Впрочем, Печальные Братья, конечно, знали не хуже меня, что никого и ни в чем мне убедить не удастся. Ну вот, в порядке эксперимента…

У подъезда стоял пожилой мужчина в строгом черном костюме. Он держал за волосы большую куклу с голубыми глазами. Пока я подходил, мужчина медленно оторвал у нее ногу в белой туфельке, повертел перед собой, словно не зная, что с ней делать дальше, – и бросил на тротуар.

Я поздоровался, но ответа не получил. Послышался негромкий хруст – и вторая нога последовала за первой.

– Я знаю, как найти Печальных Братьев, – сказал я, наблюдая, как он выкручивает у куклы руку.

Ответа опять не последовало. Мужчина с кислым лицом молча и сосредоточенно продолжал свое занятие.

– Я знаю, где их искать, – повторил я на всякий случай, уже понимая всю бесполезность разговора. Впрочем, я понимал это еще до его начала. – Можно им помешать.

– Туда нам и дорога, – недружелюбно заявил истязатель кукол.

Он подержал сломанную игрушку еще немного, отшвырнул, серьезно посмотрел на меня грустными глазами и скрылся в подъезде.

Вот и все. Глас народа, как говорится…

И все-таки я должен был использовать последний шанс.

На улицах было на удивление много людей. Они поодиночке стояли у подъездов, сидели на тротуарах, бесцельно бродили вдоль домов. Они ждали.

Мне вспомнился старый рассказ: однажды всем приснилось, что через день они умрут. Думаете, кто-то пытался сопротивляться? Нет, вечером все просто легли спать. Здесь получалось нечто похожее.

Унылое серое небо цеплялось брюхом за крыши домов, тишину нарушало лишь шарканье подошв по тротуару. Люди ждали.

– Послушай, друг! – произнесли рядом, и я очнулся от невеселых размышлений.

Снизу вверх смотрел на меня задумчивыми глазами карлик. Карлик очень смахивал на гофмановского Циннобера. Голова его торчала прямо из плеч, короткое туловище походило на бочонок и неуверенно держалось на сравнительно длинных и тонких ножках. Его костюм состоял из засаленного жилета, из-под которого высовывалась грязная майка, и брюк, кончающихся где-то на полпути между коленями и босыми ступнями. Тонкие губы карлика растянулись в грустной извиняющейся улыбке.

– Сегодня ночью ко мне пришли сожженные руки, – доверчиво сообщил Циннобер и часто заморгал. – Я лежал, не мог заснуть, а они открыли дверь – и ко мне.

Карлик замолчал и вздохнул. Откровения его были вполне в стиле Гофмана.

– Ползли, ползли, уцепились за одеяло и прямо на грудь. Вот сюда. – Карлик ткнул пальцем в грязную майку. – Пошевелились, прижались ладошка к ладошке и затихли. Так всю ночь мы и пролежали.

Циннобер снова вздохнул и грустно и выжидающе посмотрел на меня. Надо было что-то ответить.

– А потом они ушли?

Карлик заморгал еще чаще и окинул меня взглядом, полным удивления.

– К-как ушли?… – пробормотал он, запинаясь, и с сожалением покачал непомерно большой головой, покрытой редкими кустиками седых волос. – Ты разве не видишь, друг? Вот же они, под плащом.

Он распахнул жилет и еще раз продемонстрировал ветхую майку. Глаза наши встретились, и я прочитал в его взгляде тихое сострадание. Он сочувствовал моей слепоте.

– Голубая Танцовщица умерла, а я так ее любил, – кротко признался карлик, подтягивая короткие брюки. – Я бы отрезал ее руки и тоже положил на грудь… Но ее спрятали, и никто не хочет сказать, где… Ты не знаешь, друг? – В голосе Циннобера звучали мольба и надежда.

Я развел руками. Мне было очень плохо. Я ничем не мог ему помочь. Никому не мог помочь.

– Жаль.

Циннобер вздохнул, ссутулился и, отойдя от меня, сел на край тротуара. Время от времени он осторожно проводил рукой по груди, словно опасаясь, что его воображаемая жуткая ноша может исчезнуть.

Я двинулся дальше по улице, искренне не желая больше ни с кем встречаться, и вдруг ощутил какую-то неустроенность. Мне показалось, что я упустил некий важный момент, не доделал что-то, отправившись к «Подвальчику веселых сновидений». Кстати, не спросил у мэра, где искать этот «Подвальчик»…

Немного подумав, я понял, что хотел бы увидеть Равнодушную.

Тогда, в тот уже бесконечно далекий вечер, когда я попал к ней домой, Равнодушная зарыдала. Сидела, съежившись в кресле, уткнувшись лицом в широкий рукав черного платья, и плечи ее вздрагивали. Я хотел встать, подойти к ней, как-то успокоить, – но не успел. Девушка подняла заплаканное лицо, резко отбросила назад черные волосы и презрительно сказала:

– Думаешь, боюсь? Нисколько! Только не нужно было предупреждать. Тогда бы он не ушел…

Я понял, что она говорит о том, чей бокал остался недопитым в одной из комнат.

– Тогда бы вместе… До самого конца… – прошептала девушка и с силой провела ладонью по глазам. – А, что говорить? Получил свои газеты – и проваливай, нечего тут рассиживаться.

«Одиночество, – думал я, шагая к «Приюту уходящих в никуда». – Они все здесь страшно одиноки…»

…В «Приюте», кажется, ничего не изменилось. Царству теней не было никакого дела до гибели Города. Троица в углу воспринималась уже как часть интерьера, и у меня возникло сомнение: действительно ли люди там сидят? Или это большие заводные куклы для придания бару особого колорита?

Кстати, одного не хватало в баре. Не хватало Равнодушной.

Сердце мое болезненно сжалось. Неужели?…

Из-под кресла у стены торчали чьи-то ноги в джинсах. Я быстро наклонился, вгляделся. Неизвестный лежал ничком, уткнувшись головой в сложенные руки, и сопел.

Я выскочил из тихого бара и бросился к подъезду. Влетел на лестничную площадку, распахнул дверь, прошел через анфиладу комнат и, тяжело дыша, остановился перед последней. Осторожно постучал. Не дождался ответа и постучал снова. В комнате было тихо. Тогда я решительно открыл дверь и вошел. Медленно обвел глазами зеркало, окно, пустые кресла, кровать под красным балдахином. Сказал негромко, чего-то пугаясь:

– Здесь есть кто-нибудь?

В ответ не раздалось ни звука. Я пробрался к кровати и отодвинул край балдахина. Сначала мне показалось, что на кровати лежит только длинное черное платье, но я тут же понял, что ошибся. Девушка лежала ничком, как тот неизвестный в баре, спрятав голову под подушку, – и у меня опять болезненно сжалось сердце. Опоздал…

Едва я дотронулся до ее плеча, как Равнодушная сбросила подушку с головы, быстро села и подобрала под себя ноги. Волосы ее спутались, бледное лицо было страдальческим и злым, а под глазами лежали темные круги.

– Ты что? – зло сказала девушка. – Тебе чего надо?

Мне хотелось ее обнять. Я отступил на пару шагов и облегченно вздохнул:

– Мне показалось…

– А мне наплевать, что там тебе показалось! – выкрикнула девушка и ударила кулаком по подушке. – Наплевать! Убирайся отсюда, я тебя не звала! Что ты ко мне пристаешь все время? Делать больше нечего?!

– Я иду к Печальным Братьям.

Девушка вздрогнула. Я видел, что она поверила мне сразу и безоговорочно. Она соскочила на пол, подошла ко мне, подняла бледное лицо и спросила шепотом:

– Можно, я с тобой? Глаза им выцарапаю! – В шепоте ее звучали боль и ненависть. – Горло им перегрызу! Задушу…

– Нет, я пойду один.

Девушка подступила еще ближе:

– Не за то, что они задумали. А за то, что предупредили. Зачем, скажи, зачем?

Что я мог ей сказать? Что я мог ей объяснить?

– Я иду, чтобы убедить их отказаться от этой затеи.

Девушка оторопело посмотрела на меня, медленно откинулась назад и захохотала.

– Не… нор… мальный! – проговорила она, задыхаясь от смеха. – Ненормальный! Вы посмотрите на него, на спасителя и защитника! Убедить! Ха-ха-ха!..

– Э-эх, люди-человеки беспомощные… – Я махнул рукой.

В конце концов, в чем она была виновата? В чем они все были виноваты? Они же именно люди, а не боги. Как и я сам, кстати. Хотя посмотрел бы я на богов в такой ситуации. В смысле, если бы их заставили жить в таком Городе. Правда, боги это боги, устроились бы, ели бы свою амброзию, запивали нектаром, совокуплялись да в игры всякие играли… Когда-то считалось, что при достижении полной автоматизации люди, освобожденные от ежедневного обязательного труда, наперегонки бросятся познавать тайны мироздания, создавать шедевры живописи, литературы и прочего, настолько расцветут духовно, что и представить себе невозможно. Ага, как же. Вот полностью автоматизированный Город, и вот люди, его населяющие. И что-то не вижу я нимбов у них над головами и белоснежных крыльев за спиной. Они же здесь не жили – маялись. А вот если бы их в пещеры, да чтобы в поте лица и так далее, вот тогда бы… Ошибались те давние теоретики, ох, ошибались. Люди есть люди, и им никогда не стать ни ангелами, ни богами. И это не плохо, и не хорошо, это данность. И природу человеческую вряд ли изменишь, какие бы теории по этому поводу не придумывали…

– Где тут «Подвальчик веселых сновидений»?

Девушка продолжала смеяться, не слушая меня. Кажется, у нее начиналась истерика.

– Где «Подвальчик веселых сновидений»? – рявкнул я так, что в высокой вазе загудело.

Девушка оборвала смех и торопливо ответила:

– На окраине. У самой равнины. Кажется, сорок третий сектор. Или сорок второй.

– Хорошо. Найду.

Я повернулся и зацепился ногой за стул. Стул с грохотом повалился на пол. Я перешагнул через него и вышел из комнаты.

Да, они ни в чем не были виноваты. Да, они были жертвами. Но как же быстро они сдались! Ведите их к пропасти – и они пойдут за вами, и бросятся вниз головой. Никудышные из них небожители…

Я быстро шагал вдоль серых домов, отыскивая взглядом цифры на стенах.

– Все, все в «Подвальчик веселых сновидений»! – завопили нестройные голоса. – Выпьем за освобождение! Выпьем за гибель!

Я резко остановился, словно наткнулся на невидимую стену. Невдалеке улица переходила в равнину, а на противоположном тротуаре вчерашняя компания с криками толпилась у входа в бар.

– Я жил в чудесном мире! – вопил лиловый толстяк, продираясь вперед. – И завтра снова буду там!

– Пей, пей, не жалей! – визжала женщина с фиолетовыми глазами, повиснув на сутулом парне в серых лохмотьях.

Она была уже без юбки – ниже куртки белели почти прозрачные полустянутые трусики.

Звенели бутылки, разбиваясь о тротуар, кто-то кричал, а кто-то заходился в хохоте, и зычно ревел полуголый верзила с залитым кровью лицом:

– За нашу смерть!

– За нашу смерть! За смерть! – подхватили нестройные голоса, закривлялись потные лица, и люди, сбиваясь в кучу, потянулись в дверь бара.

…Хрустело стекло под ногами. Я медленно ходил вдоль серого дома – вперед и назад, – и мне было грустно.

«Мгла! Мгла!..» – неслось из «Подвальчика» вперемешку с хохотом и рыданиями.

Я расхаживал уже очень долго. Темнело, кое-где в окнах начали зажигаться огни.

Из-за угла вышел высокий широкоплечий человек. Он медленно приближался, и белый свитер пятном выделялся в сумерках. На лице человека чернела маска. Я, замерев, напряженно ждал, когда он подойдет.

Человек замедлил шаги и произнес знакомым надорванным голосом:

– Ну, пошли, что ли, спаситель.

– Рад приветствовать Печального Брата, – выдавил из себя я.