Маски квадратом обступили просторный невысокий помост, сделанный явно из синтетика. Посредине помоста полыхал костер – только там горели не дрова, а какие-то брикеты – и возвышалась знакомая черная повозка, окруженная женщинами в красных плащах. Женщины стояли спиной к повозке, взявшись за руки, и печально глядели на нас.

Сзади тяжело вздохнули, и меня вновь обдало перегаром. Толпа неожиданно, как по сигналу, затихла, прекратила разговоры, и в этой тишине под темным безглазым небом слышалось только потрескивание горящих брикетов.

«Сегодня погреются ручки», – вспомнил я слова веселой девчонки и с трудом подавил в себе желание уйти.

Внезапно в тишине, за спинами женщин, возник чей-то тонкий болезненный то ли вопль, то ли стон, и женщины одинаковыми движениями заученно и четко надвинули на головы капюшоны, повернулись к черной повозке и подняли руки в белых перчатках. Кто издавал эти звуки, я так и не понял.

Вопль нарастал, звенел, множился – казалось, кричит само небо – и вдруг оборвался. И в тишине прозвучал рыдающий голос:

– Да спасут нас руки твои!

– Да спасут нас руки твои! – хором подхватили женщины в красных плащах и медленно шагнули к повозке.

– Да спасут нас руки твои! – торжественно и нестройно выдохнула толпа.

Меня похлопали по плечу. Я обернулся и встретился с туманным взглядом в прорезях черной маски.

– Идем, – сказала маска, вновь знакомо дохнув перегаром. – Мы т-тебя уже заждались.

Мы начали продираться сквозь толпу, а сзади опять раздался вопль: «Да спасут нас руки твои!» – и толпа взволнованно задышала, колыхнулась, подалась вперед в предвкушении зрелища.

Мы пробрались сквозь кусты, спустились по ступеням и оказались на стекловидном, но не скользком пятачке, окруженном деревьями. Здесь поджидали еще двое. Я не сомневался, что имею дело со вчерашними парнями с перекрестка, хотя четвертого они где-то потеряли и изменили наряды. Теперь они были в масках и пестрых трико.

Я остановился, обвел их взглядом и спросил:

– Ну, и что дальше?

– Идем, – угрюмо повторила Первая маска, показала рукой направление и пошатнулась.

Я пожал плечами и неторопливо зашагал в гущу бутафорской зелени. Все это меня смешило и немного злило.

За спиной вновь возник однообразный вопль, оборвался на мгновение и повторился, усиленный десятками голосов. Теперь вопила вся толпа, окружающая Голгофу с черной повозкой, вопила самозабвенно, вопила непрерывно и исступленно, с визгом и завываниями, и я предположил, что отрезанные руки сейчас будут возложены на костер.

Я шел, не оборачиваясь, и только выбрав дерево с толстым стволом, остановился и повернулся к моим маскам. Теперь нападение сзади исключалось, а лицом к лицу с троими я мог справиться. Тем более, что под трико не скрывалось ничего похожего на оружие.

– Слушаю, – сказал я и засунул руки в карманы комбинезона. – Что же вам угодно, господа отдыхающие?

Маски остановились напротив. Были они примерно одного роста, сухощавые и немножко смешные в своих разноцветных трико. Арлекины какие-то.

– Ты полегче! – вызывающе сказала Вторая маска. – А то пожалеешь.

Молодые совсем они были ребята. И задирались по-мальчишески.

– Зач-чем в «Приют» ходишь? – угрюмо процедила Первая маска. – Откуда там взялся?

– В какой приют? – искренне удивился я.

– Бар так называется, – хмуро пояснил третий арлекин. – А то не знаешь!

«Обидно, – подумал я. – Очень обидно».

Судя по всему, ребята приставали просто так. Убивали время. И записку от безделья написали. Почему бы не попугать незнакомца?

Я вынул руки из карманов, сел под деревом и приглашающе похлопал ладонью по бутафорской земле:

– Садитесь, ребята. Устанете стоять.

– А ты что, больно умный? – с вызовом спросила Вторая маска. – Знаем таких умных. Только потом весь ум вылетает. Попробовать?

– Хватит! – оборвал я этого молокососа. – Как бы я не попробовал. Лучше меня не зли, мальчик, иначе крепко схлопочешь. – Я вновь намекающе сунул руку в карман. – И будет Сад четырех покойников. Что там у вас еще в программе? Только побыстрее.

Это подействовало. Арлекины сникли. Забава у них явно не получилась. Я посмотрел, как они переминаются с ноги на ногу, и миролюбиво произнес:

– Ладно, ребята, забыли. Каждый развлекается, как умеет.

– Ага! – размашисто кивнула Первая маска. – Вот именно. Все л-лучше, чем вопить, как эти. – Он махнул в сторону площадки, откуда раздавались нестройные крики.

– Всегда весело в Саду трех покойников, – задумчиво изрекла Третья маска.

– Кстати, почему – «трех покойников»? – спросил я.

– Больно умный, а не знаешь, – ехидно засмеялся Второй. – Спал, что ли, все время? Или заливался? Повесились тут трое – вот и получились три покойника.

– А «Приют»-то, между прочим, не просто «Приют», – сказала Третья маска. – А «Приют уходящих в никуда». И не цепляйся ты к ней, ей и так тошно.

Я сразу понял, о ком он.

– Я и не цепляюсь. Да и не больно-то к ней прицепишься.

Разговор исчерпался сам собой. Ребята немного постояли, явно соображая, чем бы еще заполнить вечер, потом Первая маска предложила:

– Пошли к Гол-лубой Танцовщице. Кинем, кто первый с н-ней.

– Пошли, – согласилась Вторая маска, правда, без особого энтузиазма.

– Давайте, ребята! – Я помахал им рукой. – Желаю приятно провести вечер. Пишите еще.

– Скоро напишем, – хмуро пообещал второй арлекин. – Да никто не прочитает.

Они молча направилось к кустам. Вид у них, даже со спины, был сконфуженный. Первый качался все сильнее. Его начинало развозить.

– Запомни: «Приют уходящих в никуда»! – обернувшись, сказал Второй. – В ни-ку-да. – И засмеялся.

Это у него получилось очень похоже на плач.

Маски скрылись, а я еще немного посидел под деревом. Вопли прекратились, где-то заиграла музыка. Из-за кустов иногда доносились голоса, но, в общем, в Саду трех покойников было тихо. Тихо, как на кладбище. Внезапно совсем рядом громко продекламировали заплетающимся языком: «И без… и бездумно любя, и бездумно страдая, – «Был ли ты, чел… человек?» – в мрачных водах твердим…» – и кто-то шумно упал в кусты.

«Приют уходящих в никуда»… Название со смыслом. С печальным смыслом. Мальчики, шалящие от безделья. Идиотский ритуал сожжения чьих-то рук. Сад, в котором повесились три человека. Может быть, рядом. На этом дереве. И все остальное. Какой-то уж слишком печальный рай…

Новых впечатлений мне не хотелось, но и возвращаться в пустую квартиру я не спешил. А поскольку, кроме мэрии и «Приюта», у меня не было других знакомых мест, я решил навестить «Приют». В самом деле, не выслушивать же опять излияния розового поклонника Агадона!

«Не цепляйся к ней…»

Но почему-то мне хотелось цепляться. Мне хотелось найти веретено, о которое укололась эта Спящая Красавица. И отчего ей тошно? От райской жизни?

…В баре все так же змеились спирали, все так же играла медленная музыка, все так же бормотала троица в углу. Равнодушная в прежней позе – голова опущена на плечо, в руке полупустой бокал – сидела в кресле, закрыв глаза. Все в том же черном платье. Правда, она была не одна. За ее столиком восседал некто огромный и бородатый и говорил приглушенным голосом, сжимая в кулаке какие-то листки.

Со здешними нравами я уже вполне освоился, поэтому просто подошел и сел рядом. Ни Равнодушная, ни бородатый даже бровью не повели. Девушка полулежала, перебирая пальцами ножку бокала, а бородатый читал листок за листком и аккуратно складывал их на столике перед собой.

– …Eе белое платье пронзило мой мозг бесформенным пятном и внезапно обрело очертания дикой радости, – самозабвенно молол бородатый. – Дикая радость струилась в окна сквозь бледный свет пасмурного утра. Я подумал, что день начинается не так уж плохо, если все рассыпается в прах, как яркие вспышки сердцебиений при виде зеленых глаз.

«Вечер кончается не так уж хорошо, – подумал я, – если рядом несут чушь».

Вслух я этого не сказал.

Равнодушная приоткрыла один глаз, неузнавающе-безучастно взглянула на меня и вздохнула. Бородатый, близоруко сощурившись, вцепился в очередной листок.

– Дикая радость моя плавно упала на колени, поплыла кровавым сердцем ожога, и боль от укуса бросила тень на тусклую стену. Все заполнилось легким туманом. «Спасибо», – шепнули сзади, и нежное облачко запорхало прочь, растворяясь под моим дыханием. Я встал и выдернул нож из раны.

Это было, пожалуй, похлеще разглагольствований розового поклонника покровителя нашего, чье имя неизвестно никому и так далее. Бородатый смело продирался сквозь дебри слов.

– Я ускорил шаги, окунувшись лицом в шершавый асфальт. Дикая радость звала меня теплой влагой. Горестный вой уходящего дня плеснул мне под ноги звонкую песню уныния.

Бородатый замолчал, начал рыться в своих листках. Видно, не мог найти продолжения.

– По-моему, такое уже где-то было, – сказал я. – Что-то в этом роде.

Бородатый еще некоторое время машинально перебирал листки, потом сунул их все в карман, с грохотом отодвинул кресло и поднялся. Только теперь я по-настоящему оценил, какой он огромный. Прямо не человек, а памятник, сошедший с пьедестала.

– Дур-раки! – выразительно и громко сказал бородатый. Равнодушная вздрогнула, и даже троица в углу, кажется, на мгновение прервала свое однообразное занятие. – Все вы дураки!

Он прошел к выходу, ступая, как статуя командора. И прежде чем хлопнуть дверью, оглушительно добавил:

– Завтра прочитаете в газете!

Ну да, вполне возможно. Ведь говорил же мэр, что каждый волен поместить в газете все, что ему вздумается. Любую чепуху… Стоп!

Стоп. Вот ведь он – источник.

Я непроизвольно вцепился в подлокотники кресла. Я боялся, что догадка окажется неправильной. Что источник совсем не тот.

– Здесь есть газеты? – спросил я охрипшим от волнения голосом.

Девушка слегка повела плечом и ничего не ответила.

– А дома у тебя есть? Читаешь газеты?

И тут произошло неожиданное. Равнодушная отшвырнула бокал, так что он со стуком покатился между столиками, сузила глаза и надрывно прошептала:

– Да! Да! Есть газеты. – Шепот перешел в злой крик. – И я их читаю!

Я моментально очутился на ногах. Отыскалось-таки веретено!

– Пойдем, покажешь.

– Ну что ты ко мне привязался? Что вы, уроды, все ко мне привязались? Что тебе надо от меня?

Может быть, я поступал жестоко, но по-другому не мог. Я схватил ее за руку и заставил подняться:

– Идем!

Девушка смотрела на меня, закусив губу, и в глазах ее плескался испуг. И, честное слово, испуг этот был гораздо лучше равнодушия.

Я потянул ее к двери. Она попыталась сопротивляться, но я держал крепко, и она вдруг покорно пошла, то и дело со злостью и испугом взглядывая на меня.

Оказывается, Равнодушная жила прямо над «Приютом уходящих в никуда». Мы торопливо прошли через пустую прихожую в комнату. Она тоже была пустой, если не считать одинокого привычного видео, покрытого пылью. Еще одна дверь привела в следующую комнату. Там стоял низкий столик, окруженный зелеными креслами, и на столике – бокал с недопитым рубиновым содержимым. И слепая черная маска у бокала.

Комнаты шли анфиладой, одна за другой, и все были почти пустыми. Зато последняя, шестая или седьмая по счету, своей обстановкой с лихвой окупала все предыдущие.

Я остановился на пороге, потому что не знал, как пройти дальше, а девушка начала пробираться к окну, закрытому тяжелыми багровыми портьерами. Мне бросилась в глаза массивная кровать под багровым же балдахином, достойным покоев королевы. Около нее располагалось низкое кресло. На его спинку было наброшено длинное фиолетовое платье. По другую сторону королевского ложа, занимающего добрую половину комнаты, стояло овальное зеркало на вычурных изогнутых ножках. На зеркале переливалась всеми цветами радуги обильная россыпь различных флакончиков, тюбиков и коробочек, которых было, по-моему, вполне достаточно для превращения в принцессу любой Золушки. Другой угол занимало роскошное кресло-качалка. Под ним валялась книга с яркой обложкой. Рядом, на полу, возле столика на колесах, стояла высокая ваза, весьма похожая на что-то античное, земное. У самой двери пристроился круглый стол, и весь этот хаос дополняли несколько стульев с разбросанными на них разноцветными масками для вечерних прогулок по Саду трех покойников.

На всех предметах лежал отпечаток небрежности. Королевский балдахин прорвался в некоторых местах, зеркало пересекала трещина, на великолепной вазе висели белые трусики, а на круглом столе стояли черные туфли.

Кто-то явно притащил всю эту роскошь с Земли. Не здесь же ее делали? Судя по этому, да и по размерам квартиры, Равнодушная была внучкой или правнучкой кого-то, стоявшего по статусу выше многих других колонистов. Хотя я мог и ошибаться.

Девушка пробралась к окну, скрылась за портьерами и чем-то зашелестела. Я прислонился к стене и ждал.

Она появилась из-за портьер, прижимая к груди кипу газет:

– На, читай! Вычитывай, если тебе делать нечего!

Она швырнула газеты в мою сторону, и они с шорохом полетели через комнату, легкими бело-черными птицами падая на стулья. Девушка сбросила с кресла фиолетовое платье, села и молча смотрела, как я собираю их.

Я тоже сел в кресло-качалку, положил газеты на колени и принялся одну за другой их изучать. Я верил в свою догадку.

Мэр был прав. Небольшие листки вмещали массу всякой дребедени. Я быстро скользил взглядом по заголовкам и строчкам – и, кажется, наконец нашел то, что искал.

Я несколько раз перечитал короткое сообщение с подписью «Печальные Братья», вдумываясь в его смысл, торопливо перелистал несколько номеров и нашел еще. И еще…

Несколько строк и подпись: «Печальные Братья».

Печальные Братья… Вот они, слуги Агадона.

Я медленно поднял глаза на девушку. Она сидела, съежившись, подобрав под себя ноги, словно ей было очень-очень неуютно, и с болью и сочувствием смотрела на меня.

– Так вот чего ты боишься, – тихо сказал я. – Так вот чего вы все боитесь…

И тогда девушка зарыдала.