Серёга, коренастый крепкий мужик, примерно такого же возраста, что и Вадим числился мотористом-газоэлектросварщиком, но, кроме этого, занимался ещё и лекальными работами с топливной аппаратурой главного двигателя. На вопрос, как он оказался на «Шатуре», Серёга только махнул рукой:

– Будет время, расскажу. – Лёнька заметил, что такой разговор ему неприятен, поэтому больше подобных вопросов не задавал, а Серёга их больше и не начинал.

Серёга много попросту не болтал, но дело своё знал отменно. Лёнька сразу смекнул, что у него есть чему поучиться. Он оказался классным лекальщиком. То есть умел так притирать форсунки на главный и вспомогательные дизели, что после его ремонта ни один цилиндр не дымил и все цилиндры на двигателях работали ровно, без излишнего разброса температур.

В лекалке у него всегда стояла чистота и порядок. Дело своё он любил и хорошо знал. Лёньку он окрестил студентом и гонял так, как положено старослужащему, хотя поначалу Лёнька и обижался на это, но потом привык, а когда уже приобрёл небольшой опыт, то Серёга даже стал уважительно относиться к нему, ведь Лёнька же в перспективе должен стать механиком.

А сейчас у Лёньки заканчивался второй месяц практики, и он уже ощущал себя оперившимся птенцом, который уже всё может и всё умеет, но вот летать самостоятельно ещё не научился.

Особенно после того, как он поработал с четвёртым механиком. Тот только в прошлом году закончил ДВВИМУ, но ходил по судну с профессорским видом. С Лёнькой он разговаривал только через губу, постоянно пытаясь чем-нибудь поддеть, подчёркивая, что он старше, умнее и опытнее салаги Лёньки. А когда Лёнька называл его Женей, то четвертак подчёркивал, что он не Женя, а Евгений Михайлович.

Но, после того как они поработали на одной из грузовых лебёдок, Евгений Михайлович перестал задирать нос и остался для Лёньки просто Женей.

Ивану Степановичу показалось, что одна из грузовых лебёдок как-то шумно работает, и он выделил Лёньку четвёртому механику в помощь.

Для ремонта первоначально требовалось вскрыть лючки картера редуктора, чтобы осмотреть шестерни. Конечно, вскрывать пришлось их Лёньке, а его начальник Евгений Михайлович только подавал ключи, забирал открученные болты и лез с советами, какой болт надо открутить в первую очередь.

Когда лючки вскрыли, четвёртый механик Евгений Михайлович принялся вставлять свинцовую проволоку в зубья шестерён, чтобы снять выжимку для определения зазоров и обнаружения места предполагаемого «странного» шума. Конечно, всё это делалось согласно учебнику по судоремонту профессора Меграбова, лекции которого все курсанты с удовольствием слушали.

А Лёнька, в нарушение всех советов профессора Меграбова, взял обычную проволоку, опустил её до дна и померил уровень масла в корпусе редуктора. Это он сделал из-за того, что мерное стекло оказалось разбитым и заглушенным, и уровень масла в редукторе в нём не просматривался. Оказалось, что масла в редукторе очень мало. Ведущая шестерня его едва захватывала. Да и то это масло оказалось обводнённым. Хорошо, что лебёдками пользовались очень редко. Их использовали только для подъёма стрел, но не для выгрузки и погрузки. И поэтому шестерни ещё не заклинили и зубья на них не повылетали.

По-хорошему, этому Жене за такое содержание лебёдок требовалось сделать прокол в талоне рабочего диплома. Но на «Шатуре» это не профилировалось.

Масло слили. Картер Лёнька промыл и вытер насухо, а потом заполнил свежим маслом. Лебёдка стала работать без «странного» шума, услышанного Иваном Степановичем, а Лёнька об этом случае никому не рассказал. Вот четвёртый механик Женя после этого перестал задирать нос передо Лёнькой.

Всё равно, несмотря на все свои пролёты, Женя строил из себя опытного и умелого механика. Когда он заступал на вахту в восемь утра, то имел такой важный вид, что впору стоило заорать:

– Раздайся, грязь, кишка ползёт!

Зато с токарем и сварщиком, с Вадимом и Серёгой, Лёнька подружился. А с Коляном, кучерявым, высоким и разбитным парнем, даже завязались приятельские отношения.

Сам Колян занимал нижнюю койку, а Лёнька, как молодому, пришлось занимать койку на верхнем ярусе. Может быть, для кого-то это решение Коляна показалось бы и обидным, но Лёнька от этого чувствовал себя только лучше. Потому что, когда он учился два года в Мурманске, то тоже спал на втором ярусе и привык, что мало кто видит, что он там делает и не тревожит его сон. У Лёньки там спал на койке с продавленной сеткой. Так что если он в неё ложился и прикрывался одеялом, а потом разравнивал его, то только с трудом определялось, что он там находится, и то, если нагнуться и посмотреть на провисшую сетку. А спать во время полярной ночи хотелось постоянно. Так что эта койка частенько держала Лёньку в своих объятьях. Вот и сейчас он с удовольствием занял второй ярус.

Койка закрывалась шторкой. Свет от ночника не тревожил соседа, так что Лёнька спокойно читать книги или учебники, даже когда Колян отдыхал после вахты.

Колян стоял вахту со вторым механиком, поэтому ложился спать часов в девять вечера. Перед полуночью его поднимали на вахту и только после четырёх утра возвращался в каюту и спал до одиннадцати часов. Так что Лёнька с ним почти не виделся. То он спит, а Лёнька на работе, то наоборот.

В каюте почти всегда стоял полумрак. Броняшки на иллюминаторах всегда держались в полуприкрытом состоянии, что создавало необходимую атмосферу для расслабления и отдыха.

Каютка у мотористов небольшая – только койка в два яруса справа от входа, диванчик под иллюминатором, небольшой столик, тумбочка и шкафчик слева. В углу уместился небольшой умывальник и в этом заключалась все удобства.

Душ и туалет находились в коридоре на противоположном борту, а так как Лёнька в подобных условиях прожил уже четыре года, то ко всему этому привык и для него это не представляло особых неудобств.

Здесь, на судне, хоть из кранов текла горячая вода и имелась возможность каждый день после работы принимать душ, тогда как в училище из кранов текла только холодная вода. Но Лёнька и к этому привык, а ополоснуться из-под крана или помыть ноги в умывальнике ему труда не составляло. Хотя зимой, когда в помещении умывальной температура держалась около плюс десяти градусов, это доставляло некоторые неудобства. Зато баня в училище проводилась каждую субботу. Вот там курсанты уже по-настоящему «отрывались».

Рабочий день для рабочей бригады, куда определил Лёньку Степаныч, начинался в восемь часов утра и без десяти восемь все обязаны приходить на разводку.

Она проходила в небольшом выделенном помещении в коридоре, с парой скамеек у переборок и урной для курильщиков по середине. Мотористы с электриками садились и чинно ждали восьми часов. Кто-то закуривал, а в остальном всё сводилось к тому, что по прочтении приказаний второго механика из потрёпанного журнала, все расходились по выделенным работам.

На утренних разводках присутствовал электромеханик, который всё-всё знал. Он обязательно рассказывал на каждой разводке какой-нибудь интересный случай из жизни или случаи из морской жизни. Особенно он любил задавать заковыристые вопросы, на которые трудно найти ответ.

Наверное, он читал энциклопедию, потому что вопросы, задаваемые им, очень походили на энциклопедические, так что иногда даже трудно было сообразить, что можно ответить на них.

Электромеханик в подчинении имел электрика тоже курсанта из ДВВИМУ. Его, как и Лёньку, на «Шатуру» прислали на практику. Лёнька его знал по училищу. Прежде он не был с ним знаком, но много раз видел этого небольшого росточка невзрачного пацанёнка. Глазки всё время опущены, слова от него не добьёшься. Коляном его звали.

Рота электромехаников находилась на этаже выше роты, где обучался Лёнька, поэтому этого Коляна Лёнька частенько видел идущим в строю. Он всё время замыкал строй со своим ростом метр пятьдесят с кепкой.

Колян всегда сидел на разводке тихо и всё слушал, ни на один вопрос электромеханика не отвечал, а электромеханик задавал эти вопросы только мотористам, надеясь, что кто-то проявит мудрость и сообразительность.

Особенно он донимал Лёньку:

– Ну что, студент? – обычно он обращался к нему.

Хотя Колян-электрик тоже студент, вернее, курсант, но его студентом никто не называл. Он себя вёл как-то обособленно, и кличка «студент» к нему не приклеилась. А к Лёньке сразу пристала. «Студент» так «студент», да и ладно. Лёньку это особо не напрягало.

Электромеханик всегда начинал так:

– Ну-ка, студент, подумай, я тебе сейчас задам очень интересный вопрос. Такой, что ты не сможешь на него ответить, – и задавал очередной провокационный вопрос.

Часто Лёнька отвечал, а иногда нет, даже несмотря на свою начитанность. Когда Лёнька не отвечал, электромеханик оставался настолько довольным, что они вдвоём с четвёртым механиком – четвёртый тоже без десяти восемь мимоходом спускался на разводку, чтобы переодеться, уличали Лёньку в невежестве. Ну что ж. Уличили так уличили, Лёнька от этого сильно не страдал и воспринимал все эти придирки с юмором. Иногда со всеобщим смехом он с мотористами так и спускался в грохочущее машинное отделение на работу.

Лёнька числился в рабочей бригаде, работал с восьми до пяти часов вечера. С двенадцати до часу был обед. Так что жизнь вошла в своё русло, и он за прошедшие два месяца практики уже так вписался в коллектив и в морскую жизнь, что ему это даже начинало нравится.