Компьютерные мальчики в животе

В последние месяцы город в прямом смысле лихорадило. То там, то здесь в лесопарковых зонах исчезали женщины. К расследованию подключились не только журналисты, но и мужья похищенных. Версий насчитывалось много, они даже печатались в прессе – одна страшнее другой и одна сумасбродней другой. Но единой, объясняющей все похищения от первого до последнего, – такой не было. Все терялись в догадках.

Никак не вписывалось в эту чудовищную сатанинскую иерархию исчезновение семнадцатилетнего учащегося юридического колледжа. Парень-то кому помешал?!

Родители юноши обратились по телевидению к похитителю, призывая к его милосердию и благородству. Весь город буквально рыдал во время этого обращения, но…

Требований выкупа не поступало, трупов никто не находил.

Не инопланетяне же вмешивались таким образом в земную жизнь!

И вот сидим мы с тем самым маньяком-одиночкой друг напротив друга по разные стороны стола и смотрим. Я – на него, он – по сторонам. Ему все интересно: диктофон с блокнотом на столе, люминесцентная лампа на потолке, календарь на шкафу, книги на полках, даже наручники на собственных запястьях. Медленно переводит выпученные глаза за кругляшками очков с одного предмета на другой, ожидая, когда же я заговорю.

А я по привычке спрашиваю себя, что бы подошло парню больше всего: обшивать веранду дома фальцовкой, к примеру, управлять экскаватором, шинковать луковицу или дирижировать оркестром…

Уж точно – не стоять на коленях с молотком над окровавленным женским трупом!

Нескладный, большеголовый, чуть одутловатый, как из другого измерения, он сидел сейчас передо мной, словно ждал начала сеанса в кинотеатре. Пальцы не суетились, губы и щеки не дергались. Не каждый нормальный так себя сможет вести после случившегося.

Меня заинтересовали его уши: оттопыренные, как будто с другого черепа. Их дизайном занимался явно не тот, кто рисовал все остальное. Говорят, такая форма раковин является признаком тонкой организации души, недюжинного интеллекта. Ну, ну…

Внезапно меня осенило: где-то я уже видел этот покатый лоб, эту поперечную морщинку на переносице, этот подбородок с ямкой посредине. Только где и когда?

– Почему вы ничего не спрашиваете? – не выдержал он, наконец. – Не пора ли начинать? Время-то идет!

– Во-первых, я за вами наблюдаю и делаю выводы, это иногда информативней любых слов, – приоткрыл я завесу тайны, нажимая кнопку на диктофоне. – А во-вторых, скоро подойдут мои коллеги, все же экспертная комиссия должна состоять из трех специалистов, а не из одного. Вот их-то я и жду.

– А я голову ломаю – для кого еще два стула?! Хорошо, а записывать-то зачем? – он кивнул на диктофон.

– Видите ли, я никогда не слышал, как плачут компьютерные мальчики, тем более – в животе молодого мужчины. Надеюсь, вы не против?

– Вот вы о чем, ну да, ну да, – расслабился он, улыбнувшись. – Должен вас разочаровать. Они успокоились и вряд ли сегодня подадут голос. Когда это случится, я вас приглашу послушать. Только для этого диктофон придется приложить к самому животу. Это как сердцебиение у плода, лучше один раз услышать…

– И давно они у вас кричат?

– Как только у меня появился первый компьютер, с тех пор… Значит, где-то лет пятнадцать. Иногда довольно громко, мне кажется, даже соседи слышали их крики.

– Давайте познакомимся, меня зовут Илья Николаевич, я врач-психиатр. Как мне к вам обращаться?

– Можно называть меня Костей, можно даже на «ты»… Мама в детстве звала Костиком, мне это нравилось, – он вдруг соединил ладони под подбородком, словно собрался прочитать молитву. – Но с тех пор прошло много лет, и назад вернуть ничего нельзя. Время неумолимо движется…

– Ты хорошо помнишь своих родителей?

– Помню, конечно. Десять лет назад они погибли в автокатастрофе.

– Сочувствую… Братья, сестры у тебя есть?

– Нет, один я был у мамы с папой. Как перст.

– А полностью, с отчеством, с фамилией тебя как звать-величать? Сколько тебе лет?

Он вздохнул, разведя руками, дескать, и вы туда же.

– Тридцать пять мне. Полностью меня величают Константином Аркадьевичем, фамилия – Бережков. Думаю, на этом можно закончить и вернуть меня в больницу, откуда меня, собственно, и привезли. У меня больные остались без присмотра, что с ними стало за ночь? Работы непочатый край!

– Детство свое ты помнишь хорошо? – продолжал я невозмутимо, не обращая внимания на его озабоченность.

– Помню только, что приходилось переезжать с места на место. Родители налаживали свой бизнес, а я месяцами гостил у маминой сестры, тетки Тамары. Начиная с восьми лет.

В этот момент дверь раскрылась, в кабинет вошел Давид Соломонович и незнакомый мне доктор лет тридцати. Оценив груду мышц, перекатывающуюся под халатом, и сбитые костяшки пальцев, я окрестил его каратистом.

– Мы тут с Ираклием Шотаевичем ознакомились с делом, – начал после представления Либерман, перекладывая на столе отпечатанные на принтере листы с места на место. – Так вот, Константин Аркадьевич, мы не видим никакого смысла ходить вокруг да около. Лучше сразу все карты раскрыть.

– Я… я тоже… Давайте сразу, – засуетился Бережков, даже в глазах его появился блеск. – Чтоб никаких там… инсинуаций.

– Тебя взяли в очень красочном интерьере, в недвусмысленной ситуации, отягчающих обстоятельств – выше крыши… Отпечатков полно. И все понимают…

– Чего тут красочного? – Бережков дернулся, звякнули наручники. – Ворвались грязными ногами на чистую простынь… Красота, нечего сказать! Хоть бы выражения выбирали!

Либерман сделал паузу, набрал в грудь воздуха, потом усмехнулся, выдохнул:

– Думаю, и ты тоже понимаешь, что при таком раскладе, пожалуй, изображать умопомрачение – единственный выход, шанс, соломинка для тебя. Чтобы не получить пожизненное… Другого пути просто нет. Но изображать шизофрению или маниакально-депрессивный психоз при их отсутствии – невозможно. Мы тебя очень быстро расколем.

– Ну да, ну да… А вы что-нибудь умеете, кроме того как колоть? Я вам что, полено?! Другие бы извинились за вторжение, а вы еще и угрожаете. Хороши доктора, нечего сказать!

Когда он произносил свою тираду, я внимательно всматривался в его немного раскосые, увеличенные линзами очков глаза. Иногда неискренность при плохом актерском мастерстве можно уловить именно в минуты наивысшего эпатажа. И снова мне показалось, что я где-то видел и эти оттопыренные уши, и эти линзы. Правда, наручников на запястьях тогда не было. Когда и где? Может, в другой жизни?

– Что ж, раз ты предпочитаешь играть в игру… – Либерман пожал плечами. – Изволь. Только потом чур не обижаться!

– Так как насчет моих больных? – невозмутимо уточнил Бережков. – Я до вашего появления вашему коллеге как раз втолковывал…

– Не волнуйтесь, Константин Аркадьевич, ваших больных развезли по другим клиникам, – подчеркнуто сухо продекламировал Давид Соломонович, – их состоянию ничего не угрожает. Лучше скажите, по какому адресу вы прописаны?

– Макар Афанасьевич снял для меня квартиру на улице Гагарина, – спокойно сообщил Бережков, словно и не было предыдущей словесной перепалки. – Дом сто шестнадцать, квартира восемьдесят восемь.

– Извини, Константин, а этот Макар Афанасьевич, он кто? – уточнил Либерман, кое-как успев записать адрес. – Родственник? Наставник? Коллега по работе?

– Директор сердечно-сосудистого центра, естественно, – Бережков снял очки и удивленно уставился на моего шефа. – Вы не знаете профессора Точилина? Это уже совсем… ни в какие ворота. Я у него работаю, между прочим! На втором посту медбратом. Он далеко не каждого берет в свою клинику, желающих знаете сколько?! Очередь! Легион! Это человек… космических масштабов. Я личность его имею в виду.

Интонация сидящего напротив была такой убедительной, что в глубине души у меня шевельнулось чувство стыда из-за того, что я не знаю такого уважаемого человека. Но я действительно его не знал! Думаю, как и коллеги, сидящие рядом.

Ошибку следовало исправить.

– Где его можно найти, чтобы познакомиться? – поинтересовался я. – Как с ним пообщаться?

– Это еще зачем? – насторожился Константин. – У него много дел, отвлекать его не стоит. Сейчас он, наверное, оперирует в Центре, потом у него с двух часов консультации. Потом…

– Может, ты знаешь его домашний адрес? – перебил Либерман. – Чтобы не отвлекать его во время работы, мы бы могли… Во внерабочее время.

– В отдел кадров обратитесь на пятом этаже Центра, – махнул рукой Бережков, – там вам подскажут.

– А вчерашний день ты хорошо помнишь? – включился в разговор «каратист». Оказывается, он обладал высоким, почти женским голосом. – Что вчера с тобой случилось? Как ты оказался здесь?

– Разве такое забудешь! – с укоризной взглянув на него, Бережков водрузил очки на переносицу, положил подбородок на кулаки, локти упер в стол и начал медленно вспоминать: – Я пришел на работу в ночную смену, поставил капельницу больной с аортальным пороком, разложил таблетки по ячейкам, напомнил, кому завтра с утра на рентген…

– Как же в ночную, когда полиция накрыла вашу «клинику» днем, – усмехнулся Ираклий, перевернув напечатанный на принтере лист. – Здесь четко зафиксировано…

– Мне-то лучше знать! – спокойно отреагировал Бережков, продолжая рассказ. – И только я решил сходить попить чайку, как ворвались какие-то бойцы в камуфляжных костюмах, наследили, устроили погром в отделении, бедняжке Федорчук из шестой палаты даже голову разбили прикладом, забрызгали мне очки кровью. Я уж не говорю про то, что был нарушен санэпидрежим!

О, это незабываемое чувство, когда больного после нескольких наводящих вопросов начинает нести туда – не знаю куда и он отправляется искать то – не знаю что… У кого-то из коллег сосет под ложечкой в такие минуты, у кого-то появляется металлический привкус во рту, у меня же, как у автомобилиста со стажем, возникает ощущение, что машина, наконец, села колесами в продавленную колею, из которой выедет не скоро.

Бережков кипятился, отчаянно жестикулировал, а мы, кивая и поддакивая, пытались как-то уложить те или иные его фразы, жесты, гримасы в прокрустово ложе синдромов и симптомов.

– Вы говорите, что развезли по клиникам? – почти кричал Бережков. – Кто развез? Я видел – ни одной скорой у Центра не дежурило, никаких сирен не звучало! Только машина с решетками, где повезли, кстати, меня! Кто у больной из второй палаты капельницу с поляризующей смесью убрал вчера? Я точно помню, там полфлакона оставалось! А из пятой палаты надо было готовить к операции аорто-коронарного шунтирования. Анализы взяли? У нее, по-моему, со свертываемостью проблемы. Возможно, камуфляжные ребята и владеют техникой…

– Хорошо, Костя, ворвались люди в камуфляжных костюмах, – прервал Либерман поток ненужных подробностей. – Дальше что было?

– Что-что! Начали гавкать, рявкать… Руки назад, мордой в пол, браслеты… Ничего хорошего, я вам скажу, – насупился он, опустив глаза. – Заломили мне руки назад, надели наручники… Звери, не люди! Что с них взять, у них приказ. Один как заедет прикладом в висок больной – у той мозги наружу.

Здесь было все ясно, вектор обсуждения стоило поменять, и я спросил:

– Давно ты работаешь в сердечно-сосудистом центре?