Она протянула Юре «Комсомолку» за прошлую неделю. В обведенной красным фломастером заметке под заголовком «Последняя стоянка С-28» говорилось следующее: «Могилы подводников, ушедших на дно со своими кораблями, почти всегда анонимны. Их серийные стальные гробы не несут никаких знаков отличий, и покоящаяся на дне субмарина времен Второй мировой войны часто навсегда остается загадкой. Но эта подлодка прорвала завесу времени, послав в будущее сигнал SOS, не нуждающийся в расшифровке. На ее рубке сохранились вырезанные из латуни обозначения “С-28”. ”Эску” обнаружил известный шведский исследователь затонувших кораблей Сорен Морель. Лодка покоится на глубине 26 метров недалеко от острова Эланд и несет в себе тайну. Согласно официальным сведениям, ”С-28” отправилась в свой последний поход в августе 1942 года для постановки мин в Ирбенском проливе на выходе из Рижской бухты. Почему она пересекла Балтику и оказалась у Эланда – неизвестно. Одно из вероятных объяснений предложил коммендор в отставке ВМС Швеции Кент Шьестрем. По его словам, советское командование направляло подлодки к берегам Швеции для торпедирования судов, занимавшихся перевозкой шведской железной руды в Германию, однако этот факт тщательно скрывался Москвой. Ведь Швеция была нейтральной страной.

Еще одна странность – наличие обозначений на рубке. Известно, что с началом войны Сталин издал приказ, согласно которому номера, обычно наносившиеся краской, следовало замазать. Как нам рассказали в Главном штабе ВМС России, возможно, речь идет об упущении. Нам не хотелось бы верить в версию, предложенную шведскими военными. На телепередаче, посвященной необычной находке, Сорена Мореля обвинили в недобросовестности. Якобы он специально подложил знаки “С”, “2” и “8” к лодке, чтобы привлечь к ней внимание СМИ и заработать на своем открытии. Специалистов удивляет и то обстоятельство, что оба люка лодки – носовой и кормовой – оказались открыты. Это категорически запрещено во время походов и, как сообщили “КП” в ленинградском клубе ветеранов подплава, подобная небрежность иногда допускается лишь в условиях полной безопасности на родной базе».

Подписала заметку собственный корреспондент «КП» в Стокгольме Н. Алексеева.

Юра вообще-то скептически относился к современной прессе, но тут был вынужден констатировать, что в крошечный объем эта Н. Алексеева вложила максимальное количество информации и все – по делу.

– Теперь ты найдешь лучшее применение своей лакейской профессии, чем обучение нырянию разных нуворишей на модных курортах, – сказала бабушка в своей обычной пренебрежительной манере. – Тебе нужно поехать в Швецию и достать со дна у подлодки горсть земли. Наконец-то у твоего деда на Серафимовском кладбище будет что-то подобное могиле. Я уже заказала памятник.

Замешательство на лице Юры она истолковала по-своему и положила на стол потертое кожаное портмоне:

– Ты мог бы сделать это бесплатно, все же ты мой единственный наследник и все это – взмахом руки она обвела комнату – достанется тебе, но я знаю, что в вашем мире все меряется на деньги. Поэтому я кое-что продала. Здесь пятьсот долларов. Думаю, этого будет достаточно.

Откуда эта злость? Каждый раз Юра не мог найти объяснения «берлинской стене», по выражению мамы, которую бабушка воздвигла между собой и ими. Его так и подмывало ответить резкостью, сообщив, что этих денег хватит разве что на аренду катера и снаряжения, за все остальное ему придется платить самому, но он сдержался, щадя ее гордость.

– Хорошо, – сказал он, – но мне нужна хотя бы неделя на подготовку. На лодку в Швеции нырнуть – не в Летний сад прогуляться сходить.

– Спасибо. Я знала, что ты не откажешься, – голос бабушки заметно смягчился. – Пойду сделаю чай, я к твоему приезду пирог испекла. Яблочный, твой любимый.

При упоминании о пироге Юру невольно передернуло: бабушка была никудышной поварихой и кулинаркой, но в приготовлении этого фирменного блюда превосходила свои худшие качества. На столе ожидалось появление приторно-сладкой плохо пропеченной массы, которую можно было использовать в качестве универсального клея. На конспиративном языке матери и сына это изделие называлось «южным поцелуем». Бабушка рассказывала, что в ноябре 1946 года ее и несколько других зэчек отрядили на работу в колхоз и председатель наградил их двумя килограммами сахара и мешочком муки. В лагерь приносить продукты с воли запрещалось, и они устроили пир, пустив весь сахар на приготовление пирога из гнилых падалиц, собранных в саду возле сарая, где их держали.

Бабушка отправилась на кухню готовить чай, а Юра устроился на драной кушетке в бывшей своей комнате, прямо под выставкой, посвященной Бергу, – желтые фотографии, грамоты и прочее (экспозиция домашнего музея навечно заняла место битлов и ролингстоунс, постеры с которыми Юра повесил над койкой в седьмом классе). На специальной полочке под грамотой от 1 мая 1941 года «За второе место по гимнастике на флотских соревнованиях» лежали черные пластмассовые очки со стеклами «-2», дедовы запасные. По версии бабки, их ему вручил сам командующий Балтийским флотом «За отличные стрельбы», причем это событие обсуждалось на всех флотах, от Балтийского до Тихоокеанского.

«Ты только можешь представить, какой силой воли и талантами обладал этот человек, если ему, единственному близорукому, разрешили служить на боевом корабле, тем более субмарине, – не раз говаривала бабка, произнося «субмарина» с каким-то старомодным иностранным акцентом, точно «аэроплан». – Ведь в те времена на советском флоте медицинские требования были высочайшими, это я как врач профессионально утверждаю. Не то что у самураев, где даже летчики-камикадзе в очках летали».

Усилием воли Юра заставил себя отодвинуть тень деда, заполнявшую собой всю квартиру. Он закрыл глаза и в очередной раз попытался понять, что за интригу затеял старикашка Стиг Стремстад, с которым он познакомился в Таллине еще в конце 80-х. Тогда каждый в ожидании апокалипсиса пробавлялся чем мог, от металла до торговли гуманитарными пайками Бундесвера. Юра пристроился в магазинчике военного антиквариата «Солдат удачи» в Старом городе, напоминавшем осенью, когда завершался полевой сезон «черных» поисковиков, пункт приема металлолома. Помещение было завалено ржавыми касками, остовами винтовок и гильзами различного калибра, среди которых рылись финские коллекционеры и начинающие бандюки из местных, еще не скопившие первоначального капитала для приобретения приличного оружия. Обычно они брали копаную дрянь и потом с усердием образцовых пэтэушников доводили ее до ума. Многим это удавалось, если судить по полицейской хронике тех лет: передел собственности происходил с помощью револьверов и ППШ столь жуткого вида и технического состояния, что при нападении одинаково рисковали и жертвы, и киллеры.

Главный бизнес, впрочем, шел не на крупногабаритном металлическом ломе, а на мелочах – немецких наградах и знаках отличия, которые штамповали в бывших мастерских Балтфлота в Палдиски, и листовках, отпечатанных на настоящей старой бумаге в одной литовской типографии.

Тогда и заглянул в магазинчик пожилой шведский турист в темных очках, прослышавший от своих финских знакомых о любопытной лавчонке. Посетитель повертел в руках пожелтевшую немецкую листовку размером с четвертинку тетрадного листа – такие заряжали в пропагандистские мины, – понюхал бумагу и вдруг сообщил на приличном русском языке:

– Хорошая работа. Но края должны быть обгорелые, и не хватает запаха машинного масла.

Юра и проныра-швед понравились друг другу, и уже через полчаса, распивая в подсобке бутылку водки, договорились о совместном бизнесе: швед обещал брать оптом плакаты и листовки, если поставщики доведут их до кондиции. Дело успешно шло около года, пока партнер не лажанулся из-за своей склонности к глупым розыгрышам.

Юра к тому времени уже знал, что старик Стремстад – знаменитый шпион, отмотавший десятилетний срок за работу в пользу ГРУ. СЭПО, где он дослужился до капитанского чина, никогда бы его не расколола, если бы он сам не подставился.

«Юноша, послушайтесь совета старого волокиты. Никогда не дарите женщинам дорогих подарков. Лучше прослыть скрягой, чем расплачиваться за свою щедрость свободой. Дамы – коварные и злопамятные существа, умеющие очень хорошо считать», – делился Стремстад с Юрой историей своего провала, вкушая эстонскую огненную воду в полюбившейся ему подсобке, заваленной стопками заплесневевших и не находивших сбыта книг мировых классиков («Превосходное напоминание о том, что ценить надо лишь сиюминутные маленькие радости жизни!» – цитата из Стремстада).

У шпиона был долгий роман с секретаршей собственного ведомства, которую он, по его словам, перегрузил подарками. Как выяснилось, дама все это время вела подробный реестр подношений, ей нравилось оценивать силу чувства поклонника в кронах, а также лирах, песетах, фунтах и долларах (во время совместных зарубежных поездок). После разрыва общая тетрадь со списком трат скромного капитана СЭПО, значительно превышавших его жалованье, легла на стол его начальника. За Стремстадом была установлена слежка, завершившаяся одиночной камерой тюрьмы особого режима Халл.

С листовками случилась похожая история. Бывший шпион не мог простить шефу, подполковнику Корнелиусу (уже давно к тому времени вышедшему в отставку), что главную улику, благодаря которой Стремстада упрятали в тюрьму, против него попросту состряпали.

«У меня на квартире якобы изъяли конверт с 50 тысячами долларов – платой советского посольства за мои услуги. Этот конверт с видом Кремля (в выборе сюжета – весь Корнелиус с его мещанской страстью к дешевым эффектам!) был главным гвоздем скандала, и его показывали на телевидении, в газетах. А ведь в него 50 тысяч просто не помещаются, 40 тысяч максимум! Но кому было дело до такой мелочи, если меня решили упрятать за решетку», – возмущалась «жертва судебного произвола».

Подполковник Корнелиус гордился своей «типично скандинавской» внешностью и жалел, что шведский типаж уходит в прошлое под наплывом брюнетистых эмигрантов из третьего мира, «которые только и умеют, что совращать наших девушек». У подполковника это было наследственное. Его отец, служивший в годы Второй мировой войны в шведском посольстве в Советском Союзе, был большим поклонником Третьего рейха и идей о превосходстве нордической расы. В годы холодной войны и коммунистической опасности «коричневатая» окраска и легкий налет антисемитизма главы контрразведки считались в определенных политических кругах надежной защитой от проникновения в организм СЭПО красной бациллы. А когда с распадом Советского Союза ветры изменились, Корнелиус достиг пенсионного возраста.

К 70-летию босса Стремстад подготовил пакость в духе школьного хулигана. Он уговорил неплохо рисовавшего Юру чуть переделать одну из фашистских листовок, изображавшую крючконосого семита с наганом, посылавшего на смерть красных бойцов. Надпись гласила «Бей жида-политрука, рожа просит кирпича».

Физиономия политрука за пять минут работы стала напоминать лицо Корнелиуса, и несколько обновленных листовок, напечатанных в литовской типографии на старой бумаге, были за копейки проданы одному полковнику-коллекционеру, которого Корнелиус пригласил на юбилей.

Вероятно, полковник, а вслед за ним и другие знакомые юбиляра сумели сделать необходимые Стремстаду выводы из сравнения гордого нордического профиля именинника с изображением политрука на листовке, если реакция пострадавшей стороны оказалась столь сильной и абсолютно не адекватной невинной шутке. Уже через неделю в военный магазинчик явился некий ответственный господин и сообщил, что если заведение не прекратит распространять бумажную продукцию, пропагандирующую нацизм, его закроют. При этом глаза посетителя равнодушно скользнули по полке, набитой поддельными часами-луковицами с изображением Гитлера на циферблате. О часах, вероятно, просьб из Стокгольма не поступило.

К счастью, к этому времени старый шпион и Юра придумали новый заработок: тогда уже появилась первая поросль новых русских, мечтавших подкрепить свое богатство благородным происхождением. Юра установил контакты с одним из недавно появившихся Дворянских собраний, чей представитель, называвший себя отпрыском знаменитого рода, сливал ему за небольшое вознаграждение информацию о слишком нахальных соискателях, не сумевших со своими «свиными рылами» найти подход к истинным потомкам старинной российской знати, каковые со свирепостью бывших райкомовцев проверяли кандидатов на приемной комиссии.

Несостоявшимся «голубокровным» предлагалось войти в сообщество русских князей и графов с западного черного хода, приобретя красивую грамоту Шведского дворянского собрания, удостоверявшего, что обладатель сего документа является бароном или графом – в зависимости от уплаченной суммы.

За шведскую часть проекта отвечал Стиг Стремстад, зарегистрировавший ради такого дела компанию «Шведское благородное собрание АВ». Бизнес рухнул, когда о конкурирующей фирме узнало настоящее Шведское благородное собрание, без скромного окончания «АВ». На Стремстада подали в суд, а газеты припомнили ему не отмоленные грехи перед родиной: шпионаж в пользу Советского Союза в далекие 70-е, бегство из тюрьмы во время первой отсидки и досрочное освобождение из второй – в результате умелой симуляции умственного расстройства.

«Майор ГРУ Стремстад внедряет агентуру КГБ в ряды шведского дворянства!» – клеймили Стига журналисты вечерней газеты.

– Один заголовок содержит сразу три лжи. Это хуже, чем писать русское «еще» как «исчо», – жаловался Юре партнер по бизнесу, неплохо изучивший русскую грамматику за годы своей жизни в Советском Союзе. – Во-первых, я не майор, а полковник ГРУ, об этом знает вся Швеция. Эта вонючая газетенка решила меня таким образом унизить. Во-вторых, я никогда ничего общего с КГБ не имел, работая исключительно на ГРУ. К большому моему сожалению, кстати, поскольку «контора» своих людей не бросает на мели, как это сделали со мной ваши военные разведчики. Ну и, наконец, третья ложь. Ведь ты, мой юный друг, и сам прекрасно знаешь, что в КГБ никогда не стали бы иметь дело с тупыми отбросами, которым мы вынуждены за гроши искать благородные шведские корни.

От потрясений старина Стиг получил инсульт и для продолжения сотрудничества стал непригоден. А в середине 90-х Юра и сам завязал с сомнительным бизнесом, устроившись инструктором по дайвингу в Шарм-эль-Шейхе. Наконец-то пригодились навыки, полученные в Дзержинке, откуда его выперли со второго курса.

И вот, спустя почти пять лет, шведский знакомец неожиданно выплыл вновь. Стиг позвонил Юре в Таллин и разговаривал так, точно они расстались вчера. Его слегка замедленная речь и трудности в произнесении некоторых звуков выдавали следы инсульта, но в остальном он казался вполне здоровым.

– Я бы всем советским агентам порекомендовал обзавестись на старости лет шведским гражданством, – бодро прошепелявил Стремстад, – если бы в свои лучшие годы я знал, что в моей стране такие хорошие реабилитационные программы для инвалидов, то, возможно, я бы не стал продавать наши секреты Москве… Уж во всяком случае поднял бы цену.

«Циничная сволочь!» – почти с нежностью подумал Юра, обрадовавшись, что шпион не только жив, но и, судя по всему, ищет на свое седалище новых приключений.

Так оно и вышло. Стремстад сообщил, что недавно снова женился – в пятый или шестой раз в жизни – и его очередная подруга, 40-летняя медсестра, возвращавшая его с того света после удара, ждет награды в виде ярких впечатлений, которые неминуемы рядом с «врагом нации номер один», как Стига Стремстада окрестили газеты.