Цитаты из книги «Центр тяжести»

А вечером, проходя мимо двери, ведущей в подвал, я слышал шорохи из темноты – и я не мог поверить в то, что эти шорохи – все, что осталось от него. * * *

Все эти разговоры угнетали меня – я жил с ощущением, что не справляюсь с тяжестью родительских надежд. Но я был хилым ребенком – и надежды давили все сильнее: и чем бы я ни занимался – я был ниже среднего; как тройка в школьном дневнике: всего лишь «удовлетворительно» и оттого постыдно.

Самое страшное во всех этих «праздниках Победы» в том, что со временем из них выветривается содержание.

Ты можешь построить целую цифровую крепость, использовать самые современные разработки в области шифрования и защиты данных, но все это не имеет значения, если какой-нибудь дятел из министерства-чего-нибудь-там с высоким уровнем доступа запишет свой пароль на желтом стикере, повесит стикер на монитор, а потом сфотографируется на фоне монитора для прессы. Если какой-то интеллект нас и уничтожит, то скорее низкий, чем искусственный.

Он отмахнулся, мол, «да брось, не за что извиняться». Я рассказал Михаилу Петровичу о своих родителях – с самого начала и даже упомянул беззубую цыганку, поведавшую маме, что ее первый сын будет уродом. Я рассказал об отношениях в нашей семье и о маминых сложносочиненных амбициях, о ее мечтах «быть опорой для гения» и «писать романы».

Ощущение дикое, словно мы вернулись в какую-то другую, параллельную реальность, где все выглядит почти точно так же, и это «почти» не дает тебе покоя, ты озираешься вокруг, и тебе кажется, что все эти дома – всего лишь декорации, которые кто-то возвел здесь, чтобы обмануть тебя, а люди, твои соседи, одноклассники – актеры.

И постепенно этот рейс – 12:45 – стал занимать в его жизни одно из самых важных мест. Он даже письма к ней подписывал именно так – «1245». Это значило: «С нетерпением жду встречи с тобой».

А потом я взглянул на пшеничное поле и вспомнил про эту книжку, где там пропасть на ржаном поле. Надо бы ее почитать, хоть пойму, в чем же там соль и зачем кому-то понадобилось сеять рожь прямо над пропастью. Какой в этом смысл? Ведь если засеять поле на краю пропасти, то люди не смогут увидеть края и упадут. Или, скажем, комбайн будет собирать эту рожь, и комбайнер не заметит края и свалится туда. Интересно, в книжке есть ответы на эти вопросы? А если, например, на дне этой пропасти есть деревня или город, и жители живут себе и в ус не дуют, а потом – бац! – и им на головы упадет комбайн, а? Прямо вот на крышу дома. Сидишь ты такой, завтракаешь, яичница, кофе с молоком, все дела, и – фигак! – твои кишки намотаны на лопасти комбайна! Что-то такое было в той крутейшей книжке братьев Стругацких, которую мне читал отец! Хоть убей, не помню, как она называется: там что-то про осадки. Надо будет спросить у отца.

всегда виноват кто-то другой. И стоит нам разделаться с этим «другим» – все тут же встанет на свои места. Убить злого колдуна, отрубить голову дракону, бросить в вулкан Кольцо Всевластия, взорвать Звезду Смерти, – сделай это, говорит сказка, и все остальные проблемы сами собой, автоматически решатся: люди перестанут ссать в подъездах, уклоняться от налогов и воровать провода с линий электропередачи. Вообще, эта вера – в то, что в мире существует некий универсальный злодей/объект, уничтожение которого принесет свободу, – это, мне кажется, очень наивная и даже вредная вера. Убей дракона – и проблемы исчезнут. Это логика сказки, и она никогда мне не нравилась. На самом деле, если убить дракона, люди вряд ли сильно обрадуются, наоборот: они еще очень долго будут носить цветы на его драконью могилу и, сидя в рваных трениках на кухне, будут повторять: «Вот при драконе порядок был, а сейчас что? Безобразие!» Убить дракона действительно нужно. Но не в реальности, а в голове у каждого жителя страны

Народные сказки учат нас, что во всех бедах