– Еще есть двое, рыжие, я их еще не назвал. Ну как, животы и лапы белые, спина рыжая и голова немного. А у одного хвост тоже, рыжий. Но я думаю они девочки, – поразмыслив, как-то раз произнес Сашка. Мать с Татьяной удивленно переглянулись и сестра поинтересовалась:

– Почему ты так решил?

На что Сашка отвечал:

– Ну они же ушки так складывают и…– здесь он принимался ходить кругами, прижав локти к бокам, и чуть присев наклонялся, стараясь поточней показать их повадку.

– А мальчики как ходят? – не унималась Татьяна.

На это Сашка выпрямлял спину, и сложив руки в крючки, прижимал их к груди и подняв голову вверх громко и однократно гавкал. От этого выступления женский пол начинал смеяться и одобрительно кивая хлопать в ладоши, приветствуя мастерство исполнения. А, Сашка меж тем продолжал, подстегнутый овацией:

– Еще не все. Есть двое одинаковых. Они мохнатые, на боку кружок черный, как нарисованный. Сами серенькие с белым, а через глаз полоска черная, как у пиратов и одно ухо белое, а другое черное. Но только они одинаковые наоборот.

– Что значит, одинаковые наоборот? – услышав это впервые, спросила Наталья

Тогда Сашка схватил первую попавшуюся под руку кошку, и поднеся ее к зеркалу, заявил:

– Вот как сейчас, Белка одинаковая наоборот.

Таким образом выяснили что расцветка, двух щенков и вправду была практически, полностью зеркальной, за исключение некоторых малозаметных мелочей.

Единственным кого эти спектакли, не только не радовали, но и раздражали, был Григорий. А в этот раз, он и вовсе начал орать, разъярившись сильнее обычного. И к финалу истерики, даже выписал Сашке подзатыльник. За эту выходку был моментально, облаян супругой.

Сашка плакал, а Наталья успокаивала его и приговаривала:

– Саша сынок, собачек все равно придется раздать.

– Почему? – тянул он плаксиво.

– Ну как же, просто это не честно, у нас их много, а у остальных не одной.

На такие рассуждения Сашка, реагировал спокойно, хотя, услышав это впервые пытался протестовать, но смерился в общем-то быстро. И как-то раз даже поинтересовался:

– А далеко?

– Что, далеко?

– Далеко, собак отдадим?

– Нет, здесь рядом, по соседям.

Тогда Сашка более охотно мирился с грядущей утратой, заблаговременно радуясь перспективе посещения собак в будущем.

Так же Сашку водили к бабушке. Екатерина Степановна – мать Натальи, была бывшей школьной учительницей, хотя ее рвение образовать Сашку говорило, что бывших учителей не бывает. Несмотря на то, что в свою школьную бытность она вела биологию, Сашке закладывала азы всех доступных предметов, но в основном учила читать и писать. Эти походы, Сашке не нравились, ведь гранит науки тяжело поддавался на укусы его молочных зубов. У Екатерины Степановны на этот счет имелось иное мнение. Она считала его одаренным, ведь Сашка, в свои пять с небольшим лет, уже сносно писал, читал по слогам и в общих чертах, знал атлас мира. И еще, Екатерина ни как, не могла допустить, чтобы внук заслуженной учительницы, отправившись в школу, вдруг начал отставать, по каким бы то ни было предметам. Ко всему прочему, Екатерина Степановна в разговорах с Натальей, иногда размышлявшую нужны ли ребенку такие нагрузки, напоминала о моральном и интеллектуальном облике ее мужа Григория, намекая на генетику. Наталья, конечно, пыталась вразумить ее, говоря, что все не так плохо, но каждая такого рода дискуссия заканчивалась одинаково. Екатерина каждый раз говорила только одно, что Наталья наивна, а единственно верный способ борьбы с дурной наследственностью – это учеба. Григорий меж тем, радости от общения с тещей так же не испытывал. В ее присутствие предпочитал, в большем молчать, а за глаза называл ее старым ученым попугаем, имея в виду то, что она действует по заученному плану, и не допускает каких-нибудь новых слов, особенно относительно его персоны. Так же отдельным пунктом, раздражавшем Григория, стояло ежегодное новогоднее фотографирование, преследующее историческую цель. На этих фотографиях, в насильно надетой на нем рубашке, Григорий выглядел в высшей степени неорганично, на фоне простой, но приличной семьи и сияющей поддельной улыбкой, тещи.

В средине января, семейство готовилось отмечать сорок первый день рождения Григория. Наталья с Татьяной носились как заведенные с самого утра. Беспрестанно что-то нарезали, варили, жарили парили и прочее. Сашку, на время празднования отвели к бабушке, ведь сама она не любила участвовать в подобных застольях, да и с некоторых пор, ее перестали на них приглашать. Наталья, по этому поводу уже не требовала объяснений, но Григорий, чуя за этим смирением укор, считал нужным сказать:

– Мой праздник – мои гости, будет твой, зови кого хочешь. Хоть подруг, хоть мать, хоть зверье таежное!

К Григорию на праздник пришли соседи, и сотоварищи по охотничьим делам с женами. Отмечали стандартно, после поздравлений с пожеланиями того, чего в полной мере сбыться не может, выпили и незаметно разделились на два лагеря. Женщины пили вино, резво болтали о хозяйстве, детях, и о чем-то шептались, обсуждая прочие женские дела. Мужики пили чего покрепче, говорили об охоте и рыбалке, быстро надоело, попытались переключиться на разговор о женщинах, но его подавили тяжелые взгляды супружниц, поэтому сразу перешли к политике. Политически грамотных за столом не нашлось, а если они и были, то помалкивали. В общем недальновидные рассуждения и слабое знание материала, неизбежно вели компанию в политический тупик, прямо как на некоторых заседаниях государственной думы. По мере повышения уровня алкоголя в крови, рос и градус напряженности. Ну, а тут или драка, или песня. Затянули старую казачью, под названием «Не для меня», пели ее четыре раза, пока не надоели женам, ну и сами не подустали. Не в пример той же самой государственной Думе, не имеющей песенной альтернативы. В общем пили, говорили и ходили курить на крыльцо.

В конце праздника, провожая гостей до калитки, Григорий вручил по одному щенку трем из шести пришедших семейств. Кузминым достался Усатый, а Семеновым и Гулько по рыжей сучке, до сих пор не удостоенных имен. Клавдия Семенова пыталась отказаться от дара, говоря:

– Спасибо, конечно, но нам собака не нужна.

Но разговор тут же прервал, ее благоверный, вклинившись с заявлением:

– Гришка, не слушай ее! Когда собака в дому лишняя была?

В общем забрал и долго, благодарно тряс, пожимая руку. Последним выходил Петров. Он взглянул на двух оставшихся щенков, нервно отиравшихся вокруг обеспокоенной матери, и поддавшись общему настроению спросил:

– А этих, с пятнами, что не раздаешь?

Ответ Григория был моментальным:

– Нет! Это левый и правый, вишь одинаковые, сам бы не заметил – спасибо Сашке.

Петров понимающе кивнул и в благодарность за торжество, пожал Григорию руку и поздравив еще раз, отправился за остальными гостями.

Часам к десяти утра, бабушка привела Сашку. Тот первым же делом обследовал будку и недосчитавшись собачьего поголовья разволновался. Вбежал в дом и без предисловий спросил готовящую обед, мать:

– Мам, где щенки?

Наталья спокойно и твердо ответила:

– Мы их вчера отдали.

– Кому, кому отдали?!

Здесь Наталье стало ясно, что Сашка не отстанет, и вынужденно назвала все фамилии и адреса. Но адреса, как раз называть было необязательно, он прекрасно знал этих людей и места их жительства. И на этом успокоился. Но иногда вместе с соседкой Машей, с которой дружил с недавних пор, иногда проведывал, наблюдая за ними сквозь дыры в дощатом заборе. Как они теперь, каждый в своем дворе привыкают к новому дому. Двух оставшихся щенков, Сашка назвал Рэм и Ром, сказалась недавнее прочтение бабушкой, мифов древнего мира.

Дальше дела пошли нескучные. Закончилась зима. К концу апреля растаял последний снег. Река оттаяла поздно, так что окраину в низине затопило. В те дни беготни было полно. По Заречной носились грузовики перевозящие уцелевшие вещи пострадавших. И время от времени курсировал милицейский бобик с мародерами, взятых на попытки поживиться имуществом затопленцев. В общем улица оживилась, ведь в своем обыкновенном существовании, если по ней проезжало три десятка машин в день, движение считалось интенсивным.

Весна пролетела быстро. Холодный, пронизывающий ветер сменился жгучим зноем резко-континентального лета. Пошли купания в вечно холодной реке. Сашке исполнилось шесть лет и теперь он мог купаться самостоятельно. Верней ему так казалась, ведь Наталья уже договорилась с соседскими ребятами постарше чтобы те присматривали за ним и прочей малышней. Хотя, это все понимали и так.

Само собой, лето закончилось гораздо быстрей любого другого сезона. Пришла новая осень, а для Сашки она стала новой в двойне – он пошел в школу. Учеба нравилась, от того, что давалась легко – спасибо бабушке. Его радовало буквально все – новые друзья, игры, школьные запахи, обеды в столовой. Но особую радость доставляла дорога в школу и обратно. Это потому, что он мог ее преодолевать самостоятельно, без сопровождения взрослых. И если нет участия родителей, всегда можно было куда-нибудь залезть, и обязательно туда, куда запрещено, более действенного способа изучения окружающего мира ни Сашка, ни его одноклассники придумать не могли, да и не старались. Впрочем, и во взрослой жизни – это самый действенный способ, изучить что бы то ни было хоть сколько-нибудь подробно.

Рэм и Ром подросли и на правах взрослых собак сидели на привязи, на заднем дворе. Ежедневным и обязательным ритуалом для Сашки было посещение близнецов по приходу из школы.

Как-то в ноябре, с Григорием приключилась неприятность, или какой черт его укусил, в общем случился с ним приступ участливого отца. Прежде не интересовавшийся, успеваемостью детей в школе, вдруг потребовал у Сашки дневник. Оценки были сплошь четыре и пять, но в самом низу предпоследней из заполненных страниц, зияло написанное красной ручкой обращение к родителям, явиться в школу, для разъяснения сложившихся обстоятельств. Приступ тут же отступил, и Григорий передал дневник Наталье. Наталья на следующий же день отправилась в школу на разговор с классным руководителем Сашки. Петр Семенович пояснил, что Сашка подрался с сыном председателя сельского совета, Колей. Последний задирал его и обзывал, Сашка долго терпел, но позавчера не выдержал и разбил ему нос. От Сашки требовалось извиниться перед Колей и его родителями, так же пришедшими для получения объяснений. Сашка молчал и опустив глаза выслушал обвинение, а потом встал и неожиданно для окружающих, да и для самого себя, завопил своим еще тонким голоском:

– Нет! Я не буду извиняться, он сам виноват!

Затем пулей вылетел из класса и бегом помчался к выходу. Наталья же, еще некоторое время поговорила с родителями Коли и Петром Семеновичем и пообещав принять меры, так же удалилась. Сашка дождался ее у ворот школы, и молчком поплелся вслед за ней. Наталья усиленно делала вид будто она его не замечает. Наконец Сашка не выдержал, довлеющего укора, и затараторил, чуть обогнав Наталью:

– Мам, ну я же невиноват, он сам полез. Ну и что, что у меня таких кроссовок нет. Он меня нищим назвал, – Наталья сжала губы и молча взяла его за руку. Сашка продолжал тараторить и некоторое время спустя, уже серьезно спросил, – Мам, а мы не нищие?

Наталья взглянула куда-то вверх и ответила:

– Нет, сынок у нас все в порядке, просто некоторые люди сами зажрались и детей своих тому же учат.

Как бы то ни было, Сашку наказали. Меру пресечения выбрали стандартную, запрет прогулок и игр даже во дворе. Ранним вечером пришла Маша, ее в дверях встретила Наталья. Маша поздоровалась и спросила:

– А Саша дома?

– Дома, только он никуда, не пойдет – он наказан.

На разговор вышел Саша и понуро поприветствовал подругу, а она поинтересовалась, периодически поглядывая в сторону Натальи:

– Саш, а где твои собаки?

– За домом привязаны, – без колебаний ответил он.

– Их там нет, я через забор видела.

Сашка рванул на улицу прямо в домашних тапках. Собак на месте не было. Обследование остального двора результата так же не дали. Тогда он вбежал обратно в дом и перекосив лицо завопил:

– Мама, где собаки?!

Наталья только пожимала плечами, она действительно ничего не знала об исчезновении собак, недоумевая куда они могли подеваться. И даже сходила на задний двор и самостоятельно обошла все постройки. Собак не было, равно как и привязи. Осталась только проволока, натянутая между столбов, вдоль которой они бегали.

К вечеру пришел Григорий, разулся и уселся за стол. Наталья, впившись в него строгим, оценивающим взглядом, сразу спросила:

– Ты куда собак дел?

– Отдал, – тут же ответил Григорий.

– Значит щенками ты их не отдал, а вот теперь решил отдать?

– Да.

Сашка, услышав об этом ревел навзрыд весь вечер, да так и уснул. А по утру выглядел собранным и злым. Молча позавтракал, собрался и отправился в школу. Дальше на попытки его разговорить реагировал точно так же, как вела себя мать в случаях его провинности, острым игнорированием. Так прошел и следующий день. Теперь Наталья решила сменить тактику и стала подсылать к нему Татьяну. Она считала, что на правах человека мало что решающего, а значит находящегося до некоторой степени в угнетенном состоянии, она для Сашки будет более располагающим собеседником. И не ошиблась. Уже на следующий день, Сашка смеялся над шутками и даже пытался рассуждать:

– А может собакам на новом месте лучше. И может их не сажают на цепь, и они могут гулять и играть сколько хочется?

Этими своими размышлениями вгонял в умиление мать. И прошибал в корке юношеского цинизма Татьяны брешь, в которую нещадно лезли сантименты, так отвратительные всякому подростку.

На этой же неделе в дом по соседству въехало семейство Крючковых. Семья была большая, помимо супругов включала в себя четверых детей: шестнадцати, тринадцати, десяти и шести лет.

Теперь в компании Сашки и Маши появился Илья. И вот уже сколоченная шайка, орудовала по окрестности, то обследуя полуразвалившийся совхоз, то лазая по окончательно заброшенной пилораме.

Прошел где-то месяц. В один из дней осенних каникул, Сашка пришел с улицы и увидел в пороге новые, отцовские унты. Наталья усадила его обедать, и по обыкновению спросила:

– Что делал?

– Ходили с Машкой в совхоз, и на старое стрельбище, гильзы нашли.

Покопался в кармане, вытащил пригоршню уже порядком окислившихся пистолетных гильз. Сунул их обратно и уже хотел ухватить грязной рукой кусок хлеба, но Наталья, запричитав погнала его к раковине. Сашка с неохотой вымыл руки и уселся за стол. После обеда потянулся и по-хозяйски принялся разглядывать новые унты, при этом приговаривая: