«Так-так, значит вас интересует Р., насколько я понял?» – «Да, я собираю сейчас материал, чтобы потом сделать книгу, и, возможно, несколько статей. Я ведь вам говорил, какую газету я представляю?» – «Говорили, говорили. А ведь материал есть, и большой материал. Но, – он заметил мой интерес, – не всё так просто. Это будет вам стоить, – он задрал голову, как будто на потолке было что-то написано, – пятьдесят процентов.» – «Какие пятьдесят процентов?» – «От того, что вы получите. И я хотел бы задаток.» – Возможно, моё лицо очень сильно изменилось, и он немного испуганно привстал. – «Ну хорошо, можно без задатка. Хотя жизнь, знаете ли, непростая, а какая пенсия – вы знаете? Это после тридцати-то с лишним лет, почти после сорока. Так что приходится.» – Он выглядел уже жалким и ничтожным, сморщенным и дряхлым старикашкой, просившим всего лишь то, что ему когда-то задолжали, и я успокоился. Он сразу сел и уже аккуратно и осторожно начал подлизываться. – «А какой материал – вы знаете? Пальчики облизать можно, и самый достоверный, непосредственно от источника. Я ведь почему так? Я знал, что понадобится когда-нибудь, их можно прямо в музей: смотрите, вот: это журналы, а вот это – дневники, а здесь у нас – тетради – да, даже тетради! и не спрашивайте, откуда они у меня, всё равно не скажу, а если скажу, то не поверите. И разве не стоят они вознаграждения, ведь сколько лет берёг, и вот оно наконец – пригодилось! Так что не пятьдесят – тут я перебрал, а тридцать?!» – Я снова нахмурился. – «Ну хорошо, двадцать: меньше уж никак не могу, нельзя.» – «А посмотреть можно?» – «Так двадцать?» – «Нет.» – Я всё ещё изображал мрачность. – «Ладно, давайте закончим на пятнадцати. Разве мои труды не заслуживают хотя бы такой мизерной суммы? Но, конечно, вы должны будете мне показать ведомость с зарплатой.» – Я поднялся и зевнул, делая вид, что всё это меня больше не интересует, и торг может завершиться. – «Вы уходите?» – Я заметил что-то вроде паники и кивнул согласно головой, и только после этого он стал снова маленьким ничтожным старикашкой, каким и был с самого начала. – «Так сколько вы можете дать?!» – Я мысленно покопался в своих карманах и наконец вспомнил о долларовой бумажке, на всякий случай спрятанной в укромном месте в куртке. Приходилось выбирать, но с этим скрягой нельзя было, видимо, по-другому, и я решился. – «Пятьдесят долларов. Я дам вам за всё пятьдесят долларов, и не думайте, что это мало: за всё – вместе взятое – я получу больше раз в пятнадцать или двадцать: за несколько месяцев тяжёлого труда. Кроме того, я дам вам их сейчас же: после того, естественно, как увижу материалы.» – «Ну хотя бы сто?..» – «Знаете, мне это надоело. И ста у меня просто нет.» – «А пятьдесят точно есть?» – «Точно, точно…» – «Покажите.» – Это возмутило меня, но я дисциплинированно полез за подкладку и нащупал там сложенную бумажку, и потом осторожно вытащил её через далёкий разрез. – «Видите? Вот пятьдесят, и вот водяные знаки, так что всё честно.» – Я отдал бумажку ему, и он бережно поднёс её к свету. – «Видите – полоска? И что на ней написано?» – Он согласно закивал, и потом отдал мне банкноту и подошёл к секретеру. Копался он недолго, сначала он выложил посторонние бумаги, а уже из-под них вытянул связанную пачку, толстую внизу и сужающуюся вверх пирамидой. Лишнее он запихнул в секретер, и поднёс на вытянутых лапках пачку ко мне. – «Вот они, все здесь: журналы за последние три года, дневники – за последние два, и тетради – разные. И есть ещё кое-что – но уже за отдельную плату.» – «Мы же вроде договорились?..» – «На материалы – да. Но это не материалы, это мои личные воспоминания, долгими днями, знаете ли, корпел, так что здесь уже – плод моих личных трудов.» – «И сколько вы за них хотите?» – «Ну хотя бы… десяточку, в долларах, разумеется.» – «На десять долларов я вряд ли наберу… Ладно, покажите, что у вас есть.» – Теперь уже он вынужден был пойти мне навстречу, и как ему не жалко было расставаться с бумагами, он наконец развязал пачку и разложил запасы рядом друг с другом: отдельно журналы, дневники и тетради; пока он их раскладывал, поднялось настоящее облако пыли, и мы оба расчихались. На самом верху лежала тонкая тетрадь, и разложив остальное, он взял её и раскрыл на первой странице и потом громко начал читать вслух. – «Воспоминания педагога. Часть третья. Р. Я ведь, знаете ли, когда-то тоже пописывал, не без этого, но вот – не получилось, и воспоминания – наверно, самое ценное, что у меня есть. Да, это третья часть – посвящённая Р., а есть ещё первая, вторая, четвёртая, пятая, шестую я ещё не закончил, и каждая связана с кем-нибудь из учеников, ставшим выдающейся личностью. А космонавты вас не интересуют? пожалуйста, часть вторая: Д., дважды герой; или, например, наука: есть целых две части: первая и пятая; академик и членкор: может, понадобятся? Недорого отдам, или могу даже всех вместе, оптом то есть.» – Он мерзко хихикнул. – «Так что старикашка вам ещё поможет, пригодится когда-нибудь, особенно если вы к этому старикашке по-хорошему: с водочкой или коньячком. Сегодня не догадались: ладно, я понимаю, но в следующий раз не забудьте, пожалуйста.» – Во время выступления я выгребал деньги из кошелька, прикидывая, будет ли этого достаточно и не обидится ли учитель, но он заливался так вдохновенно и самодостаточно, что не заметил протягиваемые деньги, и я положил их на диван и стал складывать журналы и всё остальное в сумку, не совсем рассчитанную на вещи такого формата и такой тяжести. Наконец он закончил и очнулся, беспокойно он пошарил глазами по дивану, пока не наткнулся на деньги, и быстро схватил их и стал считать, складывая в аккуратную стопку. Долларовую бумажку он взял в конце и снова стал разглядывать на свет. Придраться было не к чему, и он сунул деньги в нагрудный карман и подошёл к столу: среди нескольких бутылок он выбрал одну, и, немного поболтав ею в воздухе, открыл крышку. Сразу потянуло сивухой – там была то ли водка, то ли самогон – и он налил в гранёный стакан на два пальца. – «Будете?» – Я строго помотал головой. – «Ну как хотите. А я без этого не могу.» – Он шумно заглотнул и схватил большой кусок чёрного хлеба: почти половину он отгрыз и только потом положил кусок обратно на стол. Я уже стоял в дверях, оглядывая напоследок жалкое вонючее жилище бывшего учителя моего героя. – «Хорошо, будем считать, что мы в расчёте. И всё-таки: на пузырёк не добавите, от себя лично?» – Я опять помотал головой, отвергая последние домогательства. – «Ну я пошёл?..» – «А? Идите, идите. Не буду вас провожать. А когда выйдете на площадку, захлопните дверь, хорошо?» – «Ладно. До свидания.» – Не обращая уже внимания на последние жесты или слова учителя, я выбрался в полутёмный коридор и максимально быстро прошагал мимо вешалок, кип газет и старой рухляди до входной двери: тёмная берлога с мохнатым дремучим пауком была позади, но оставалась ещё лестница, и, захлопнув дверь, я почти побежал по грязным неумытым ступенькам вниз, на волю, где ещё можно было дышать свежим прозрачным воздухом, не пропитанным сивушными и кислыми ароматами старой московской хрущёбы.

У меня намечалось ещё несколько встреч на вторую половину дня, и пока ещё оставалось время, я хотел получше рассмотреть полученное. Светило солнце и было тепло, я искал место, где мог разложить вещи и спокойно разобраться с дневниками и журналами, и особенно с тетрадями, самым удивительным приобретением. Если журналы и дневники можно было найти где-нибудь в старых архивах или хранилищах в школе, то тетради вряд ли стал бы кто-нибудь сохранять на долгую память, и недомолвки учителя на самом деле создавали загадку. Но гораздо существеннее было то, что я получил их, и не стоило мучать себя напрасно.

По дороге к метро я обнаружил маленький прудик в компании старых переросших лип. Я быстро нашёл скамейку: здесь никто не мешал, только женщина выгуливала бульдога, гонявшегося за голубями. Сначала я достал дневник: всё было правильно, и фамилия, и подписи в двух-трёх местах совпадали с известными мне автографами, и я полез в конец, где стояли итоговые оценки. Интереснее оказался дневник последнего года: кроме оценок за полугодия и весь год там стояли результаты экзаменов: по литературе и иностранному языку было проставлено «отлично», но остальные явно разочаровывали. Естественные предметы оценивались на «хорошо», а по истории и обществоведению синели толстые «трояки», согласуясь с общей оценкой и итогом за год. Получалось, что завуч врала и говорила явно приукрашенную правду, выгодную и нужную и ей, и школе, и кому-то ещё, скорее всего А. Я полистал дневник в середине: там была навалена бурая смесь «троек», «четвёрок» и «пятёрок», разбавленных кое-где даже «бананами» и записями красными чернилами. На одной из них я остановился: «Родители, срочно зайдите в школу» – стояло в нижней части страницы, и здесь же виднелись чьи-то подписи – видимо, учителя и матери Р., ознакомившейся с запиской, но к сожалению, смысл состоявшейся беседы нельзя было понять по таким ничтожным данным. Такие же надписи красовались и дальше, через четыре страницы я обнаружил ещё одну, и потом ещё – через пять после предыдущей: он явно не был послушным учеником, что подтверждала ещё одна графа в конце: поведение везде оценивалось «удом», и странно ещё, как человек с таким количеством замечаний и претензий мог благополучно закончить столь привилегированную школу. Явно сказывалось высокое положение его родителей – скорее всего отца – ставшего щитом и не допустившим полного провала и позора. Журналы говорили о том же самом: оценки Р. на фоне одноклассников выглядели достаточно скромно и даже посредствено, и в специальном разделе, посвящённом штрафам и взысканиям, Р. имел самый богатый послужной список.

Потом я перешёл к тетрадям: здесь была одна тетрадь по литературе, одна по алгебре и почему-то целых две по химии. В химии не содержалось ничего привлекательного и интересного, в алгебре были собраны контрольные работы за десятый класс, достаточно прилично оцененные, но тоже не дающие ничего нового, и единственным приятным сюрпризом оказалась литература. В тетради помещалось два больших сочинения: одно по Пушкину, второе по Толстому, отмеченные одинаково: «пять» стояло по литературе, и «четыре» – по русскому языку. Стиль был достаточно ясный и свободный, так мог мыслить и писать только человек, явно превосходящий и выделяющийся на общем фоне своего времени: идеология не затушёвывала главных идей и того, разбором чего он занимался в рамках сочинения. Судя по почерку, он был достаточно уверенным и знающим себе цену человеком: буквы были маленькие, но чёткие, и не сливались, а наоборот расталкивали друг друга, и особенно выделялась округлостью буква «о». Специалистам, возможно, анализ дал бы гораздо больше, но основное я понимал и так; хотя и жалко было пятьдесят долларов, но трата выглядела ненапрасной, и если последняя тетрадь с воспоминаниями учителя на самом деле содержала то, что он продекларировал час назад, то визит я мог считать безусловной удачей.

Я бросил взгляд на часы: нужно было ехать в издательство, одно из нескольких, заинтересовавшихся моим предложением. Почти два часа сидел я вчера у телефона, вспоминая более-менее приличные фирмы, могущие клюнуть на книгу о Р.; во всех случаях равнодушно отказывались, выяснив тему и моё положение, не говорившее им ничего и не обещавшее быстрого несомненного успеха, который можно было бы выразить заранее определённой суммой. Тогда мне пришлось изменить тактику: я стал говорить, что это будет книга о личной жизни Р., со всеми деталями и подробностями, включая его бесчисленные романы и любовные связи, почти не отражённые в существующей литературе. Разговоры пошли интереснее: теперь меня выслушивали до конца, вызывая в отдельных случаях даже более ответственных работников, с которыми я продолжал беседу. Этого следовало ожидать: я сам удивлялся собственной недогадливости, чуть не загубившей только намечающиеся контакты с издателями. Я, конечно, не собирался делать главным в книге именно скрытую от других сторону жизни Р., моя цель состояла в другом – освободить её от слоя лжи и недосказанности – но для частных издательств лучше было придерживаться как раз такой легенды, сулящей определённую выгоду.

После двух с лишним часов сидения у телефона я всё-таки составил небольшой список: три издательства готовы были вести переговоры, и встреча в первом из них намечалась уже на сегодня, на три часа дня. Стоило перекусить что-нибудь по дороге, времени оставалось не так уж много, и я собрал дневники, журналы и тетради: с воспоминаниями учителя у меня не было возможности знакомиться именно сейчас, и приходилось отложить это на вечер.

У метро я нашёл закусочную и торопливо сжевал несколько бутербродов с фруктовой водой. Распорядок дня был слишком напряжённый, чтобы много внимания уделять еде, впереди была ещё неизвестная мне дорога на самую окраину города, и я спешил на встречу, имевшую такое важное значение.

Но сегодня оказался не слишком удачный день, и автобус завёз меня немножко в другую сторону, и к дому, где находилось издательство, я добрался в десять минут четвёртого. Далеко не сразу мне удалось определить его местонахождение; наконец меня послали в обход: оно размещалось где-то в подземной части здания.

Табличка висела на двери среднего из трёх подвалов, я осторожно спустился: высокие неудобные ступени вели прямо и потом направо; за дверью находился маленький зал, заваленный литературой: стены были заставлены полками и стеллажами, и можно было спокойно ходить и смотреть всё выставленное на продажу. Две продавщицы за прилавком зорко наблюдали за старичком, копавшимся в дальнем от них углу. – «Извините, мне было назначено сегодня на три часа.» – «Назначено кем?» – «Вашим издательством. По-моему, я говорил с Ириной Сергеевной.» – Одна из продавщиц – постарше – сразу ожила. – «Проходите через эту дверь: прямо по коридору, а дальше разберётесь.» – Она подняла доску и пропустила меня за прилавок, и пока вторая не спускала взгляда с единственного посетителя, я прошёл мимо стройных штабелей к маленькой дверце, где пришлось даже пригнуться, чтобы перелезть через порог, и пошёл по полутёмному коридорчику.

Справа и слева находились двери, но мне нужно было прямо; за дверью с названием издательства коридорчик сворачивал налево, и только там я обнаружил признаки цивилизации: опять-таки за дверью находилась светлая комната, в которой за огромным заваленным бумагами столом сидела женщина. – «Здравствуйте, вы Ирина Сергеевна?» – «Да.» – «Мне назначено на три часа. Простите, пока я нашёл ваше обиталище, прошло уже…» – «Да, что-то вы поздновато. Слава богу, других встреч на ближайшие два часа не запланировано. А то бы пришлось вам – договариваться ещё раз. У нас серьёзная организация, не как у некоторых… Так что вы хотели нам предложить?» – «Я, собственно, работаю журналистом, – я назвал издание, – и немножко занимаюсь литературой; я собираюсь заняться книгой – биографической. Вы, наверно, хорошо знаете, насколько актёр Р. популярен в стране, да и за границей он тоже, по-моему, признан: один из немногих. Так что я собираюсь сделать книгу о нём.» – «Ну что же, у нас было несколько изданий такого типа. Но знаете: такие вопросы у нас обсуждаются с редакторами – как минимум. Или нет: мы же назначили вам встречу с заместителем генерального – он ждёт вас. Кстати – он наш выдающийся писатель: Георгий Михайлович – надеюсь, вы слышали?» – Я отрицательно помотал головой. – «Ладно, а я лишь секретарь. Нет, но вы правда не слышали?» – «Извините, нет.» – «Ладно, бог с вами: идите в ту дверь, и по коридору вторая дверь справа. Там написано: зам генерального директора.» – Она показала пальцем направление. – «Спасибо. И ещё раз извините.»