Миша не поощрял.
После торжественного поднятия флага пионер произнёс в микрофон:
– А теперь поговорим о вашем поведении.
И не без удовольствия увидел, как сжались педагоги, как у кого-то забегали глаза, как кое-кто потупился, а кое-кто и покраснел.
– Начнём с вас, Геннадий Петрович, – обернулся Миша к директору. – Выйдите из строя и перед лицом своих товарищей расскажите, в чём провинились. И не вздумайте крутить, мне уже всё доложили.
Про «доложили» он соврал для солидности; директор всегда так говорил, чтобы вывести на чистую воду предполагаемого хулигана. «Признавайся, это ты стекло разбил? Не лги, мне уже доложили!»
Директор шагнул вперёд, приложил руку к груди и мучительно выкрикнул:
– Да, это правда! Мы с Виктором любим друг друга!
Кто-то прыснул, кто-то сдавленно охнул. В глазах Леночки метался восторг, а Варвара почему-то закачала головой, повторяя, как заведённая: «Ну, всё понятно, теперь всё понятно, всё понятно теперь…»
Третьеклассник Миша ожидал чего-нибудь повеселее – тема любви во всей её неоднозначности его пока мало интересовала.
Он нетерпеливо топнул ногой и приказал:
– Про другое признавайтесь!
На это директор задрожал и, запинаясь, выдавил:
– Шефскую помощь присвоил… на ремонт эстрады… И с мяса тоже… ну, это… – И он расплакался, размазывая слёзы по пухлому лицу.
Мише стало скучно.
– Ладно, отбой. Так и быть, День непослушания закончился!
Впрочем, подумав секунду, беспощадный пионер подытожил:
– Объявляется Месяц непослушания!
Моё пробуждение похоже на отчаянный рывок из тёмной и влажной бездны глубокого озера на поверхность, залитую ослепительным светом. Свет неприятный, режущий. Как и крик. Кто это так орёт? Я ору. Запах крови и чего-то ужасно казённого. Чужие руки настойчиво тычут мне в рот тёплое, мягкое и податливое. Тычут, забивая и запихивая поглубже внутрь мой истошный вопль. О, как же невыносимо болит, словно сдавленная невидимым обручем, голова! Спать, спать. Надо немного поспать…
Просыпаюсь от женского многоголосья и почему-то стоя.
– Смотрите, смотрите на него! Он идёт! Сам! Коленька, иди к маме! Боится, за диван держится, а всё равно идёт! Ух ты, моя красотуля!
Как же меня шатает. Я болен? С похмелья? Нет, не похоже… Коля. Какое звонкое имя. Это я? Как странно смотреть на этих людей снизу вверх. Они похожи на огромные раскачивающиеся деревья с протянутыми ко мне руками-ветвями. Или это я так раскачиваюсь? Чёрт! Нога предательски подгибается и я, стремительно набирая скорость, лечу лицом навстречу неприятно коричневому дощатому полу. Ай, как больно! Ору, захлёбываясь чем-то горячим с металлическим привкусом. Спать, скорее спать. Во сне быстрее заживёт…
– Соловьёв! Николай!!! – требовательный и раздражённый женский голос наотмашь бьёт в моё рыхлое сознание, и отдаётся эхом в пустой и загаженной помётом улетевших снов голове, – Не смей спать на уроке! Встал и быстро пошёл к доске, хватит глазами пол протирать! Завтра пусть мать или отец в учительской появятся, и, да, дневник мне сюда неси. Я запишу, чтобы ты передать мои слова не забыл! Соловьёв!!! Не смей опять засыпать!
Какой у неё противный каркающий голос! Уши даже заныли. Ещё и грозится, карга старая. Не пойду я ни к какой доске. Спать, спать. Может так поскорее вырасту…
– Ааааа!!! Да! Да! Коленька, родной, да!!! Хорошо то как! Ешё! Да! Коляяяя! Ох, счастье ты моё!
А и вправду хорошо. Очень хорошо! Она такая интересная и милая. Запах тонкий цветочный от неё и целуется нежно и чувственно. Может ещё разок? Но, нет! И так всё замечательно. Расслабленность во всем теле разлилась. Спать, спать. После такого только спать…
– Домой приеду, меня там встретит вся родня!
– Толпа друзей и мама милая моя!
Дружный рев десятки молодых глоток, под гитару в потном вагоне, раскачивает застоявшийся горячий воздух. Качается не только вагон на рельсах. Перед глазами плывёт и плацкарт с узкими полками, и толпа разодетых в парадную форму с аксельбантами и беретами дембелей. Меня тошнит. Сколько мы уже выпили? И какой день это продолжается? Вот и китель я свой парадный заблевал. Надо проспаться. Хмель во сне лучше выходит. Армию я похоже проспал. Может это и к лучшему. Всё, спать, спать…
– Коля! Коляяяя!!! Хватит дрыхнуть! Время половина седьмого уже! Нинке я кашу сварила, а Сашке не забудь от горла сироп дать. Теплее их одевай, днём метель обещали. Ну всё, я на работу. И не смей опять глаза закрывать!
Звук звонкого поцелуя в щёку немного развеивает, начинающую вновь сгущаться дремоту. А поцелуй то знакомый. И запах такой родной. Она немного располнела, но так даже сексуальнее. Эх, надо было тогда ещё разочек, перед сном то! Дети не в духе. Капризничают в своих кроватках. Сейчас, сейчас. Надо вставать. Кормить их, одевать и бежать сквозь утренний мороз сначала в детский сад, а потом на работу. Хорошо, что мне хотя бы к девяти, не как ей. А как зовут то её? Совсем память от недосыпа раскрошилась. С маленькими разве выспишься?! Сейчас, всего две минутки буквально и вперёд! Чуть-чуть совсем полежу…
– Николай Степанович! Вы же хороший специалист! Могли бы сейчас уже минимум начальником отдела работать. В перспективе и до моей должности бы доросли. У вас прекрасные навыки, но вид у вас, извините, постоянно отсутствующий! На каждом совещании это наблюдаю. Вы в каких облаках витаете?!
Шероховатый голос шефа больно сдирает с меня нежные ростки едва пробившихся сновидений. Что-то интересное снилось, не помню что. Надо бы ответить ему. Возразить аргументировано. Хотя, похоже, плакала моя квартальная премия. Ну и чего оправдываться тогда? Промолчу. От этой монотонной работы вечно в сон клонит. Не заснуть бы прямо на совещании. Никак нельзя сейчас засыыы….
– Ирод, ирод ты!!! Коля, ты же мне всю жизнь сломал через колено! И зачем только я за тебя вышла?! У всех вон жизнь кипит! Квартиры, накопления, путешествия! А ты… взгляд этот твой собачий, вечно пустой! Вот скажи, когда тебе дети последний раз звонили, а?! Не помнишь?!
Как же я не люблю наши с ней скандалы. Только проснулся, а она уже шумит с утра. Ну разве по-людски так? Постарела она. Впрочем, как и я. Давно забыл какие они на вкус, губы у неё. И как звать не помню. Спрячусь я лучше лицом в подушку, чего скандал поддерживать? Остынет потихоньку. Сейчас спящим прикинусь, глядишь и пронесёт. Сейчас, сейчас…
О проекте
О подписке