– Вы были нашим агентом?

– Да. Хотите пива? Или, может быть, чего-нибудь покрепче?

– Спасибо. Я за рулем. Но от бутылки минеральной воды не отказался бы.

Мы уселись в саду под старой яблоней. Кнайзель налил себе пива, а мне плеснул минералки.

– Ну и что же привело вас ко мне? – спросил он на чистейшем русском языке, и тут же рассмеялся, прочитав удивление на моем лице. – Я из фольксдойчей. Меня взяли в гестапо из-за того, что я владел русским. Знаете, иногда в нашей работе лучше без переводчика. А ведь мне приходилось иметь дело преимущественно с военнопленными.

– Вы обслуживали концлагеря?

– Да.

– Меня интересуют сведения о деятельности антифашистов-подпольщиков в кацетах.

– Группы движения Сопротивления? Разумеется, они возникали повсеместно, однако мы успешно противостояли им.

– Каким образом?

– Путем внедрения в эти группы агентуры.

– Этой агентурой руководили вы?

– Я работал с наиболее ценными источниками.

– Назовите их.

– Лилиенштайн, Клюге, Краус, Вальтер, Марианна.

– И кто же был самым удачливым?

– Несомненно, Краус. Талантливейший актер! А как он говорил! Когда Краус появлялся в бараке, послушать его сползались даже полуживые из самых дальних углов! Он быстро создавал группу, сдавал ее нам, и мы тут же переводили его в другой лагерь, но уже под новой фамилией. Таким способом мы быстро избавлялись от наиболее активных.

– Какова судьба этих наиболее активных?

Кнайзель развел руками.

– Вы же взрослый человек!

– Да, очевидно, мой вопрос неуместен. А почему вас не повесили?

Кнайзель обиделся:

– Лично я никого не убил. Отсидел положенный срок, перековался. Теперь я совершенно иной человек.

На его пиджаке блистали почетный знак Общества германо-советской дружбы, значки Ударника социалистического труда, члена Объединения свободных немецких профсоюзов, общества «Спорт и техника». Немцы обожают всевозможные значки и носят их на самих видных местах.

– Не помните фамилии Крауса?

– Коллега, с тех пор прошло тридцать пять лет, сотрудники спецслужб, как вам известно, быстро забывают фамилии своих агентов. Клички же помнят всю жизнь… А знаете, кто заложил меня, когда кончилась война? Тот же Краус! Опознал в толпе военнопленных. Я скромно стоял у русской полевой кухни с миской в руках, одетый в форму простого солдата. И вдруг слышу: «Хватайте фашистского гада!» Я сразу сказал русским, что он предатель, но они не поверили. Ведь он подбил людей на бунт в ризентальском лагере. В его поведении было что-то истеричное. Я понимаю: он ненавидел меня. Но работал честно. Жить хотел и знал, что его проверяют через таких же, как он.

– Значит, фамилии не помните? «Краус» по-немецки «кудрявый». Может быть, Кудрявцев?

– Может быть. Нет. Не помню.

– У него не было особых примет?

– У него были густые черные вьющиеся волосы, короткие ноги, короткое туловище и вот такая голова!

Тут Кнайзелъ похлопал по лежавшей рядом тыкве.

– Больше ничего?

– Могут быть шрамы на лице. В Заксенхаузене его сильно избили заключенные. Видимо, заподозрили неладное. Но это сыграло нам на руку. В следующем лагере он появился уже в ореоле жертвы гестаповских палачей.

– Сколько лет ему было?

– Думаю, где-то около тридцати пяти.

Я откланялся и уехал в Берлин. Скажу честно, что ни одного запроса в жизни я не исполнял с таким рвением.

А как же Ведерников? Он скоропостижно скончался в приемной управления КГБ, когда ему сообщили собранные мною сведения. Пал жертвой собственного негодяйства и маразма. Награда нашла своего «героя».

Погожим летним днем 1973 года Михаил Трошин, сотрудник отдела научно-технической разведки советской резидентуры в Берлине, которая скромно именовалась Представительством КГБ в ГДР, пришел к берлинскому Алексу^[5] и сел на скамейку против фонтана «Нептун» – великолепного произведения искусства, сверкавшего на солнце своими струями, струйками и каскадами. Мимо Трошина текла вся красота мира – то был день открытия Всемирного фестиваля молодежи, и страны земли прислали в Берлин самых хорошеньких своих девушек. Это был подлинный парад образчиков национальной красоты. Сидя в тот день у фонтана, Михаил чуть не запамятовал, зачем он здесь. А целью его была встреча с агентом с Запада. Тот запаздывал, видимо, застрял в автомобильной пробке у КПП на границе между двумя Берлинами. Но вот наконец и он – высокий нескладный парень с лицом храброго портняжки и с расхлябинкой в движениях, не свойственной большинству немцев. Он походил на героя сказки многих европейских народов не только внешностью, но и бесшабашностью нрава, что дало Трошину повод присвоить ему при вербовке псевдоним Шустер. Это слово хоть и переводится как «сапожник», но созвучно русскому «шустрый». Шустер пёр прямо на Трошина, не проверяясь и выражая всем своим видом радость по поводу предстоящей встречи. «Идиот, – подумал Михаил, вставая и поворачиваясь спиной к агенту, чтобы тот по дурости не заключил его в объятия. Держась в нескольких метрах друг от друга, они направились к сорокаэтажному небоскребу отеля «Штадт Берлин», вместе вошли в лифт и только на двадцать седьмом этаже, в номере, дали волю своим чувствам.

– Почему не следуешь инструкциям?! – напустился Трошин на агента.

– Ах, Михаэль, – оправдывался Шустер, – сегодня фестиваль. Кому я нужен в такой день?

Он был отчасти прав, поэтому Трошин сменил гнев на милость:

– Ладно, садись, закусим, чем бог послал, да заодно и поговорим.

– Закусывать некогда, – возразил агент. – У меня для тебя сюрприз, Михаэль. Я тебе ракету привез.

– Что?! Какую еще ракету?! Кто тебе ставил такое задание?!

– Это ПТУРС. Наиновейшая модель. Такого шанса нельзя было упускать.

– Где ракета?

– В моей машине, на заднем сиденье. Я закутал ее в плед.

– Как ты прошел пограничный контроль?

– Ну какой сегодня контроль? Там колонны машин по три километра. Пограничники едва успевают проверять паспорта. А таможенники вообще стоят опустив руки. Ракету надо завтра до 8.00 вернуть на склад. Осталось восемнадцать часов. Бен просит за нее пятнадцать тысяч.

– Кто такой Бен? Ты мне раньше о нем не рассказывал.

– Это мой новый американский друг. Негр. Черный, как вакса. Если мы не отдадим ему ракету в срок, то у него будут крупные неприятности. Мне добираться до места с учетом границ и пробок шесть часов…

Еще год назад Герхард Штайнбеккер даже в состоянии глубочайшего опьянения не мог вообразить, что станет агентом советской разведки. Он работал барменом в казино на американском военном объекте и был предоволен своим положением на социальной лестнице, хотя американцев в общем-то недолюбливал за их пренебрежительное отношение ко всем не американцам, нахальство и хвастливость. Тем не менее, водил дружбу с янки, потому что у тех было много денег и дармовой жратвы. Они приходили к нему домой всегда со своими бутылками и закусками. То ли их привлекала его смазливенькая жена Ютта, то ли возможность расслабиться в домашней обстановке. В последний из дней рождения Ютты они напились до белых слонов втроем с сержантом Юджином Брэдли. Наутро, продрав глаза, Герхард увидел отвратительную картину: его жена, сладко посапывая, спала в объятиях сержанта. Оба были абсолютно голые. Он пинками молча растолкал их.

– Прости, Герхард, – говорил Юджин, одеваясь, но она меня буквально изнасиловала. Я звал тебя на помощь, но ты был мертвецки пьян. Я не мог с ней совладать. Погляди-ка, что она натворила!

Тут сержант указал на искусанные мелкими зубами плечи и грудь.

– Проваливай!!! – заорал Шустер.

Оставшись наедине с женой, он как рачительный хозяин не стал портить очаровательный Юттин фасад, а сел на стул, положил Ютту животом вниз на свои колени, поднял с пола изящную туфельку и, держа ее за каблук, крепко, с оттяжечкой врезал неверной супруге подошвой по мягкому месту. Она заорала и завизжала, но он врезал еще и еще. У него и в мыслях не было разводиться с ней, он любил ее. Простые парни по-простому разбираются со своими женами.

Однако с тех пор Шустер затаил зло на янки. Навязчивая идея нагадить им не оставляла его. Посетив однажды дядю в ГДР, он поделился с ним своими мыслями. Дядя был на оперативном контакте у Трошина. Он и свел Михаила с будущим агентом. Завербовался Шустер легко и с желанием. Трошин обрадовался неожиданной удаче, но радость через пару месяцев сменилась тревогой и даже страхом. Шустер оказался практически неуправляемым. Он не слушался оперработника и творил все, что ему на ум взбредет. Однажды он привез на встречу личные документы американского офицера, которые выкрал из кармана плаща в своем казино. Трошин терпеливо растолковал ему всю нелепость его поступка и объяснил, какой опасности он себя подвергал. Шустер кивал и заверял, что больше такое не повторится. Ему было поставлено несложное проверочно-тренировочное задание съездить во Франкфурт-на-Майне и изучить оперативную обстановку в окружении одного из американских объектов. Это было общежитие, в котором обитали холостые сотрудники франкфуртского филиала ЦРУ. Он должен был также запомнить несколько номеров автомашин, парковавшихся у этого здания, и посмотреть, какой там режим охраны. Проболтавшись вокруг общежития, Шустер убедился в том, что оно вообще не охраняется, если не считать единственного солдата, сидевшего в вестибюле. За его спиной висел ящик с ячейками для входящей корреспонденции. Дождавшись, пока все сотрудники уедут на службу, а солдат выйдет на улицу поболтать с дружками, агент вошел в вестибюль, выгреб из ящика все письма, сунул их за пазуху и был таков.

Неожиданному подарку очень обрадовался отдел внешней контрразведки. Еще бы! Получить десятки адресов сотрудников ЦРУ в Штатах и узнать их семейные тайны – такое случается не каждый день. Трошин же пребывал в шоке. Он накричал на Шустера, попугал его отнюдь не уютной западногерманской тюрьмой и пригрозил прекращением сотрудничества. Агент божился, что впредь будет паинькой. И вот теперь эта ракета!..

Начальник Трошина полковник Пригарин отнесся к выходке Шустера спокойно.

– Эка невидаль, – сказал он, рассматривая маркировку ПТУРСа. – У меня в гамбургском порту «леопард» стоит под мусором. Не знаю, как его незаметно погрузить на наш корабль. Когда ж я все-таки доставлю танк в Ленинград, мой московский куратор получит орден Боевого Красного Знамени, а я – благодарность… Однако ракета действительно новехонькая. Пиши срочную шифровку в Центр. Проси санкцию на пятнадцать тысяч баксов, а я поговорю по ВЧ кое с кем, чтобы тебе сделали в Москве зеленую улицу. Полетишь через полтора часа немецким спецрейсом. Скажи командиру охранного полка, чтобы его солдаты сколотили подходящий ящик.

Пригарин не врал насчет «леопарда». Холодная война была в разгаре, и бывшие союзники крали друг у друга все, что плохо лежало или стояло.

В 16.30 Трошин взмыл в небо на личном самолете лидера гэдээровских коммунистов. Ящик с ПТУРСом стоял рядом. Кроме Михаила в самолете не было никого. Этот самолет гоняли пару раз в неделю порожняком в Москву и обратно, чтобы экипаж не забыл дорогу в столицу великого восточного друга.

От Берлина до Москвы два часа лета. Из Внукова Трошина на машине с мигалками за сорок минут домчали на другой конец города в Тушино, где в конструкторском бюро какого-то почтового ящика его уже ждали люди в белых халатах. Ракету бережно положили на стол, а Михаилу предложили удалиться. Он взглянул на часы. Было около половины восьмого вечера. Пока все шло по графику. Когда один из белых халатов вышел покурить, Трошин спросил, почему его попросили выйти.

– А чтоб не мешал.

– Там есть что-нибудь интересное?

– Конечно. Топливо, судя по цвету и структуре, содержит новые компоненты. Очевидно, у этого топлива более высокий импульс горения. Интерес представляют также система наведения, ну и еще кое-какие мелочи. Впрочем, мы идем примерно тем же путем, что и противник, и нам было важно узнать сегодня, что путь наш правильный.

В половине девятого Михаил занервничал и постучал в дверь, за которой происходили демонтаж и сборка снаряда.

– Знаете, – сказали ему, – мы сломали одну небольшую деталь. Сейчас в мастерской при КБ изготавливают точно такую же.

– Из нашего материала?

– Обижаете. Из американского. В Греции все есть.

– На последний рейс Аэрофлота я уже опоздал. Боюсь, что опоздаю и на последний рейс Интерфлюга.

– Не бойтесь, потому что, скорее всего, так оно и случится.

– Вы с ума сошли! Ракета должна быть в Берлине не позднее двух часов ночи.

– Не стоит так волноваться. Что-нибудь придумаем.

В 21.30 улетел в Берлин последний борт Интерфлюга. В эту самую минуту Трошина попросили пройти к машине, ожидавшей у входа в КБ. Ракета уже лежала на заднем сиденье, завернутая в плед Шустера.

– Мы не стали упаковывать ее, – объяснили Михаилу. – Знаем, что вам дорога каждая минута.

Дальше все шло как в хорошо смонтированном боевике: автомобиль, выписывающий сумасшедшие виражи между мрачными корпусами гигантского предприятия, погруженного в сон, трава, полегшая от ветра, поднятого винтами вертолета, какие-то люди в комбинезонах, длинная узкая взлетно-посадочная полоса, врезанная в лесной массив, и ровный гул военного транспортника, уносящего Трошина на запад.

Пригарин встретил его у трапа самолета и отвез в своем «опеле» в Берлин. В одном из темных переулков они перегрузили ПТУРС в машину Шустера. В это время часы на башне городской ратуши пробили половину второго.

– У тебя есть еще полчаса, – сказал шеф. – Прощайся с ним, а я подожду за углом.

Трошин протянул Шустеру блокнот и ручку.

– Зажги свет в салоне, – попросил он. – А теперь пиши: «Я такой-то, получил от советской разведки пятнадцать тысяч долларов для вручения военнослужащему армии США…» Как его зовут, твоего негра?

– Бенджамин Франклин Китс. Его назвали так в честь какого-то их президента или ученого. Не знаю точно.

– Хорош Франклин, нечего сказать! Пиши дальше: «…Бенджамину Франклину Китсу за передачу советской разведке образца новой военной техники». Распишись и число поставить не забудь… Пересчитай деньги.

– Я тебе верю, Михаэль.

– Деньги пополам поделите?

– Не думаю, что он отдаст мне половину, но на пять тысяч рассчитываю.

– Сукин ты сын. А я-то думал, что ты работаешь на нас из неприязни к янки.

– Неприязнь неприязнью, а денежки денежками.

– Передай своему черному приятелю, что я желаю ему мягкого электрического стула. А тебе вот что скажу: убирайся к чертовой матери и чтоб глаза мои тебя больше никогда не видели. Я сегодня из-за тебя постарел на десять лет и не хочу, чтобы в случае твоего провала, а ты непременно провалишься, все газеты мира писали бы обо мне как о последнем придурке.

– Не надо истерик, Михаэль. Я понимаю, что у тебя был трудный день, но это не повод для разрыва наших отношений. Я приеду на Рождество. Какое будет следующее задание?

– Никакого! Один хрен, ты все сделаешь по-своему.

Трошин выругался, выскочил из машины, громко хлопнул дверцей и пошел прочь.

Добравшись до своей берлинской квартиры, он выпил стакан водки и ничком плюхнулся на кровать. Однако спасительный сон не шел к нему. Он поднялся и выпил еще. Потом распахнул окно и выглянул наружу. Все берлинское небо было расцвечено чудесными сполохами фестивального фейерверка. Ракеты, рассыпаясь на тысячи огней, медленно опадали и гасли в лучах занимающейся утренней зари.

Через пару месяцев к очередной праздничной дате Пригарин получил за операцию «Ракета» орден Красной Звезды. Трошину была объявлена благодарность.

История, которую я хочу рассказать, началась в середине 60-х годов в Германии, а закончилась через десять лет в краях совсем иных.

Я, молодой оперработник разведки, принимал дела у моего сослуживца Жени Чекмарева, завершавшего загранкомандировку. Женя, по-немецки Ойген, был битым-перебитым, прошедшим огонь и медные трубы старшим опером. Мне еще только предстояло стать таким.

Мы сидели друг против друга у открытого окна, вдыхая запах цветущих акаций, потягивая колу и приводя в порядок секретную документацию, которая подлежала передаче. Было жарко, несмотря на то что между нами гудел, как аэроплан на бреющем полете, огромный старинный вентилятор, взятый в сорок пятом в качестве трофея.

Женя спешил и, поругиваясь, один за другим быстро заполнял бланки постановлений о сдаче в архив «дохлых» разработок. Мне спешить было некуда.

Зазвонил телефон.

– Послушай, чего они там хотят, – попросил Женя, не поднимая головы от бумаг.

Немец, представившийся Якобом, просил соединить его с Ойгеном. Я сказал об этом Жене, прикрыв трубку ладонью.

– Он уже в архиве, – ответил мой коллега. – Пьянь, бесперспективен. Скажи ему, что я умер.

– Как?! – изумился я. – Ведь он может встретить тебя в городе.

– Тем лучше. Сообразит, что с ним не хотят встречаться.

– Должен огорчить вас, – сказал я в трубку, старательно вплетая в свой голос нотки печали. – Ойген скончался сегодня на рассвете.

– Mein Beileid!^[6] – горестно завопил Якоб после некоторой паузы. – Когда и где похороны?

– Ойген завещал похоронить его на родине.

Якоб прокричал еще несколько фраз, содержание которых было чрезвычайно лестным для безвременно покинувшего нас товарища по общей борьбе, и повесил трубку.

Вечером того же дня после трудов праведных и неправедных мы с Ойгеном отправились поужинать в подвальчик «У Марты», который местное население за его мрачноватую тесноватость именовало не иначе как «Крышкой от гроба». Несмотря на полное отсутствие комфорта, подвальчик пользовался у аборигенов необычайной популярностью. Возможно, причиной тому была жена хозяина – высокая статная красавица Брингфрида, разливавшая пиво и шнапс у стойки.

Я расправился с боквурстами-сардельками, выпил одно пиво и заказал другое, полюбовался Брингфридой, почитал готические надписи на стенах, посудачил с Ойгеном о том о сем и хотел было закурить, но тут внимание мое привлек полный краснолицый мужчина лет тридцати пяти, сидевший в дальнем углу с недопитой кружкой в руке. Он смотрел в нашу сторону, нет, он смотрел на Ойгена и по лицу его блуждали то мистический ужас, то радость, то грусть с обидой.