Вы помните из школьной программы по литературе Пришвина? Я – нет. В моей памяти прочно отпечатались монументальные «Война и мир», «Тихий дон», «Преступление и наказание», «Обломов» (вот уж произведение, которое я до сих пор считаю самым длинным на свете!). Остались краткие, выжженные каленым железом зубрежки, фрагменты и слоги Грибоедова, Пушкина, Тургенева, Горького и Островского. Даже Лондона и Тютчева я помню лучше. А на полочке под названием «Пришвин» в закромах моей памяти пусто…. Это что-то из младшей школы или средней? Это кажется, о природе, правильно? Это из тех, кто приспособился к советской власти, да? Сваленные в одну кучу обрывочные воспоминания со школы мешаются с со случайными фактами советской истории времен универа. И я, бесконечно далекая от отечественной литературы, я, горячая поклонница зарубежной прозы во всех ее проявлениях, выбираю в ЖЗЛ среди множества биографий книгу Варламова… Где-то в душе при имени Пришвин отзывается эхо… Когда-то чем-то он тронул мое сердце. И даже если я не помню, когда и чем, внутри меня разносится далекое, раскатистое, многоголосое, лесное эхо…
Он – купеческий сын, а мать из старообрядцев. И удел его был какой угодно, только не литературное поприще.
Его исключили из гимназии из-за ссоры с учителем, его кумиром и примером Розановым. И всю свою жизнь он внутренне спорил, доказывал, боролся с образом его.
Он сбегал из гимназии, потому что хотел отправиться в Азию. Хотя биографы спорят, правда ли это.
Он побывал в тюрьме за обвинение в распространении нелегальной литературы. Но то была царская тюрьма, и по просьбе его даже перевели в камеру, где из окна видны рассветы.
Ему не везло с женщинами, он не умел любить земную, близкую, обычную, а любил возвышенное, эфемерное, далекое существо.
…о девушке, которая откинулась в кресле, закрыла глаза, вдруг вспыхнула и прошептала: „За такое чувство можно все отдать“. А я ей читал в это время с бумажки исповедь своей любви к ней, все видел и почему-то не смел. И так прозевал я, пропустил навсегда единственную, предоставленную мне минуту блаженства в жизни самой по себе. Так было назначено мне — променять жизнь свою на бумажку…
Он не считал себя настоящим писателем. Он поздно начал писать. Его называли этнографом. Он был чужаком в стане поэтов и писателей. И при этом всю свою жизнь он воспринимал как объект искусства – описывая ее подробно, красиво и красочно для будущих читателей. Дневники – как исповедь. Писать о себе, любя себя.
Я начинала читать биографию Пришвина в аудио формате, и вскоре поняла, что восприятие книги целиком и полностью искажается слишком неудачным чтецом. Безлико, без эмоционально, чужим, отстранённым голосом. И вроде бы паузы где надо, и ритм неспешный, а тошно становилось от такого изложения. Когда я перешла на электронный вариант, все изменилось… Я ушла в Пришвина с головой.
Имя Алексея Варламова было у меня на слуху. Я не читала пока его книги, и теперь могу отдать должное. Да, наверное, это не идеал биографии, да, где-то что-то мне не нравилось (допустим, в какой-то момент я устала от маниакально подробного разбора ситуации с Розановым), главный критерий хорошей биографии для меня, это желание познакомиться с творчеством главного героя. Это, в самом деле, главное! Рассказать о человеке так, что хочется читать, узнать, внимать, разгадывать….
Я хочу сопоставить образ Варламова и реального человека. Хочу прочесть «Кощееву цепь» и все-все дневники. Их 8 томов, господа, представляете! Хочу перечитать «Кладовую солнца» (вот точно помню, что в школе читали, но не помню впечатлений). Хочу изучать его фотографии, очерки, статьи…
Хочу понять.