В первом фрагменте это, прежде всего, проблема врожденного и приобретенного, видового и индивидуального опыта. Основные идеи, обосновываемые в этом фрагменте, – это идея пластичности, изменчивости инстинктивных форм поведения и идея о невозможности противопоставить видовое и индивидуально приобретаемое поведение. Уже в своей диссертации, опираясь на идеи ряда зарубежных единомышленников, А.Н. Леонтьев приходит к тезису, который с 1950-г гг. стал общепринятым в изучении поведения животных, не говоря уже о человеке – что понятие инстинкта не может выступать удовлетворительным объяснением наблюдаемых и экспериментально установленных закономерностей этого поведения.

Во втором фрагменте затрагивается особенно много проблем методологического уровня. В нем Леонтьев вводит принцип деятельности как ключевой объяснительный принцип зоопсихологии, разводит понятия «деятельность» и «поведение», сохранив за последним статус лишь описательного понятия, и, наконец, вводит понятие смысла в двух его разновидностях: инстинктивный смысл (позднее переименованный в биологический) и сознательный смысл (позднее переименованный в личностный). Смысл определяется как «то отношение объективных воздействующих свойств, которому подчиняется деятельность субъекта». «Смысловые связи – это те связи, которые не осуществляют деятельность, а осуществляются ею».

Третий и четвертый фрагменты в определенной степени соответствуют ранее неоднократно публиковавшемуся очерку развития психики в животном мире – соответствуют по основным идеям, но отнюдь, за редким исключением, не текстуально. Помимо известной концепции трех стадий развития психики животных (элементарная сенсорная психика, перцептивная психика и интеллект) мы находим в них оригинальные рассуждения о нелинейном характере эволюции, интереснейший экскурс в проблему чувствительности растений, обсуждение закрепления навыков и выделения операций у животных, а также проблемы игры животных, подробный анализ отличий человеческих орудий от квазиорудий животных, соображения о психологии домашних животных… Немногие современные докторские диссертации могут претендовать на такую широту и глубину охвата и без того предельно общей проблемы! И это не случайно. Все годы главным для Алексея Николаевича было построение философии психологии, ее методологического каркаса, который давал возможность на первый взгляд легко и как бы мимоходом давать ответы на сложнейшие вопросы.

Одним из таких вопросов была проблема сущности психического и его места во всеобщей взаимосвязи явлений мира. Вопреки официальным «марксистам» того времени, определявшим психику как функцию мозга, А.Н. Леонтьев и его школа приходят к пониманию психики как функции деятельности субъекта (именно такая позиция, как мы видели выше, вызвала ожесточенную критику). Подобное понимание психического противостояло широко распространенным в психологии, в том числе в отечественной, дуалистическим схемам.

С самого начала разработки теории деятельности (в докладе весной 1934 г.) А.Н. Леонтьев отчетливо заявляет о противостоянии позиции своей школы дуализму: «Великое и подлинно трагическое для психологии заблуждение картезианства состояло именно в том, что реальная конкретно-историческая противоположность внутренних, духовных процессов и внешних материальных процессов жизни, – противоположность, порожденная общественным разделением труда, – была абсолютизирована. Создалась грандиозная мистификация сознания. Наша задача состоит в том, чтобы прежде всего разрушить эту мистификацию в психологии»^[7]. В этом отношении он развивает идеи Л.С. Выготского, выражавшего озабоченность по поводу того, «с какой точностью и с каким совпадением даже в деталях восстанавливается в новой исторической обстановке, в новом научном выражении во всей полноте логическая структура картезианского учения о страстях души, в которой спиритуалистический принцип уравновешивается механистическим»^[8].

Выражением дуализма картезианской схемы является для А.Н. Леонтьева прежде всего постулат непосредственности, об истории возникновения которого в психологии и попытках его преодоления можно было бы написать целую книгу. Поэтому ограничимся здесь беглыми замечаниями. Как известно, для так называемой классической психологии сознания (которая базировалась на декартовско-локковской системе идей) была характерна дихотомия «внешнего» (предметов и процессов внешнего мира) и «внутреннего» (явлений и процессов сознания). Они не имели между собой ничего общего (поскольку, согласно Р. Декарту, представляли собой формы существования и проявления двух принципиально разных субстанций) и тем не менее были связаны друг с другом странной механической связью: как только происходит воздействие на рецепторные аппараты субъекта, так тут же возникает «ответ» на данное раздражение в виде субъективных явлений. Постулат непосредственности был характерен и для бихевиоризма при существенном изменении в нем предмета психологии.

Таким образом, единый мир человека был расчленен на две абстрактные «половинки» – замкнутый в себе («внутреннее наблюдаемый») мир субъективных явлений и мир «обездушенных» («внешне наблюдаемых») объективных феноменов поведения и физиологических процессов. По мнению ученика А.Н. Леонтьева А.Г. Асмолова, именно в таком рассечении единого поля человеческой природы на два противоположных полюса – «субъективизм» и «объективизм» – и коренится исток парадоксов и противопоставлений в психологии^[9], например, абстрактного изучения и даже противопоставления «когнитивных» и «поведенческих» форм «конкретного бытия» человека, противопоставления идиографического и номотетического подходов, биологического и социального, индивидуального и коллективного в психологии человека и пр. Естественно, что после подобного абстрактного деления целого на две принципиально разные «половинки» не остается ничего другого, как ограничиться изучением одной из них (в логике «или – или») или соединять противоположности по принципу «и – и».

А.Г. Асмолов квалифицировал подобную систему взглядов как аналог «птолемеевской» системы в космогонии и говорил о «коперниканском» перевороте, который совершила культурно-деятельностная психология^[10]. Характеризующая «птолемеевскую систему» двучленная система анализа была заменена в этой последней иной схемой, где постулат непосредственности, предполагающий дихотомию субъективного и объективного, был устранен путем введения понятия деятельности. В деятельности осуществляется двуединый процесс интериоризации (превращение внешнего во внутреннее) и экстериоризации (превращение внутреннего во внешнее). При этом коперниканском повороте в понимании психического последнее рассматривается не просто в «единстве» с деятельностью, как это было в сформулированном С.Л. Рубинштейном принципе «единства сознания и деятельности». Имеет место, собственно говоря, не «единство», а диалектическое тождество деятельности и психики: деятельность составляет субстанцию психики, тогда как психика есть функция, даже, еще точнее, «функциональный орган» (в понимании А.А. Ухтомского) деятельности.

Наиболее точно сущность психики как особой функции деятельности представлена в высказываниях А.Н. Леонтьева в его книге «Деятельность. Сознание. Личность», где одновременно решается и проблема определения предмета психологии: «Деятельность входит в предмет психологии, но не особой своей “частью” или “элементом”, а своей особой функцией. Это функция полагания субъекта в предметной действительности и ее преобразования в форму субъективности»^[11]. Или еще более остро: «Деятельность человека и составляет субстанцию его сознания»^[12]. Это было «ахинейное» (по выражению В.М. Аллахвердова^[13]) понимание психики, которое явно не вписывалось в вульгаризированное представление о ней как «функции мозга», «субъективного образа объективного мира», «объективно-правильного отражения» и пр. «Субстанцией» сознания (можно добавить – и психики в целом) является, согласно А.Н. Леонтьеву, деятельность как субъектно-объектная реальность, поэтому психику и сознание нельзя считать функцией мозга как такового. Нельзя загонять сознание «под черепную крышку», утверждал А.Н. Леонтьев в известной домашней дискуссии 1969 г., поскольку это значит «загнать его в гроб. Там выхода нет, из-под этой черепной крышки. <…> Сознание <…> находится столько же под крышкой, сколько и во внешнем мире. Это одухотворенный мир, одухотворенный человеческой деятельностью»^[14]. Приведем также перекликающееся с этими идеями блистательное высказывание Л.М. Веккера, которое одному из авторов (Д.Л.) довелось услышать от него в профессиональной компании: «Утверждать, что человек думает головным мозгом, – все равно что утверждать, что он ходит спинным мозгом».

Таким образом, психика – особая функция или «функциональный орган» деятельности, специфика которого заключается в решаемых им задачах: построение образа (модели) мира субъектом на основе различных форм ориентировки в нем и регуляция в соответствии с этим образом деятельности субъекта в его мире. Следовательно, психика с самого начала выносится за пределы реальности, определяемой внутренним (как бы это «внутреннее» ни понималось – как мозг, душа или замкнутое в себе субъективное), с одной стороны, и внешним (стимулами, средой и пр.), с другой. Психическое, таким образом, не есть нечто объективное или субъективное – это субъектно-объектная реальность, при этом доступное для научного и тем самым объективного (в современном его понимании) изучения.

Подобное понимание психики складывается у А.Н. Леонтьева и его соратников уже в 1930-е годы в Харьковской школе и получает неожиданное практическое подтверждение в военное время, когда проводились исследования, составившие второй цикл публикуемых в настоящей книге работ.

* * *

Из официальной автобиографии А.Н.Леонтьева: «В годы 1942–1944 я переключился на работу, которая была подсказана требованиями войны: организовал опытный восстановительный госпиталь под Свердловском». Официальное название упомянутого госпиталя – Восстановительная клиника НИИ психологии МГУ на базе госпиталя № 4008. Она была создана 6 сентября 1942 г.^[15] и А.Н. Леонтьев, назначенный ее директором, по заданию Государственного Комитета Обороны развернул исследовательскую работу по психофизиологическим и психологическим проблемам восстановления функций после ранения. «Ее итоги были опубликованы в ряде статей и в монографии “Восстановление движений” (точное название: “Восстановление движения. Исследование восстановления функций руки после ранения”. – А.Л., Д.Л., Е.С.), написанной совместно с А.В. Запорожцем (М.: Советская книга, 1945)»^[16]. Главы, написанные Запорожцем, воспроизведены во втором томе двухтомника его «Избранных психологических трудов»: главы же, написанные Леонтьевым, никогда не перепечатывались, как и книга в целом. Мы воспроизводим ее здесь полностью, как и две тематически близких к ней статьи, опубликованных в 1945–1947 гг.

А.Н. Леонтьев относился к восстановительному госпиталю как к своему любимому детищу. В неотосланном письме С.Л. Рубинштейну от 10 апреля 1943 г. Леонтьев пишет об этом госпитале: «Дни его жизни оказались плодотворны как годы. Я не умею говорить о нем без пафоса, за него я буду стоять “насмерть” – hier stehe ich*, как говорил Лютер!»

Госпиталь находился в поселке Коуровка, на высоком берегу реки Чусовая. Вместе с Леонтьевым и Запорожцем там работали П.Я. Гальперин, С.Я. Рубинштейн, Т.О. Гиневская, Я.З. Неверович, А.Г. Комм, В.С. Мерлин и др. Работа продолжалась и после возвращения Леонтьева в Москву – на кафедре психологии МГУ совместно с Центральным институтом травматологии и ортопедии Наркомздрава СССР (ЦИТО), возглавлявшимся Н.Н. Приоровым.

Суть ее хорошо изложил позже Запорожец: «Определяя генеральное направление и исходные теоретические позиции предпринимаемых исследований, А.Н. Леонтьев основывался на учении Л.С. Выготского о системном характере психофизиологических функций и на концепции Н.А. Бернштейна о построении движения… Системное понимание дефекта требовало и системного подхода к его реабилитации – как к сложному процессу последовательной компенсации и восстановления афферентационных механизмов движений больного, связанному с перестройкой его установок и мотивов поведения. Как показали исследования, такого рода системные изменения и перестройки наиболее адекватно осуществляются в процессе специально организованной осмысленной предметной деятельности больного (а не в условиях популярной в то время “механотерапии”), и восстановительный эффект в значительной мере зависит от мотивов, задач и способов этой деятельности. На основе полученных данных были разработаны новые эффективные методы трудотерапии и лечебной физкультуры, которые широко использовались в медицинской практике эвакогоспиталей и сыграли большую роль в восстановлении боеспособности и трудоспособности раненых бойцов»^[17]. В частности, время возвращения бойцов в строй сокращалось в несколько раз (!). Имя Бернштейна возникает здесь не случайно; его «физиология активности» была основным физиологическим базисом теории деятельности Леонтьева, а сам Бернштейн, который в 1950 г. как «космополит» и «антипавловец» был совершенно отлучен от науки, был принят на кафедру психологии и «пересидел» там самые тяжелые три года (тогда кафедрой заведовал Б.М. Теплов, а Леонтьев был ее ведущим преподавателем, но без него зачисление Бернштейна на кафедру едва ли состоялось бы). Интересно, что в этой книге Леонтьев и Запорожец в равной мере отдают должное идеям как Н.А. Бернштейна, так и его постоянного оппонента и конкурента П.К. Анохина^[18].

Публикуемые в настоящей книге работы, посвященные вышеуказанным проблемам, – прекрасное доказательство известного высказывания Л. Больцмана: «нет ничего практичнее хорошей теории». Разработанная ранее А.Н. Леонтьевым и его школой диалектика составляющих деятельности получает еще одно эмпирическое подтверждение на материале, как любил говорить Л.С. Выготский, «высокоорганизованной практики». Так, к примеру, диалектика мотива и поставленной в ходе трудотерапии задачи (цели в определенных условиях) того или иного действия проявлялась в процессе восстановления движений в следующем. Психологически (да и физиологически) движения раненой руки, например, в ходе выполнения столярных работ, были совершенно различными в зависимости от того, стремился ли раненый пощадить больную руку, или он хотел овладеть профессией столяра, или стремился подчеркнуть перед врачом свой физический дефект, т. е. вроде бы прямо определялись мотивом больного. Однако при постановке перед больным соответствующей предметной задачи можно было изменить исходный мотив раненого: «Так, например, установка больного на дефект извращает движение и снижает его объем в условиях задач с предметной целью, но осуществление действия в данных объективных условиях вместе с тем может иногда оказать сбивающее влияние на эту установку и коренным образом изменить мотивацию деятельности, а значит и ее смысл для больного. Поэтому совершенно, конечно, небезразлично, в каких условиях протекают действия больного, насколько способны они определить его установки. В этом – принципиальное различие, например, между условиями трудоподобных действий и действий трудовых, между условиями такого производства, как, например, изготовление бумажных рамок, и условиями производства общественно-актуального продукта; следовательно, ни в коем случае нельзя рассматривать их только как различия чисто технические»^[19]. Таким образом, делают вывод авторы книги «Восстановление движения», «восстановительное обучение, как и всякое обучение вообще, реально происходит в единстве с воспитанием»^[20].

Медики оценили практический эффект данных исследований еще в то время. Обратим внимание на предпосланное тексту книги введение, написанное генерал-полковником медицинской службы Е.И. Смирновым. Там, в частности, говорится: «…Совершенно правы авторы настоящей монографии, подчеркивая в своей работе, что для того, чтобы восстановить функцию конечности раненого, необходимо восстановить его способность к деятельности: функция органа движения является абстракцией, искусственно вычленяемой из трудовой деятельности человека. …“Резонанс” периферической травмы в личности человека находит свое объяснение и должен быть обязательно учтен теми, кто хочет по-научному подойти к разрешению задач, которые возникают в клинике восстановительной терапии.