Идеальный трюк

Раньше. Два месяца до смерти.

Когда огромная циркулярная пила сломала первое крепление и рывком сдвинулась вниз, каждый в зале знал, что это трюк. Смертельный номер не убивает, он просто заставляет поверить, что смерть рядом, что фокусник на сцене, примотанный к двум столбам, может погибнуть. Голоса в зале смолкли, бумажки перестали шуршать.

Пилу покрыли хромом, что бы лезвие эффектно сверкало в луче прожектора, и его блеск слепил зрителей. Все будут смотреть на пилу, а не на человека внизу. Этот человек – Аластор Суарес Альфонсо де Ламбиди, и мало кто знал, какое имя ему дали родители при рождении. Аластором он назвал себя сам, двадцать лет назад, когда первый раз вышел на сцену. И остался на той же сцене на все двадцать лет.

Десять из них пила ломала крепления, одно за другим, и опускалась к его телу. Десять лет зал замирал, пока Аластор старательно изображал неудачную попытку освободиться. Две скудно одетые ассистентки отсчитывали время.

Последние секунды иссякли. Сверкающее лезвие сломало крепление и метнулось вниз. Оно прошло сквозь тело Аластора, разорвало на куски покрытие сцены и ушло под нее.

Веревки лопнули. Аластор шагнул к зрителям. Крики, аплодисменты, все как обычно. За одним исключением: когда-то зрители восторгались его спасением. Последние годы в криках звучало разочарование. Десять лет одного трюка – это слишком долго.

***

– Они меня ненавидят! – Аластор опустошил банку пива в один глоток и швырнул ее в стену. – Меня все тут ненавидят!

– Да ты что, Алик, они тебя…

– Не вздумай даже сказать: «Обожают!», – он повысил голос и Рита умолкла.

– И не зови меня Аликом, – добавил он, и открыл вторую банку. – Я – Аластор! А ты – Рита. Я так решил и так будет, для всех! Даже за кулисами. И они меня ненавидят.

– Ты посмотри на сумму! Они же раскупили все билеты. Опять.

– Раскупили, да! Потому что надеются увидеть, как я сдохну. Они все ждут, когда смертельный номер получится на самом деле смертельным. Вот умора будет – лох по имени Аластор Суарес Альфонсо де Ламбиди хотел стать круче Гудини, а ему башку оторвало на глаза у почтеннейшей публики! Они десять лет смотрят, как пила падает, им это уже поперек горла. А мне и подавно. А ты тоже хороша!

– А что не так?

– А все не так! Ты должна показывать людям часы и отвлекать от меня внимание, своими сиськами. И ты не должна проходить между мной и зрителями! И не должна загораживать Чантару! Она моя главная ассистентка, а не ты. Ты специально ее на сцене перекрываешь? Хочешь, что бы все только на тебя смотрели? Тогда научись нормально улыбаться, хотя бы! Тебе будто лицо топором разрубили.

Он швырнул вторую банку на пол и поднялся. В дверь постучали. Аластор пнул банку, и та исчезла под кровать.

– Да, да! – крикнул он, и дверь открылась. В комнату вошел букет цветов.

– Кто там? Дарон, старина, это ты?

– А то кто ж еще? – ответил голос из букета. – Анонимный букет от поклонницы. Мне в вазу поставить?

– Не нужно. Рита со всем разберется. Да, родная?

Она сверкнула улыбкой.

– Ну конечно! Я возьму букет. Они тебя обожают! Как всегда.

Рита приняла букет. Дверь закрылась. Она бросила букет на пол.

– Рита разберется, да? Это же делает жена – разбирается с букетами, отвлекает сиськами внимание, не так улыбается и не там стоит. Ты куда?

Аластор уже отрыл дверь.

– Искать вдохновение!

– В чьих трусиках? – это вопрос достался уже закрытой двери.

Рита подняла букет и все-таки поставила его в вазу. Да, Рита разберется со всем, как и всегда. Она вытерла глаза и вышла в коридор. Где-то совсем рядом расшатанный стул скрипел под тяжестью двух сплетенных тел. Она не стала выяснять, чьи это тела. Она и так всегда знала, что две ассистентки на одной сцене – это не к добру. Но женился он на ней. Выбрал ее! Все остальное не имело значения.

Во всяком случае, так хотелось думать.

Раньше. Десять дней до смерти.

«Номер, который заставил бы Гудини побледнеть! Прощальный трюк фокусника-самоубийцы!» – так это назвали журналисты. Назвали так, как велел назвать владелец кошелька, из которого оплачивались и статьи в новостях, и шумиха в сети.

– И как ты намерен не умереть в номере самоубийцы? – Рита показала Аластору заголовок в газете.

– А я не намерен не умирать! – Аластор качнул макет гроба, который стоял на его столе. – Я намерен умереть. Вот в таком же гробу, только большом. Я сгорю в нем заживо! Люди давно мечтают увидеть на самом деле смертельный номер. Я даже склеп себе прикупил! В нем ты меня и похоронишь.

Он подождал реакции жены. Не дождался и продолжил:

– В таком вот гробу я зажарюсь живьем прямо во время представления. И вот тогда этот трюк никому будет не переплюнуть. Никто больше не отважится умереть на сцене ради своей славы! И только ты будешь знать, как именно я намерен умереть. Я даже Чантаре ничего не рассказал, она будет знать только свою роль, и ничего больше.

Сейчас

Гроб отличался от своего макета только размером – он был достаточно большой, что бы внутри поместился человек. Прочный, стальной и способный отлично пропускать жар. Пока он еще стоял пустой, и четыре скучающих троса болтались по углам. Когда они натянутся, стальной гроб повиснет в воздухе, и никто не сможет выбраться из него.

Аластор не торопился. Публика должна ощутить напряжение, прочувствовать все, что происходит прямо у нее на глазах. Гроб на огнеупорном помосте. Огнеметы, включить которые готов парень в черном костюме, похожий на гробовщика. Две помощницы – им полагалось отвлекать и улыбаться, как обычно. Вот только сегодня улыбка Риты походила на пластиковую гримасу манекена, а рука дрожала.

В этом номере не было веселья и ярких огней, только ожидание беды, тяжелое, душное, как толстое одеяло в жару. Сиял лишь Аластор. Сиял буквально, костюмом из блестящей синтетической ткани. Ее волны струились по телу, переливались, отражали свет и слепили глаза.

Он поднял руки и зал умолк.

– Сегодня! – начал он. – Сегодня вы увидите то, что уже назвали номером самоубийцы. Я не буду произносить речей. Я не буду делать шоу! Просто лягу в гроб, из которого нет выхода, и дам себя поджечь. Мне говорят, что это равносильно смерти. Может быть, так и есть! Но вы всегда этого ждали, верно? А потому я снимаю всякую ответственность с любого на этой сцене. Все, что я делаю – мой выбор и мое решение. Не вините никого!

Аластор уселся в гроб. Сложил руки на груди, и медленно лег. Крышка стального гроба закрылась. Рита защелкнула замок.

– Как видите, ящик надежно заперт! – объявила Чантара. – Его нельзя открыть изнутри! Поднимите гроб! – приказала она, и тросы натянулись. Гроб поднялся, и покачнулся в метре от земли.

– Аластор Суарес Альфонсо де Ламбиди обречен на смерть, если ни найдет выход из гроба за три минуты. Всего-то сто восемьдесят секунд до неминуемой смерти! Сто восемьдесят секунд до того, как включатся огнеметы! Отсчет! – последнее слово Чантара выкрикнула, и на большом экране вспыхнули цифры

Рита отошла в сторону. Захлопнуть замок – вся ее роль.

– Сто восемьдесят! Сто семьдесят девять! – считала Чантара, и зал начал робко считать вместе с ней. Разумеется, это просто фокус. Никто не умирает во время смертельного трюка!

– Три! Два! Один! Огооонь! – этот крик Чантары подержал уже весь зал. Люди забыли о тревоге. Они хотели огня! Хотели видеть, как пылает гроб. Они знали, что все это просто фокус.

Завопила музыка, огни прожекторов заметались по сцене яркими вспышками. Парень в черном костюме опустил рычаг запуска огнеметов, и пламя коснулось стальных стенок гроба. Он покачнулся. Его стенки начали краснеть, когда лопнул первый трос.

– Нет. Хватит! – голос Риты пока еще почти никто не слышал. Чантара продолжала улыбаться в свете фонаря. Тросы плавились, лопались один за другим. Гроб рухнул на бетонный помост.

– Хватит! – этот крик зал почти расслышал за ревом музыки и грохотом падающего ящика. Вот сейчас! Сейчас огонь погаснет, и фокусник встанет из гроба. Или, очень предсказуемо, выскочит из-за сцены с пожарным шлангом, и сам потушит свой гроб!

Огонь не погас. Он разливался по бетонному помосту на сцене, обнимал гроб. Музыка умолкла, только яркие огни метались в тишине. И в этой тишине все услышали еще один вопль.

Человек в гробу кричал и выл, а стенки стального гроба тряслись от ударов изнутри, но крышка не двигалась с места. Чантара так и не шевельнулась. Она знала только свою роль, и ничего больше, а ее роль сейчас – стоять и улыбаться. Гроб уже перестал дергаться, удары стихли. Вместе с ними стихли и крики.

– Вырубай! Вырубай все! – визг Риты перекрыл гул пламени. – Ты, падла, вырубай огонь!

– Это не по сценарию! – ответил в парень в черном.

Куда он может сунуть сценарий, услышал весь зал. Рита отпихнула его в сторону и подняла рычаг. Огонь исчез.

– Тушите его! Воду сюда, чего встали!

Из-за кулис уже вытягивали пожарный шлаг. Вода окатила раскаленные стенки гроба и зашипела.

– Где ключ? Чантара! Чантара, сука, очнись! – Рита с размаху хлестнула ее по щеке. – Очнись! Где ключ от замка?

– Так у него же, внутри! – Чантара показала на гроб.

– Сбивайте замок! Где врач? Падла, где врач?

Молодой санитар в белом халате осторожно показался на сцене. Рита снова заорала и люди пришли в движение. Кто-то включил пожарную тревогу, в зале завыли сирены, и гундосый голос, раз за разом, предлагал не паниковать и двигаться к выходу, но никто в зале не вставал с места. Кто-то лупил пожарным топором по замку. Мокрый гроб почти остыл, когда замок полетел на пол.

Рита открыла крышку.

И теперь уже Чантара начал кричать. Без слов, дико, протяжно, на одной ноте. Она кричала, а пожарная тревога выла, как безумный аккомпанемент ее крику. Рита подтащила к гробу санитара, и он отшатнулся от того, что лежало внутри.

– Он живой? – Рита встряхнула санитара. – Помоги ему! Откачивай! Откачивай его!

Комок расплавленной синтетической ткани в гробу, перемешанный с обожженной плотью, не мог быть живым, но санитар придавил стетоскоп к груди трупа. Положил пальцы на шею. Ничего. Ему бы стоило посвятить фонариком в глаз мертвеца, но что от этого толку, если глаза запеклись и побелели?

– Он жив? Говори! Идиот! Говори! – Рита снова встряхнула его.

Санитар покачал головой.

– Говори!

– Он умер! – санитар вырвался из ее хватки. – Понятно? Он умер! Спекся в этом идиотском гробу.

Когда тело доставали из гроба, кричать начал уже кто-то в зале. Кто-то плакал, кто-то торопливо и запоздало уводил детей. А все остальные снимали на телефоны тело жертвы единственного в мире на самом деле смертельного номера.

Чантара перестала кричать. Она просто стояла и смотрела в пустоту, еще очень долго, одна на пустой сцене.

Раньше