На мой взгляд, кухня – это то, что отличает один народ от другого. Конечно, другие различия в культурах никто не отменял, но кухня!.. Удивительные блюда, напитки, сервировка дают не меньше впечатлений и эмоций, чем любование памятниками архитектуры, пейзажами и наблюдение за людьми.
Где бы я ни бывал, везде стараюсь попробовать что-нибудь экзотическое.
Опасно? О, да! Бывало, что значительную часть путешествия я проводил в месте, предназначенном лишь для краткосрочного отдыха. Случалось, вытаскивал из чемодана таблетки от расстройства желудка или аллергии, клялся – ни-ни! – но каждый раз, когда приезжал в очередную страну и видел в меню нечто необыкновенное, в моей голове звучало весомое оправдание безрассудству: если не сейчас, ты не попробуешь этого никогда!
Нячанг не стал исключением.
Прилетели мы ночью, а потому к утру готовы были сожрать что угодно.
У лифта на стене висела табличка на трех языках – английском, китайском и еще каком-то, в котором с трудом угадывался русский. Она грозно предупреждала о недопустимости вкушения экзотического фрукта дуриана в номере отеля. Штраф – миллион донгов. Донги – это такие вьетнамские пластиковые деньги, с ними можно даже в море купаться. Ну, если в плавках есть карманы. Мы пожали плечами – на наши рубли штраф приличный, но приемлемый, – и спустились с восемнадцатого этажа на второй, в столовую.
Завтрак в отеле – европейско-нейтрально-никакой – не был рассчитан на ублажение вкусовых сосочков.
Заморив червячка, мы покинули международную столовку и твердым шагом отправились на улицу, решительно намереваясь и поесть, и нарушить запрет о дуриане. Для русских любой запрет, что красная тряпка для быка.
Ничто ни во мне, ни в моем напарнике по путешествиям не выдавало гурманов. Гурманство, как я себе представляю, – это симпатичная пухлость тела, выпяченные в предвкушении губы, жадный блеск в глазах при общей неторопливости движений к еде. А тут на набережную вывалились два поджарых, словно борзые, высоких черноволосых парня, похожих как две капли. Не удивительно, если учесть, что мы братья-погодки. Плечи развернуты, животы втянуты, ноги в шлепках в меру волосаты и длинны. Разве что блеск в глазах имеется, да и то не жадный, а голодный.
Причины нашего поедания экзотики имеют глубокие социальные корни. Настолько глубокие, что назову лишь по одной.
Надо сказать, что все мои романы, как правило, начинались с желания женщины вволю меня накормить. Я же, знавший аж два блюда из яиц и два из картошки, мнил себя знатоком кулинарии, потому воротил нос от сытной, но обычной еды, и лишь «новинки» разжигали во мне любовное пламя. Помню одну девушку с чудесным бюстом и тягой к корейским деликатесам… Впрочем, речь не об этом.
У брата все проще, приземленнее. Жена готовит так себе, потому любая пища вне дома кажется ему экзотической.
Боже, какие запахи обрушились на нас из тысячи ресторанов, кафешек, забегаловок, киосков и просто лотков уличных торговцев, когда мы двумя «пищевыми девственниками» вышли под горячее солнце Нячанга!
Источали аромат йода живые креветки, лангусты, диковинные рыбины в тесных аквариумах. Благоухали медом и цветами фруктовые ряды. Плыл острый, возбуждающий запах мяса во всем своем жарено-пареном разнообразии.
Все пять чувств по-охотничьи поджали лапки.
Уши прислушивались, как хрустит, вращаясь на огне, печеная кукуруза, скворчат в масле блинчики и какие-то местные «чебуреки».
Пальцы поглаживали мимоходом плотные бочки манго и шершаво-клетчатые – «сахарного яблока».
Глаза выхватывали то странные голубые соки, то длинные, словно гигантские огурцы, арбузы, то…
– Дурианы! – заорал я.
Прямо на асфальте, на тряпочке, по-купечески развалились запретные упитанные шипастые дурианы.
– Потом купим, – брат хладнокровно оттащил меня от прилавка, – не торопись. Вот те яйца, мельче перепелиных, не внушают доверия. А креветка в кляре вместе с хитином? Кошмар. Поймем масштаб и приценимся.
Зазывала у морского кафе приветливо замахал руками.
Меню вьетнамцы пишут везде: на стенах, на деревянных «раскладушках». Специальные, с красочными фотографиями меню-книжки лежат на столиках перед входами, рядом с мангалами, где томятся на вертелах крокодилы, от которых официанты то и дело отрезают порции для туристов. Эта кафешка облюбовала для меню окна.
Мы вчитались.
Нет, нас не смутили «жареные улитки Хыонг с лимонным соргом и перцем1», оставили равнодушными «морские черенки Зыонг» и «волосатые мидии». «Падагрический лямбис» – вот что заставило нас ретироваться и искать другое место для гурманства. Согласитесь, свойства вышеупомянутого лямбиса, чем бы он ни являлся, намекали на вечность.
Перекусив чем попало, накупавшись вдоволь в море, поплутав по узким улочкам и оголодавши до состояния нестояния, мы приземлились в симпатичном ресторане с совершенно вьетнамским названием «Армения».
В нем были залы и под крышей, и под небом. Разделял их красиво оформленный диванами то ли природный, то ли искусственный ручей.
Рассудив, что мы не римские патриции, чтобы вкушать пищу лежа на диване, мы заняли деревянный стол в открытом зале. Здесь была эстрадная площадка, на сцене голосил русский мужик, исполнял давно забытые в родной стране «хиты». На пятачке вяло танцевали плотно отужинавшие туристы. При этом зал казался почти пустым, настолько огромным он был.
Симпатичная вьетнамка включила нам вентилятор – они тут у каждого столика, принесла меню.
Чернильная ночь клубилась над нами легкими облачками, вентилятор обдувал ветерком, разгонял жару.
– Пора, – сказал я, строго глядя на брата. Он торжественно кивнул.
Мы заказали четыре бутылки «Сайгона» – неплохого вьетнамского пива – и углубились в меню.
Брат разрывался между страусиной отбивной и тушеным крокодилом, наконец заказал устрицы под сливочным соусом и лягушачьи бедрышки в кляре.
Я же с удивлением обнаружил в меню борщ со сметаной и пельмени. Ну а что? Сии блюда во Вьетнаме – чем не экзотика?
Принесли борщ и устрицы. Мы переглянулись.
Дело в том, что тарелки иначе как тазиками не назовешь.
В моем тазике с борщом одиноко белела капля сметаны. Вьетнамцы едят все: от жареных кузнечиков до зародышей утки, – но не употребляют сметану, не понимают, что это такое, а вот русские требуют, значит, надо.
На плохом англо-русско-вьетнамском языке я объяснил официантке вопиющее несоответствие рецепту и попросил добавить хотя бы еще ложку.
– И бутылку минералки! Холодной! – добавил брат. Он почти прикончил вкусных устриц, снисходительно поделившись со мной одной – самой маленькой.
Вьетнамочка счастливо кивала.
Позже я узнал, что тут не торопятся изучать языки и буквально читают по губам, угадывая желания заказчика.
Она притащила большой поднос с лягушкой, вернее, с бедрами, которые, прямо скажем, стройностью не отличались, горшок с пельменями, плошку со сметаной.
– Минералку забыла, – посетовал брат.
Я закинул сметану в борщ, надо сказать, приличный.
Брат осторожно откусил кусок лягушачьего бедра, прожевал:
– Как курица. Очень старая, но активная курица, без жиринки, – он почему-то посмотрел на мои пельмени и облизнулся.
– Не факт, что они из привычного мяса, – вяло попробовал возразить я. Вяло, потому что сквозь борщ в тазике просвечивало донышко, и пельменей я уже не хотел, разве что пяток.
Снова подошла пожизненно-радостная официантка. Оказывается, она ничего не забыла: водрузила на стол кувшин со сметаной – пол литра, не меньше – поближе ко мне. Ага, значит, первая маленькая плошка с оным продуктом предназначалась для пельменей. Поставила перед братом большую металлическую миску с колотым льдом. Горку ледяных катышков украшали щипцы.
– Это что, минералка? – брови брата уехали к макушке. – Я просил воды.
Вьетнамочка весело залопотала. Я выловил из ее речи знакомые слова: «кен» и «нуотц», – что перевел как «мороженая вода». Мол, любые капризы за ваши деньги.
– Все верно, ты заказывал холодную, ты ее и получил…
Пришлось довольствоваться пивом.
Мы покинули ресторан «Армения» с боксом, в который нам упаковали лягушек, мило обсыпанных заново зеленью и ломтиками огурцов…
Обильный ужин потребовал долгой прогулки по ночному Нячангу. На улицах еще вовсю торговали вкусностями и, соблазнившись, мы купили запеченного прямо в панцире лобстера.
Я никогда не был против ночного перекуса, поскольку он не прибавлял ни капли жира нашим поджарым телам.
Возле отеля витал странный запах, будоража носы композицией хлорки, лекарств, тухлятины, гнили с примесью свежих анисовых нот. Ощущение, что тут был сход больных чем-то вьетнамцев, которые одновременно пукнули.
Причина запаха обнаружилась сразу. На открытой веранде сидели девушки и ели дуриан.
– Мы же дуриан хотели купить! – вспомнил я.
– Завтра, – брат зажал нос и быстренько скрылся за стеклянными дверями отеля.
Утром солнце решило основательно поджарить туристов. Жара стояла такая, что все мысли о еде вызывали тошноту. Мы даже завтракать не стали, решив, что к обеду вполне созреем до лежащей в холодильнике лягушки. Хотелось пить, и только пить.
Помня представление вьетнамцев о «холодной минералке», мы решили попробовать местные соки, вышли на набережную и остановились у незнакомого агрегата.
С одной стороны машина обстругивала палки, перемалывала стебель-сердцевину, с другой из краника в подставленный стакан выливалась желтая пенная жидкость – сок сахарного тростника.
Процесс завораживал.
Продавщица кинула в стаканы лед, воткнула соломинки, с улыбкой протянула нам.
Кисло-сладкий сок утолил жажду лишь отчасти. Мы пошли к морю в надежде полакомиться кокосом.
Кокосовые орехи разного размера и спелости в изобилии росли на пальмах. Я представил, как проворной обезьянкой карабкаюсь на дерево и… помотал головой, прогоняя видения. Слишком уж фантастической показалась большая белая безволосая «обезьяна» на хрупком стволике пальмы. Да и торговали кокосами на каждом метре побережья.
Сиеста. Вьетнамцы отдыхают, свернувшись калачиками там, где застала жара.
Мы прошли мимо дрыхнущего возле горы орехов мужика-торговца, мимо сонно клюющей носом девушки – чего беспокоить? Пусть спят люди. Наконец нашли активную еще бабушку.
Пожилая мадам в шлепках на босу ногу, в черных лосинах, клетчатой теплой рубахе с длинными рукавами прикрывала поясницу пластиковой сумкой – там, наверное, были деньги, а голову – полосатой шляпой с широкими полями. На лице черные очки и маска.
Мадам обрадовалась, кто б сомневался, появлению покупателей, вытащила из холодильника огромный, с голову, кокос.
Дальше слабонервным и беременным лучше не читать.
Бабушка взяла нож с тупой рукояткой и длинным толстым шипастым лезвием. Такой ножик прямо просился под статью «запрещенное холодное оружие». Первым в списке. Тремя точными ударами, хекая, она нанесла ореху раны, несовместимые с жизнью. При этом пальцы ее невозмутимо придерживали кокос в миллиметрах от страшного лезвия.
Я облился потом вовсе не от жары. Кажется, пальцев у бабушки уже четыре, а сейчас будет три! Я зажмурился.
Обошлось. Рукояткой она поддела вырезанную треугольную часть, сунула трубочки с зонтиками и, слегка склонившись, протянула тяжелый кокос нам.
Мы, впечатленные опасным действом, поклонились гораздо ниже, сели на лавочку, молча высосали прохладный освежающий напиток, почти не чувствуя вкуса.
– Нет уж, ну их к черту, эти кокосы, – протянул брат.
Я кивнул: кому ж хочется нести ответственность за отрубленные пальцы?
К обеду мы все-таки проголодались, вернулись в отель и достали бокс с лягушкой. Бедрышки под кляром приобрели сероватый оттенок.
– Мы все делаем неправильно! – заявил брат.
– Почему? – я с облегчением отложил вилку.
– Искать настоящую вьетнамскую еду на набережной, где полным-полно туристов, глупо!
– И что ты предлагаешь?
–Я предлагаю отправиться туда, где не ступала нога белого человека.
– А земноводное?
– Лягушка подождет до вечера, – уверенность в голосе брата задушила мои сомнения на корню.
Часа три мы бродили по городу, пока не нашли район, где туристов не водилось.
На нас откровенно пялились, шушукались за спинами, а кое-кто даже щелкал мобилками, снимая двух белых высоченных красавцев. Ну, надеюсь, что фоткали именно по этой причине. Скромный я, да.
Наконец мы остановились у кафе, словно выдолбленном в каменном доме. Внутри прямоугольная комната со столиками. Сторона, выходящая на улицу, отсутствует. У входа жаряще-варящий прилавок и узкий мангал, где на решетке подрумянивались аппетитные кусочки.
– Утка! – я помахал ладонью, словно флажком.
– Думаешь, по-пекински?
– Да хоть бы и по-нячанговски, попробовать стоит! – сказал я.
Немногочисленные посетители возбужденно переглядывались, как если бы мы смотрели исподтишка на двух великанов-орков, заскочивших перекусить в кафешку северного российского городка.
Да, здесь кормили уткой в трех видах: гриль, вареная и вареная с супом. Мы хотели утку-гриль и поведали об этом хозяйке – пожилой, как и истязательница кокоса, женщине, естественно, улыбающейся.
Напрасно. Хозяйка нас не понимала, а по губам читать не умела.
Я тыкал в мангал, говоря «ту ко-ко-ко», она недоуменно протягивала кусок хлеба. Я показывал на суп, она застенчиво хихикала и водила рукой по банкам с соусами. Рядом с нею стояла малышка, разглядывала нас, распахнув во всю возможную ширь узкие от природы глазенки.
– Отойди, – проворчал брат, – смотри на работу мастера и учись.
Он присел, согнув ноги в коленях, расставил руки, захлопал ими, словно крыльями, и закудахтал.
Наступила тишина, что само по себе для шумного Нячанга невообразимо. В распахнутый рот хозяйки чуть не залетела муха.
Брат распрямился:
– Вот этого – две порции, – он растопырил два пальца.
Она уяснила! Брат торжественно поглядел на меня.
– Кудах-кудах? – повторила хозяйка и нерешительно указала на противоположную сторону улицы, где действительно продавали кур.
– Нет же! – чертыхнулся брат. – Какие тупые! Ну что тут непонятного? Я в обморок упаду от голода, пока получу эту грешную утку!
На наше счастье мимо шли две девчонки лет четырнадцати: длинные черные волосы с бантиками, синяя форма, белые гольфы, ранцы. Не близняшки, но одинаковые, как котята одного помета. Девчонки знали английский. Ну, как знали? Во всяком случае, мы пришли к общему мнению, что duck – это утка.
Нам ее и принесли – одну на двоих. Слону дробина. Заказать вторую мы не решились. Эту-то съели с трудом, поскольку за каждым нашим движением следило множество пар глаз, сопровождая манипуляции без вилок – их тут попросту не было, только палочки – ехидными, так мне казалось, комментариями.
Девчонки тоже остались, взяли себе суп, сели рядом и, делая вид, что не обращают на нас никакого внимания, весело защебетали.
Малышка смущала. Сунув палец в рот, она смотрела в упор. Я пожалел, что не захватил шоколадку «Аленка», для таких вот ситуаций и предназначенную. Порылся в карманах и дал малышке сверкающую десятирублевую монету. Дети во Вьетнаме скромные – она не взяла, поглядела на маму. Та снисходительно кивнула. Девчушка покраснела, схватила монетку и убежала, слава богу.
Вкусная была утка, хоть и костлявая: ароматная, сочная, пряная, – так и таяла на языке. Жалко, мало!
Наверное, долго еще вьетнамцы вспоминали двух русских парней, с чего-то изображающих – посреди белого дня! – то ли кур, то ли петухов.
Возле отеля разделывали дуриан.
Покупательница – симпатичная вьетнамочка – держала наготове раскрытый целлофановый пакет. Внушительная группа туристов глазела, затаив дыхание. В прямом и переносном смысле.
Продавщица вскрыла колючую «голову», разделила на половины. В каждой влажно сверкали сливочные доли «мозга».
– На вкус он как заварной ванильный крем, – сказал знаток из туристов.
Я сглотнул и нащупал в кармане донги.
– Крем, да, похоже, – подтвердила женщина с купальным полотенцем через плечо, – только плотнее, как мягкий сыр с трюфелями.
Я достал деньги.
Продавщица подхватила щипцами лоснящиеся куски. Покупательница высокомерно посмотрела на иноземцев, завязала пакет и удалилась. К прилавку никто не поспешил.
– От него отек Квинке запросто можно схлопотать, – скривился еще один турист-знаток.
Я спрятал донги и поглядел на брата.
– Дуриан, конечно, хорошо, – сказал он, – но не много ли для ночного перекуса? Еще успеем попробовать. Нас ждет лягушка!..
Она нас не ждала. Она тихо скончалась в холодильнике и уже благоухала почти как дуриан.
Дорога домой всегда почему-то кажется короче по времени, чем дорога от дома.
Страшно довольные собой, мы везли на север корзину, наполненную рамбутанами, мангустинами, лонганом – драконьим глазом и питайей – драконьим сердцем. В багажнике самолета в наших чемоданах прохлаждались ананасы и манго – зеленые, желтые, красные.
Чего только не попробовали мы во Вьетнаме: и бульон с черепахой, и мясо страуса, приправленное листьями лотоса, и знаменитый суп Фо – по мне, обычный суп с говядиной, лапшой, мятной травой и лаймом. Конечно, крокодила. Без счета омаров, крабов, креветок и устриц. Гребешков, приготовленных прямо в ракушках…
Не скажу, что у нас в России нельзя купить что-то подобное, но вот так – свежее, по местным рецептам и очень дешево – невозможно.
Брат ткнул вилкой бледный, почти прозрачный кусочек самолетной курицы, вздохнул:
– А дуриан мы так и не попробовали. Это все ты виноват!
Курица невежливо спланировала мне на джинсы.
О проекте
О подписке