Когда солнце начало клониться к закату, машина свернула с прямого шоссе и по неширокой извилистой местной дороге въехала в крохотный городок. Обыкновенно пустой, дремотный и тихий, он был запружен машинами, людьми и лошадьми. Многие приехали сюда несколько дней назад, к машинам были прицеплены домики на колесиках и фургоны, в которых перевозили лошадей. Повсюду развевались флаги, на лужайках в специально отведенных местах горели костры и жарилось мясо, люди сидели в раскладных креслах возле круглых столиков и загорали либо прятались в тени под большими зонтами буквально на головах друг у друга. Но в этой сутолоке и тесноте никто никому не мешал, не сливался в общую массу, а сохранял достоинство и неприкосновенность.
Мы остановились на краю пестрого поля и дальше пошли пешком к стадиону, чуть-чуть опоздав к тому моменту, когда под восторженный рев толпы с низко пролетавшего самолетика спрыгнул парашютист с звездно-полосатым флагом и приземлился в центре окруженного трибунами поля. На скамейках сидели загорелые фермеры с дородными женами и белобрысыми пухлыми детьми. Отдав дань кесарю, они хлопали, свистели, жадно обсуждали лошадей, ели мороженое, орешки, пили кока-колу и были похожи на членов большой, однажды собравшейся на торжество семьи, и, хотя я ничего не понимал ни в лошадях, ни во всадниках, а снимать на камеру запрещалось, иное увлекло меня.
Я вышел наружу. В версте, невидимая, текла Миссисипи, солнце уже ушло за горизонт, жара смягчилась, повсюду продавали пиво, сосиски и сэндвичи. В стороне от стадиона красивые молодые женщины в ковбойских шляпах и длинных платьях с обнаженными спинами скакали на лошадях среди дорогих машин, и я подумал, что, наверное, в этой ночи, в этих всадницах с развевающимися волосами, которые назавтра могли оказаться студентками, банковскими служащими, продавщицами, стюардессами, да Бог еще знает кем, и был заключен плененный дух этой страны – ее родное