Глава первая
Болохов

1

На перроне толпы народу. Одни отъезжают, другие провожают, но есть и просто праздно шатающиеся, среди которых немало карманников. Этих гоняет милиция, посвистывая в свои соловьиные свистки. Картина обычная для трёх вокзалов – иначе это будет уже не Москва.

– Это случайно не владивостокский? – оказавшись на платформе Ярославского, спрашивает Болохов какого-то мужичка с котомкой за плечами и указывает глазами на стоящий под парами состав.

– Да, кажись, он… – кивает тот. – А у тебя, мил человек, случайно не найдётся табачка?

– К вашему несчастью, я не курю… – виновато улыбнулся Александр.

Человек, понимающе моргнув глазами, пошлёпал дальше, а Болохов стал искать свой вагон. Отыскав его, протиснулся сквозь строй провожающих и уже хотел было подняться по ступеням наверх, когда вдруг услышал за спиной чей-то голос.

– Куда, гражданин? А билетик?..

Это был проводник, средних лет мужичок, обряженный в изрядно поношенную казённую униформу. У него были натруженные руки и рябое сермяжное лицо – будто бы на нём черти в свайку играли. Он долго и внимательно изучал билет и только потом дал Болохову добро.

– Ну что, господин хороший, выпьем, что ли, с устатку? – не успел он войти в купе, предлагает ему дородный дядька в овчине, у которого была большая косматая борода, отчего он смахивал на лешего, но больше всё же на разбойника с большой дороги.

Поймав насторожённый взгляд Болохова, он криво улыбнулся, показав из-под усов несколько крепких прокуренных зубов, и пьяно икнул.

– Что, не нравлюсь, ваше благородие? – спрашивает. – Вот-вот… Сам вижу, на чёрта стал похож. А всё потому, что две недели уже пью. С чего, спросишь? А всё с того! Рази не знаешь, что творится вокруг?.. Добрых людей, говорю, эти товарищи большаки решили к ногтю прижать… Вот и прижали! И что мне остаётся?..

Болохову не было дела до этого пьянчуги. Нужно было устраиваться, потому он, приподняв нижнюю полку, поставил под неё свой саквояж. Потом сел у окна и стал наблюдать за перроном. Тем временем бородач, откупорив зубами бутылку, стал пить прямо из горлышка. И пил он так жадно, с таким бульканьем в горле, что Болохов поморщился. Неужели, мол, ему придётся ехать в компании с этим живоглотом? Спросить бы, куда тот держит путь, да не хочется вступать с ним в разговор. А то ведь привяжется – жизни не даст. Будет нести всякую пьяную чушь всю дорогу.

А тот вдруг сам проявил к нему интерес. Выглохтав полбутылки и даже не закусив, спрашивает, вытирая мурло рукавом полушубка:

– И куда ж мы едем, господин хороший?

Ну, началось! – поморщился Александр, решая, отвечать ему на вопрос этого косматого чёрта или нет. Была б его воля – он бы его спровадил куда подальше, чтоб тот не травил перегаром честной народ, но не будешь же трясти при всех своим удостоверением сотрудника ОГПУ. А вдруг вот этот самый бородач тоже едет в Харбин… А у него на лбу не написано, кто он таков. Встретит на улице да и поднимет хай. Вот, мол, господин чекист, где мы с вами встретились! Тогда, позвольте-ка, я вас провожу в полицейский участок. Вы же, я думаю, нелегально приехали сюда, не так ли?

Чтобы не дать повода бородачу заподозрить его в невежливости, ответил:

– Я еду на Дальний Восток… А вы? – в свою очередь спросил он.

Тот даже крякнул от удовольствия.

– Так ить и я туда же! Вот как повезло-то, а? Значит, вместе… до конца…

Болохов всё-таки ожидал иного ответа, поэтому он вдруг переменился в лице и, зарывшись в поднятый каракулевый воротник пальто, погрузился в свои невесёлые мысли. В вагоне было нетоплено, оттого никто из пассажиров и не думал снимать верхнюю одежду. Экономят, гады, уголь. Это он так о железной дороге, хотя прекрасно понимал, что страна ещё не успела справиться с военной разрухой, и потому правительство постоянно призывало своих граждан жить экономно. Вот и экономили. Ну да ладно, лишь бы был кипяточек, а вот если и его не будет, тогда беда. Хотя из окна своего купе он видел, как прямо к дверям их вагона подкатили сани, гружённые углем, и как проводники, два невысоких юрких мужичка, облачившись в старенькие дырявые полушубки, стали таскать наверх набитые коксовыми брикетами мешки.

– Значит, на Дальний Восток… – снова послышался грубый прокуренный голос соседа. – А куда точнее, если не секрет?

Леший уперся в Болохова своими нахальными чуть с хмельной поволокой глазами и пытается его разговорить. Есть такие люди, которым скучно одиночество, и потому они всегда стремятся найти компанию. В планы Болохова не входило вступать в контакт с пассажирами, однако это всегда выглядит слишком подозрительно, когда кто-то начинает увиливать от твоих вопросов, более того, сторониться тебя. Люди ведь не звери, они не должны друг друга бояться, потому, когда заведётся этакий одинокий волк, то он сразу даст повод для кривотолков.

Но говорить правду Болохов не мог, поэтому ему пришлось соврать. При этом ответ его был достаточно обтекаемым, из которого трудно было что-то понять конкретное.

– Там будет видно, – говорит. – У меня и в Чите есть дела, и в Хабаровске, и во Владивостоке. Поэтому посмотрю, где мне сойти…

Леший понимающе тряхнул бородой.

– По делам, значит… – он снова прильнул к горлышку и сделал глоток. – Никак начальник какой?.. – спрашивает и тут же: – Верно, он самый, а кто ж ещё? Чай был бы кем другим, в купейный бы не забрался. Сегодня только начальство и ездит по «железке» господами. Хотя что там – они и везде нынче господа-бояре…

– Но вы ведь тоже сели в купейный, хотя и не похожи на начальника, – усмехнувшись, произнёс Александр.

Леший поморщился.

– Да ладно тебе выкать-то – чай не на партейном собрании, – произносит он. – А то всё «вы» да «вы»… Али сам партейный?

Болохов покачал головой.

– Нет, не партейный, – в тон ему отвечает он, хотя это была неправда, потому как на самом деле Александр ещё в восемнадцатом вступил в большевистскую партию.

– А кто ж тогда? – бородач, прищурив один глаз, другим пытается просверлить его насквозь. По виду ему где-то в районе сорока, потому, несмотря на то, что он пьян, глаза его не слезятся, как это бывает у стариков.

– Я художник, – говорит Болохов, ляпнув первое, что ему пришло в голову. Хотя по легенде он – сотрудник одной из столичных газет. Однако он хорошо знал, что многие граждане с подозрением относятся к людям этой профессии, а то и вовсе боятся их, потому старался не шибко-то распространяться о себе. – Правда, попытался было коммерцией заняться, а тут вдруг этот НЭП прикрыли…

Леший почему-то остался доволен ответом. Главное, что перед ним не начальник, к которым у него, по всему было видно, особое отношение.

– У меня тоже, брат, беда… Ты вот про купейный говорил… Да, еду я в ём! Но, скорее, в последний раз…

– Это ещё почему? – у Болохова нет особого интереса к этому человеку, но ради приличия он всё же поддерживает разговор.

– А потому! – супит мохнатые брови сосед. – Слыхал что-нибудь про раскулачивание?.. Ну вот, я и есть тот мироед, как там нас большаки называют… Я и есть тот кулак, с которым теперича борются. Выходит, мы с тобой родственники… И тебя в отставку отправили, и меня. Но что эти большаки без нас делать-то будут? Кто им хлеб будет растить, кто будет торговать, дома строить? Лодыри, что ли, эти, которые семечки на завалинках лузгают вместо того, чтобы делом заниматься? Да не станут они работать – вот попомни мои слова!

Леший так разошёлся, что ему стало жарко в своём овчинном одеянии, и он даже попытался его сбросить, но потом вдруг передумал, увидев, как изо рта Александра выпорхнуло чуть заметное облачко пара.

– И где же твой дом? – спрашивает Болохов.

– Мой-то? Мой в Тверской губернии, – говорит сосед. – Там и семья моя. Жинка, старая мамка да дети ещё… Трое уже взрослые, а вот остальные пять… – он как-то отчаянно машет рукой. – Их растить ещё да растить, а тут того и гляди посадят на подводу и вывезут куда-нибудь в Сибирь. Но это ещё ладно, а то ведь могут и в каталажку посадить на гольную воду с сухарями. А ещё я слыхал… – он наклоняется к Болохову и этак заговорщицки полушёпотом: – Ещё я слыхал, что расстреливают нашего брата почём зря… Ты как, не в курсе этой политики? Нет? А я правда слыхал…

И не ослышался, чуть было не сказал вслух Александр. Он-то знал лучше других, что происходит сейчас в стране. Именно их ведомству сегодня приходится проводить эти суровые революционные законы в жизнь. Бывает, задумается Болохов: а всё ли у нас идёт правильно? Может, зря мы и НЭП тот свернули, и в колхозы людей загоняем? Ведь при Ленине всё по-другому было. Он знал, что делал. Вот и новую экономическую политику не случайно разработал взамен «военного коммунизма», заменив продразверстку продналогом. Был голод, люди хлеб по карточкам получали, а тут вдруг с приходом мелких капиталистических предприятий и частной торговли продукт на прилавках появился. Вот тогда-то и возник этот настоящий, а не тот прежний, декларативный, союз рабочего класса с крестьянством, когда стали развиваться связи социалистической промышленности с мелкотоварными крестьянскими хозяйствами. Всё это обеспечивало быстрое восстановление народного хозяйства и начало его социалистической перестройки. А тут вдруг взяли да порушили всё. И сразу голод возник по всей стране. Вон сколько народу повымирало за эти последние месяцы. И всё оттого, что жрать нечего. Ну зачем, зачем нужно было ставить всё с ног на голову? Неужто в правительстве не нашлось ни одного умного человека, который бы взял да высказался против нового курса партии? Но об этом вслух Александр говорить не мог, помня о том, что теперь каждое слово, сказанное против партии, становится смертельным приговором. Это ещё недавно можно было дискутировать по любому поводу, а теперь пришли иные времена. Партия закручивает гайки, вот и нужно быть предельно осторожным. Ну а он, Болохов, чекист, и для него вообще преступно держать в голове крамольные мысли.

– А что ж от семьи-то уехал? – чтобы остановить поток тех самых крамольных мыслей, спрашивает он бородача.

Тот тяжело вздыхает.

– Да вот решил поглядеть, как там у океана люди живут, – проговорил он. – Говорят, жизнь там вольная – не в пример нашей. И земли столько, что некому её обрабатывать. Если что, туда и перевезу семью-то. Но прежде всё же надо поглядеть…

Хитрый ты Митрий, усмехнулся про себя Александр. Впрочем, настоящий хозяин и должен быть таким. Прежде чем отрезать, семь раз отмерит. Только хочу тебя разочаровать, мил человек: и на Дальнем Востоке нынче та же петрушка. И там НЭП прикрыли, и там полным ходом идёт раскулачивание. Отсюда и крестьянские бунты по всей стране. Что-то будет дальше?..

Открылась дверь и на пороге в сопровождении молодой дамочки, одетой в новое габардиновое пальто с лисьим воротником, и военного появилась толстая пожилая тётка, замотанная в козью пуховую шаль.

– Ой, здравствуйте, люди добрые! – протискиваясь в купе, громко проговорила толстуха. Увидев, что там одни мужики, немного сконфузилась и с упрёком глянула на стоящего за её спиной молодого человека в длинной шинели и нахлобученной на глаза будёновке. Мол, видишь? А ты говорил…

Что он там ей говорил – никто не знает, только военный вдруг наклонился к её уху и шепнул:

– Мама, не беспокойтесь! Никто вас не обидит. Я поговорю с проводниками…

Мужчина внёс в купе новенький фибровый чемодан, а следом и лукошко с продуктами. Чемодан он оставил прямо в проходе, так как из-за больших габаритов его нельзя было нигде спрятать, а лукошко засунул под столик.

– Ну, мама, мы пошли – что уж ждать-то? – произнесла молодая дамочка и поправила на голове свой белоснежный вязаный берет.

– Идите, детки, идите… – вздохнув, сказала тётка. – Дайте только я вас поцелую…

Прощаясь, она для порядка всплакнула. Когда же провожающие ушли, тут же, утерев слёзы, включилась в дорожную жизнь. Прежде всего она попросила человека, похожего на лешего, освободить ей место у окна, сославшись на то, что она собирается отужинать.

– Может, нам выйти пока? – спрашивает её Болохов.

Та замахала руками.

– Да нет-нет, что вы!.. Сидите… – говорит. – Я вот только спросить хочу: вы, случаем, не собираетесь курить в купе?

Болохов покачал головой.

– Я вообще не курю… может, только вот этот товарищ?.. – он указал глазами на соседа. – Но мы его попросим, чтобы он в тамбур выходил…

Тот скривил физиономию.

– И тут, дьяволы, жизни не дают… – простонал он. – Ладно, что уж там… Могу и в тамбуре покурить.

– Ну вот и договорились, – улыбнулся Болохов. – Так, может, нам всё-таки выйти? – снова повторяет он свой вопрос, обращаясь к тётке. А та:

– Не тревожься, милый. Я вот попросила человека, чтоб он мне местечко уступил, – вот и хватит…