Цитаты из книги «Хмель»

Всякая жестокость, как щитом, укрывается отечеством, народом, подразумевая под народом малую кучу злодеев, дорвавшихся до жирного пирога.

очень много было встреч с людьми сибирской тайги и особенно с крепчайшими раскольниками-старообрядцами

иконам святой Ананий, – родилось ли чадо в доме сем под именем Диомида? – Родилось, Господи! – исторг Прокопий Веденеевич. – Родилось! – вывернул с натугой Филимон. – Зрит ли чадо очами своими? – Зрит, зрит, Господи! – трясся старик. – Зрит, зрит, – подвывал Филя, чувствуя себя страшным грешником. Не он ли гнал Меланью со чадом Господнем под тополь и ждал, не сдохнет ли от простуды или какой другой холеры паскудное чадо? Не он ли измывался над Меланьей? «О Господи, спаси мя!» А святой Ананий спрашивает: – Ходит ли чадо воссиянное ногами своими? – Ходит, ходит, Господи! – По восьмому месяцу говорить начал и пошел на ногах, – сообщил Филя. – Аллилуйя воссиянному Диомиду! – пропел святой Ананий. – И скажу вам: настанет день, того вы не знаете, воссиянный Диомид повергнет зверя в озеро с кипящей серой, и будет тогда вечное царство. Боязливых же и неверных, не твердых в вере тополевой, повергнет воссиянный Диомид в серу кипучую, в озеро за зверем. И будет им смерть. – Смерть, смерть неверным! – сатанел Прокопий Веденеевич. – Еще скажу вам: жена, которая народила воссиянного Диомида, святая рабица Божья; кротость в ее лице, как само солнце на восходе, и сияние на лице ее, как самой луны сияние. У Филимона Прокопьевича жила за жилу цеплялась – до того перетрусил. И в голове гудело, и в ушах пищало, и под ложечкой давило. Не он ли попрал святую рабицу Божью, бил ее, терзал своими лапами, и рабица Божья терпела все, и на лице у нее, как вспомнил сейчас, было сияние луны. И не потому ли, что Филя грешник, а она святая? – Осподи! – Он вытер рукавом пот с лица. – Имя той рабицы Божьей, – продолжал святой Ананий, – Меланья. Есть ли она в доме сем? – Есть, есть, Господи! – торопился Прокопий Веденеевич. – Скажу вам тайну: была в этом доме распря. Сын восстал на отца, и была скверна, и грех был. Нечистый во искушение ввел, в соблазн ввел. И не стало молитвы в доме сем – грех стал; и нечистый дух со звездой во лбу копыта занес в дом, чтобы погубить всех. И дом, и люди твоя, Господи! Изыди, изыди, нечистый дух! Не дадим тебе на посрамленье веру тополевую! Изыди! – Изыди, изыди! – гнали нечистого отец и сын, на этот раз голос в голос, будто спелись. – Спрашиваю: здесь ли раб Божий Филимон? Где же он, Филя? Конечно здесь, в моленной. – Веруешь ли ты во Христа Спасителя, во Господа Бога, во Святого Духа и во тополевый толк, в каком от века пребываешь? – Истинно верую! – утвердился Филя (в который раз!). – Отпущаю тебе грех посрамления веры, и ты поклонись отцу своему, родившему тебя. – Тятенька! Прости меня, Осподи! Нечистый ввел во искушение. Как болящий был. Опосля тифу да лазарету. Осподи! Тятенька хоть и со скрипом, но простил раба Божьего. – Слава Христе! – сказал святой

Наум Мефодьев, по прозванию Боровиков, старостой был на деревне. Слово такое сказал – два помещика взъярились, яко звери лютые. Палками бит был нещадно и тут же смерть принял… Небо перемигивалось звездами. Тишина. Истома. И вдруг в этой тишине раздалось долгое и трудное: «Ма-а-а-тушка-а-а! Спа-асите!»Судная ночь…По всей России вопль и стон. От поколения к поколению одно и то же: холопы – под барином, барин – под царем, царь – под Богом, а Бога никто не видывал, никто Его голоса не слыхивал.Неистово, до исступления, молились в неведомое, не получая ни ответа, ни поддержки…Из века в век: «Глас вопиющего в пустыне…»В окружающей жестокости Филарет утвердил свою жестокость, чтобы сохранить общину. И он сумел это сделать, духовник Пугачева. Через всю Россию-матушку провел единоверцев, и вдруг предательство брыластого борова Калистрата – и более полусотни душ обрели цепи. И сам Филарет – гордый и непримиримый старец – почил в каменном подвале Тобольского острога, и кто знает, где захоронили его бренные останки!IIНе стало крепости Филаретовой… В судной избе поселилась семья поморца Валявина – осьмнадцать душ. Лоб ко лбу, плечо к плечу. Пятеро мужиков – сыновья старца Валявина. Снохи, детишки, старуха на изжитии.Дочь Валявина Акулину с младенцем сожгли, яко еретичку. Легко ли?На костылях – рухлядь домашняя. На тех самых костылях, где совсем недавно исходила воплем Акулина, кряхтел апостол Елисей и мучилась благостная Ефимия…Старик Валявин не стал молиться на испоганенные иконы – прорубил в избе дырку на восход солнца: «Бог-то, Он не в досках, а на небушке пребывает». И вся семья Валявина молилась в дырку, а потом и другие стали также молиться.С того пошло новое верование – «дырники».Данило Юсков уверовал в явление Богородицы под рябиной, хотя сама Ефимия молчала теперь про Богородицу. Данило Юсков рассудил так: Богородица сказала болящей Ефимии, что спасение будет под рябиной, значит надо всем носить рябиновые крестики, тем паче рябина не кипарис, не благородный лавр, везде произрастает, и даже в Сибири.Многие общинники нацепили на себя самодельные рябиновые крестики и собирались у старца Данилы слушать его проповеди и чтение Писания.Рябиновцы не только усердно молились, но и прибрали к рукам лучших лошадей, коров, овец, и конная мельница с крупорушкой оказалась у рябиновцев. Так что в общине не раз вспыхивали потасовки. Мужики хватали друг друга за грудки, за бороды. Бабы тоже не отставали – тайком уводили коров и телят к своим землянкам и клетям, всячески понося друг друга. Особенно враждовали рябиновцы с ларивоновцами. Ларивон явил себя духовником заместо упокойного батюшки Филарета, и к нему в избу стекались крепчайшие

Ефимия постояла немного, потом обошла вокруг и только тогда вернулась к Лопареву. – Страх-то какой, Господи! Всю трясет, – проговорила она, зябко скрестив на груди руки. – Это ее когда из ямы вытаскивали, она успела крикнуть. Потом рот зажали, должно. Помоги ей, Господи, смерть принять легкую! – перекрестилась Ефимия.Лопарев спросил, кто такая Акулина и за что ей будет смерть.– Беда приключилась, барин. Младенец у Акулины народился шестипалый. На обеих руках по шесть пальцев.Лопарев не понимал: при чем же тут Акулина? – По верованию Филарета, шестипалый от нечистого, – пояснила Ефимия. – Акулина хотела сокрыть грех и долго не показывала младенца духовнику, чтоб окрестить. Потом надумала убежать, да поймали и к старцу привели. Тут и грех открылся. Сама-то она красивая

Валявин сдюжит, абы не дать власти хлебушка – золота по теперешнему времени! С друго

Кудрявым маревом иссыхала налитая зноем пустынность, и не было ей конца-края. Куда ни кинь взор – всюду синее, смыкающееся с небом, равнинное безмолвие; никлый, устоявшийся ковыль, распустив сизые усы, переливался от шалого ветра лиловыми барашками.

Рокфеллером, Морганом, Дюпоном, Рено, Чемберленами!

Не все горы, какие видывала, остались в памяти. Куда все ушло? День живешь – сколько передумаешь! Минуют годы – и нету дня; в тартарары провалился. В одной любови пристанище, Дарьюшка. Без любови нету радости. Любовь как птица поднебесная. Над головой летает, а не всем в руки дается. Коль схватишь в руки, не отпускай – твоя будет».

Так уж повелось: свое под ногами – на чужое глаза вскидывали и умилялись.