Яр поднял голову – концы верёвок болтались на толстой ветке, будто только что сняли с неё двоих висельников. И жалко вроде, но уж больно горько смотреть на качели, которые теперь если и взлетят, то только от ветра. Ох, Беляночка.

Наверное, Яр был одним во всей деревне, кто сегодня не пошёл гулять на свадьбе княжича. Даже хворые с кроватей поднялись ради невиданного зрелища да богатого угощения. А ещё – ради счастливицы Инн, которую никогда больше не увидят.

Боялся Яр, что её к себе лес заберёт, а оказалось, что беда-разлука пришла не с той стороны. Ему бы напиться до забытья, только уж так повелось, что Яр не охоч был до горькой. А ещё бы – порадоваться. Искренне, от сердца, ведь его девочка нашла счастье. Не сам ли он думал, что даже княжич её красоте покорится? Ходить теперь Беляночке в шелках и жемчужных бусах, в мехах, что не дадут зимой замёрзнуть вернее кузнечьего тулупа. Надо бы порадоваться, а что-то не радовалось. Разве возможно это для мужчины, чья любимая за другого выходит?

Любимая? Любимая.

Не дочка, не маленькая подружка, не дававшая скучать в кузнице. А родная, милая, ненаглядная. Чужая невеста.

Яр чуть было и рябинку не срубил, да одумался. Может в какую-нибудь из зим молодая княгиня вернётся тётушку проведать и его, Яра, вспомнит. А он гроздью ягод угостит.

Тем временем солнце, ещё недавно красившее небо лишь кротким румянцем зари, целиком выплыло из-за восточного края горизонта. Значит, всё. Свершилось. Стала Беляночка женой княжича Миросвета.

Яр вернулся в дом, оставив дверь настежь раскрытой. Сел на высокий табурет, на котором всегда сидела Инн. И уронил голову на раскрытые ладони. Он всё ждал, когда послышатся песни, но вместо отдалённых звуков гуляния раздался хлопок двери его дома. Яр встал из-за стола, обернулся и увидел облако белой ткани, метнувшееся ему навстречу, а в следующее мгновение – лицо Инн напротив своего лица. Она встала на носочки и поцеловала его, совсем без умения, но с таким жаром, какого Яру не доводилось и в кузне испытывать. А потом разрыдалась.

– Беляночка моя…

Яр сжал её лицо ладонями, большими пальцами принялся стирать слёзы, да только без толку. Те всё бежали и бежали, а он гладил и гладил девичьи щёки, никак не верил, что Инн перед ним настоящая. Так бы и сцеловать слезинку, узнать: солёная?

– Что же ты? Как же?..

– Сбежала, – всхлипнула Инн. – Все так суетились, что на минутку даже про меня забыли. А я не могу… Я ведь только тебя…

Инн прижалась к Яру, обвила его руками так, будто сказала: «И отдирать станешь – не отдерёшь». Не знала, глупенькая, что он и не станет, что ничего на свете так не желает, как держать её в объятиях. Тоненькую, нежную, его, только его Беляночку.

– Что же ты наделала, – прошептал вроде и укор, а вышло одно – ласка. – Родная моя, любимая ты дурочка.

– Что теперь будет, Яр, что будет… – Инн спрятала лицо у него на груди, вцепилась пальцами в рубаху.

«Беда будет». Да только вслух не сказал. Разве есть теперь какая сила, чтобы заставила Яра Беляночку свою оставить? Пусть княжич лютует, пусть в деревне об опороченной девке судачат – справятся, переживут.

– Вот что… – Яр коснулся губами её макушки. – Ты ведь пойдёшь за меня, Беляночка?

Инн кивнула, перестала всхлипывать, готовая довериться всему, что Яр сейчас скажет.

– Пойдём сейчас к твоей тетушке, благословения испросим. Чем дольше ты у меня прячешься, тем больше разговоров среди людей. А княжич… Как приехал, так и уедет. Забудется. Не бойся, я тебя в обиду не дам.

Так и отправились: Инн, как была – в подвенечном платье, Яр – в ненарядной рубахе. И хоть разговор предстоял тяжёлый, а дни впереди – нелёгкие, радость звенела в душе серебряным колокольчиком. Если бы спросила сейчас Инн снова, как в детстве, почему у него жены нет, ответил бы, что её ждал. И Беляночка ещё теснее, ещё доверчивей прижалась к Яру, будто мысли их переплелись так же крепко, как пальцы соединённых рук.

– Яр, ты качели повесь обратно, – попросила она. – И мне пригодится, и деткам нашим.

– Повешу, Беляночка, повешу.

За калитку своего дома Инн вошла вслед за Яром ни жива ни мертва, он аж почувствовал, как похолодели её пальцы. Во дворе, прямо на грядках с цветами, топтались дружинники князя и рыскали волкодавы, которых тот привёз для охоты. На Яра и Инн обрушились такие взгляды, которые могут череп расколоть вернее кузнечного молота. Но дорогу им никто не заступил.

В просторной горнице было не продохнуть – так много в неё набилось народа. Прижавшись спиной к стенке, стояла тётушка, одетая в праздничное, белая, как полотно. Двоюродных братьев Инн теснили по углам дюжие дружинники. А за столом сидел княжич Миросвет.

– Вот уж не думал, что ты так оскорбишь меня, – тяжело уронил он, подымаясь. – Поначалу решил, будто юная просто, напугалась и сама не ведала, что творишь. Надеялся, что верну, успокою. А ты, оказывается, вот какая. К другому сбежала. Да к кому! Опозорить меня решила? Светлого княжича Миросвета на простого мужика сменять? Я ведь ради тебя против воли отца готов был пойти.

Яр разве что не зарычал. И не потому, что о нём говорили, как о босяке недостойном. Сам знал, что, быть может, вправду не годится для красавицы Инн. А потому что от слов княжича его Беляночка задрожала, как травинка.

– За неё теперь я в ответе, – Яр шагнул вперёд, расправил плечи, будто мог ими закрыть любимую от гнева Миросвета.

А тот только бровью повёл. И хватило: двое дружинников, точно натасканные псы, метнулись к Яру и сгребли под локти. Уж сколько в руках Яра, которым покорялось железо, было силы, но даже им с хваткой княжьих молодцев не вышло справиться.

– И ты ответишь, а как же.

Княжич едва ли взглянул на Яра, будто тот был досадным камешком на дороге. По-настоящему смотрел он только на Инн. Будто хотел спалить её на месте или, наоборот, в лёд обратить. Всё одно Яр почувствовал беду.

Дёрнулся в руках дружинников, гаркнул:

– Беги! Беги прочь, Белянка!

Инн послушно отступила назад, но вдруг мотнула головой, сделала два шага к Миросвету.

– Ты не зря злишься, светлый княжич, глупой я оказалась: только надев подвенечное платье, поняла, что не смогу ни себя, ни тебя обманывать. Затуманили мне голову и очи твои светлые, и слова твои ласковые, как тут было отказать… Да только сердце-то не обманешь. Плохо я поступила, что на разговор тебя не вызвала, но хоть сейчас скажу: нам обоим врозь лучше будет. Люблю я Яра. Прости нас, светлый княжич, доброю своей душой.

Может и была его душа доброй, да только не разглядеть её было из-под сведённых бровей и лёгшей на лицо тени. И когда только успел он оказаться возле Беляночки? Когда замахнулся? Яр увидел только, как мотнулась голова Инн от хлёсткой пощёчины.

Никакая сила больше не могла держать. Яр взревел, рванулся. Локти врезались в животы дружинников и те грянулись на пол, как подрубленные. Всё равно сколько их ещё. Нельзя им к Белянке, не посмеют!

Инн шатнулась к Яру, прислонилась, вжала голову в плечи – напуганный воробушек с перебитыми крыльями.

– Беги же! – рыкнул он, подтолкнул к выходу.

Инн понеслась прочь из избы, спотыкаясь о подол белого платья. Только это Яр и смог увидеть, а потом в горницу муравьиным роем хлынули дружинники. Яр толкнул одного, другого. Но куда ему одному против шестерых? Навалились, сбили с ног.

«Пустить за ней собак», – услышал приказ княжича прежде, чем кулак дружинника обрушился на висок.

5

«Убежала? Убежала ведь?»

Полуденное солнце резануло глаза, отозвалось болью во всём теле. Даже веки тяжело до конца разнять, а руки и ноги будто телегой переехало. И в ушах шум… Ан нет, не шум. Разговоры тихие, и рыдает кто-то.

Яр сморгнул слепящую пелену с глаз, поднялся на ноющих локтях. Как это он во дворе оказался? Видать, выволок кто… А вокруг половина деревни собралась. Нехорошо Яру сделалось. Уж точно не набежало бы столько народу из-за побитого кузнеца.

– … морды-то все в крови.

И рыдание. Тётка Беляночки в голос воет.

Какие морды?..

Весь туман из головы Яра вышибло разом. Рывком поднялся, забыв, что ноги не держат, бросился к тётке:

– Где? Инн где?

А та только пуще в слёзы. Глотает их, за горло себя держит, будто вот-вот захлебнётся горем. Только сын её старший ответил:

– Нет Инн. В лес от собак побежала, да так и не вернулась. Зато собаки вернулись… А морды все в крови. Княжич забрал их и уехал.

Яр слушал, да не слышал. Будто не про Беляночку это всё. Не бывает такого. Не с живыми, не с любимыми.

А слёзы у тётки Инн настоящие…

Да нет же. Вот она, убегала из избы, тоненькая, беленькая. Поди, в лесу схоронилась, а лес её любит, не даст обидеть.

«и морды все в крови»…

– Нашли? – Яр и сам не заметил, что трясёт брата Беляночки за плечи. Да так вцепился, что на парне того и гляди рубаха лопнет. – Инн нашли?

– Да кто ж теперь в лес пойдёт?

– Я пойду.

– Яр, всем нам горько, а тебе – горше всех. Но в лесу кровь пролилась. Если бы ещё помочь можно было как…

Что он несёт? Будто Белянку уже отпели, будто… Что же за люди такие? Сколько Яр без памяти провалялся, а пойти искать Инн и не подумали.

Никто Яра не остановил, не начал увещевать, когда он бросился к лесу. Верно прочли в его лице, что зашибёт любого, кто попробует не пустить. Только сам лес и мог помешать.

Яр упрямо шагал к грозным соснам, стерёгшим лесную чащу. Что ему сейчас духи, что их запугивания, когда где-то там Беляночка? Пусть загубят, пусть убьют, хоть до скончания веков пусть мучают, только сначала он свою девочку из леса вынесет.

Как много лет назад…

Только кругом теперь не мягкие сугробы по колено, а мох, жгущий глаза ядовитой зеленью. И студёный ветер не лезет в рукава и за ворот. Но уж лучше бы так, чем затхлый стоячий воздух, будто Яр шагнул не в лес, а в древний склеп. Ворона перед самым носом пролетела, мол, не ждут тебя здесь, кузнец, убирайся вон, пока цел.

Яр вскинул лицо к сосновым макушкам, бросил с вызовом:

– Где она?

Деревья качнулись, будто усмехнулись. Да и не ждал Яр, что лес ему станет помогать. Сам кинулся в чащу – сердце приведёт! Уже раз привело… И что же он, дурак, счастью противился? Пусть и не тогда, когда Инн малышкой несмышлёной просила пожениться, но потом-то? Будто чувств своих не понимал. Сам же себя обманул, запутал. А ведь тогда ничего бы этого не случилось. Не искал бы её то ли живую, то ли мёртвую.

Вдруг Яр заметил, что словно бы не сам идёт, а лес его направляет. Тут деревья сгрудятся, не давая пройти, а там разойдутся, дорогу уступая. Больно уж услужливо, больно напоказ. Жара десятка кузниц не хватило бы, чтобы отогнать холод, пробравшийся в сердце. И не идти нельзя. Лес как издевается… Зачем ведёт, куда?

А потом увидел, куда.

На рыжей хвое лежал снег, а по нему щедро рассыпана алая рябина. Яр подался вперёд. Не снег – белая ткань. Разодранное платье подвенечное. И алое на нём – не рябиновые ягоды.

У Яра ноги стали будто чужими, подкосились, не дали подойти. Упал, руками потянулся к Беляночке. Вдруг она сейчас застонет и тоже к нему пальчики белые протянет. Да только не протянула. Как были они наполовину врыты в землю, так и остались. А спину так собаки объели, что Яр и сам не пожелал бы услышать Белянкин стон.

Да как же это… Неправда, всё неправда! Лесной глумливый морок.

Яр поднялся на четвереньки, точно зверь какой добрался до лежащей ничком Инн. Потянул за плечи, глянул в раскрытые глаза. В них хрустальным льдом вмёрзли ужас и боль, а больше ничего не осталось. Ни любви, ни тепла, ни жизни.

Лечь бы возле Беляночки да помереть тут же. Яр бы и лёг, но никто за ними в лес не придёт. Если уж не вышло дать ей ни мужниной любви, ни детей, так хоть не позволит навечно одной в лесу пропасть.

Укрыть бы, да кроме своей рубахи ничего нет. Яр в неё и завернул, как уж вышло, взял Беляночку на руки – всё такая же невесомая, будто снова пятилетнюю малышку держит. А всё одно нести тяжело. И каждая слеза, что на рубаху-саван падала, казалось, весит не меньше наковальни.

– Наша она! Наша, наша! – разбежались эхом злые шепотки. – Не заберёшь.

Яр стиснул зубы, пальцами в Белянкино тело вцепился. Чужую девочку лесу не отдал, неужто свою, любимую оставит? Двинулся вперёд, через грозно скрипящие сосны, к дому.

Раз – еловая лапа по лицу хлестнула, обожгла колкой хвоей. Другая в глаза метила, да Яр зажмурился. Малинник на пути вырос, и руки будто сами в цепких ветках завязли.

– Не отдам, – прорычал, пробился сквозь малину, топча кусты сапогами.

Бросился бежать. Всеми правдами и неправдами вынести, вырвать Белянку из лесной пасти.

Корень петлёй выскочил прямо под ноги. Яр запнулся, пролетел вперёд. Чудом только не грянулся о землю, ощерившуюся клыками из обломанных веток.

А потом Яр вдруг услышал далёкие голоса. Свои, деревенские – сразу понял. Кинулся на звук.

– Сейчас, милая, сейчас, родная. Выберемся, – зашептал, сбивая дыхание.

Вот уже и дымок завиднелся меж стволов. Казалось, ещё верста, не больше, и за соснами покажутся избы. Вот уже, немножко. И тут голоса не ближе стали, а дальше, а потом и вовсе за спиной уже послышались. Впереди же – чаща, да такая дремучая, будто Яр в самое сердце лесное забрался.

Разом стало темно. Не заметил он, пока от хлещущих веток отбивался, как солнце закатилось за зубья сосновых верхушек, как сумерки сгустились. Оказался ночью во владениях духов, когда они вступают в полную силу. И лес взглянул на Яра тысячей глаз.

Яр обернулся вокруг себя. Кто к нему выйдет? С кем говорить? Странно, вроде и темно, а всё будто бы видно. Деревья плывут, склоняются к нему, приглядываются. С ветки рыжий кот смотрит – с одной головой на двух туловищах.

Яр не умел говорить с духами, но точно знал, что всем по сердцу почтение. Поклонился в пояс:

– Знаю, лес на меня гневается, гибели моей хочет. Позвольте только Белянку домой к родным вернуть, чтоб похоронили по-человечески. Сам к вам приду, по своей воле, слово даю. Делайте тогда со мной, что хотите.

А лес только засмеялся, глумливо ухнул из дупла филин с заячьими ушами. И ответа уже Яру не надо было, чтоб понять: нет у леса сердца. Ни умолить его, ни разжалобить. Угрожать и вовсе глупо. Что он, кузнец, против духов?

– Наша она, – снова раскатилось вокруг.

Яр крикнул в сердцах:

– Да на что она вам, нелюди?! Мёртвая…

Крикнул, и будто только сейчас признал. Нет больше его Беляночки. Глянул на неё – а она на него в ответ глядит, глядит и улыбается.

– Мёртвая, мёртвая! – заухал филин, и из-под каждой ветки посыпались на Яра хохотки, страсть как весело духам стало.

Яр совсем перестал чувствовать вес Инн, будто под рубахой только воздух. Беляночка спорхнула с его рук, как голубка, поскакала по соснам, с каждым духом здороваясь, и вернулась. И платье подвенечное на ней целёхонько, и шея, порванная псами, глаже лебяжьей.

– Правда я теперь мёртвая, – сказала она, – но ты не печалься, ни к чему это.

Инн коснулась холодными устами щеки Яра, а потом положила земной поклон на все четыре стороны.

– Миленькие, отпустите Яра. Не будет мне покоя, если вы его погубите.

Зашумели сосны, забегал по хвоинкам ветер, будто ответ каждой собирал, влетел в заячье ухо филину, и филин молвил:

– Пусть идёт, сестрица, коли ты за него просишь.

Яр неверяще протянул к Беляночке руки. Из всех лесных издёвок и насмешек эта казалась самой страшной, самой жестокой. Снова духи морочат или правда? Правда она перед ним стоит целёхонькая?

– Иди, Яр-жар, – шепнула Инн, и из её глаз выкатились две льдинки, упали в мох. – Тебе, живому, место среди живых. А я и мёртвая всегда буду тебя любить, останусь твоей вечной невестой, но только в лесу.

– Да куда же я? Если ты здесь, то и для меня нет другого места. Один раз не удержал, неужели второй раз соглашусь с тобой расстаться?

– Просто так тебе в лесу не остаться, – предостерегающе сказала Инн.

То-то у него вспыхивала искрой мысль, как же духи позволили беде случиться, почему не защитили, не спасли. Значит, вот как. Сами Беляночке гибели желали, как той далёкой зимой. Замёрзла бы насмерть – навсегда в лесу духом осталась. Тогда не вышло, так теперь всё равно своего добились.

– Если умереть надо, так я умру. Чтобы с тобой быть, любую смерть приму.

– А если не смерть?

– Всё равно, Беляночка. Что ж ты, дурочка, спрашиваешь.

Инн взяла его за руку, и вокруг посветлело. Повела за собой, и торчливые болотные кочки под её ступнями покрылись ровным серебряным настом, выстлавшим путь вглубь леса. Разноцветные тени духов ложились на морозную дорожку, и слышалось Яру неодобрительное ворчание, то похожее на скрип двери, то на сорочий стрёкот.

Сосны внезапно прыгнули в стороны, закончился ледяной настил, и Яр увидел поляну, посреди которой раскинула ветви красавица-рябинушка. В разгар лета её резные листья полыхали осенней медью, а промеж них прятались гроздья спелых ягод.

Инн крепко сжала прохладными пальцами ладонь Яра, провела его через поляну до рябины, поклонилась ей.

– Дозволь, сестрица, ягодой угоститься, – попросила она.

По кроне рябины пробежал ветерок, и Яру почудилось, что не ветви шелохнулись, а девица величаво склонила голову. В протянутую руку Инн упала гроздь алых ягод. Беляночка сощипнула их с черешков и поднесла на раскрытой ладони ко рту Яра. Он не стал спрашивать, зачем. Собрал губами рябиновые ягоды и раскусил. Терпко и невозможно сладко. Так вот почему Инн их так любила…

Яр хотел погладить её по щеке, приласкать, но взметнулась вверх не человеческая рука, а звериная лапа. Медвежья. Инн прильнула к ней, зажмурилась, чтобы удержать в глазах слёзы-льдинки.

– Спасибо, сестрица, – поблагодарила рябину Беляночка, положила руку на загривок Яру и повела прочь, приговаривая: – Бедный ты мой бедный, – приговаривала Инн, – не хотела я для тебя такой участи.

Яр не мог ей ответить словами. Понадеялся лишь, что когда-нибудь она и сама поймёт: нет для него большего счастья, чем быть со своей Беляночкой. А медведем ли, человеком ли – всё едино.

***

С тех пор, как Беляночка и Яр сгинули, зимы рядом с волшебным лесом стали выдаваться такими снежными, что избы заметало по самые крыши. Промеж собой деревенские судачили, что это Белая Инн, вечная невеста, застилает постель своему жениху. Видели её летом, пляшущей на празднике лесных духов в Ночь Костров. Пела она песни задорнее, чем живые девицы, лучистее, чем они, улыбалась молодцам, вот только наутро всегда убегала в лес. Один парень влюбился и погнался за ней, хотел поймать, да только красавицу Инн под сенью сосен встречал медведь. Парнишка потом божился, что глаза у того медведя были человеческие, только никто ему не поверил.

Иллюстрация Людмилы Коноваловой