Дед прожил жизнь без бед, плевал на всех, подошел к сорока годам, и рехнулся. Во всяком случае, все так думали. А что еще думать, если человек бежит по улице, и кричит, что за ним гонится девка, с глазами как у змеи? Или болтает о Фурии, которая намерена убить его за грех Альтуса Миелона, и о том, что без жертвы нет спасения, а что бы один жил, другому придется умереть.

Не то, что бы он рассказывал это именно так, связно и последовательно – скорее просто вопил и скулил, а в документах осталась запись краткой сути его воплей, их разумная часть. Он говорил, что все дело в детях. Грех Альтуса Миелона – убийство сына, и потому каждому Миелону однажды придется решать, кто умрет в следующий раз. Можно умереть самому. Можно убить своих детей. Фурия не даст другого выбора!

Дед провел остатки своей жизни в странствиях по святым местам, а закончил ее не в монастыре, а в дурдоме, где провел всего неделю. В предпоследний день жизни он обрел покой и сказал, что знает, как поступить и что выбрать. Через сутки он умер. Конечно же, ему исполнилось сорок лет.

Историю отца я и так уже знал.

А о своей только начинал задумываться. Искупление кровью? Откупиться своими детьми, и выжить – так сказал дед. И он явно этого не сделал, не убил моего отца, и умер. А другие? Отец тоже умер, а я живу! В тот момент мне на секунду показалось, что не таким уж и поганым он был отцом. Да и весь род Миелонов, кажется, тоже. Все Миелоны умирали в сорок лет, а их сыновья продолжали дышать.

На секунду меня даже наполнила гордость за мой род. Все мои предки принесли в жертву себя, что бы спасти детей – и поэтому я живу! Вот только теперь и мне предстоит поступить так же. А я вовсе не ощущал тогда желания умереть за сына, которого не видел так давно, что мог бы не узнать при встрече.

***

Свое сорокалетие я не отмечал. Просто сидел в почти пустой комнате, снятой на сутки. С окнами на первом этаже – на случай, если я сойду с ума и брошусь вниз. С запертой дверью – на случай, если кто-то убивает моих родных, и все это просто какая-то затянувшаяся на много поколений месть.

Ничего не случилось. Мне исполнилось сорок, а я не умер. Я дождался полуночи. Сутки закончились. Я дождался рассвета – и убедился, что начался новый день, не только по часам, но и по Солнцу. Ничего не случилось. Я вышел на улицу – сорокалетний и живой.

И сразу встретил ее. Она подергала меня сзади за полу пиджака, как сделал бы маленький ребенок. Я оглянулся и увидел девочку лет десяти.

– Привет! – сказал я.

– Тебе пора решать, кто из вас умрет! – ответила девочка.

Она смотрела на меня своими глазами, с узкими вертикальными зрачками, как у змеи. Я видел клыки во рту и раздвоенный язык. И я не помню, что было дальше. Паника смыла мой разум, и я пришел в себя, где-то на окраине города, уставший, грязный и взмокший. Видимо, я бежал, орал, и повторял все то, что делали мои предки. Их безумие настигло меня.

А когда детский голос вдруг опять заговорил за спиной, сказал: «Кому-то придется умереть, так или иначе!», я уже не бежал. И не оглядывался. Рад бы сказать, что взял себя в руки и перестал паниковать, но нет – меня парализовало от страха. Я едва не переломал себе ноги, пока удирал от нее, а теперь она стояла у меня за спиной. Фурия. Живая месть в обличии маленькой девочки с глазами змеи. И она снова дергала меня за пиджак и говорила:

– Кому-то придется заплатить за все зло. Тебе надо решать, кто умрет, ты или твои дети. Времени осталось уже мало!

Когда я все же сумел оглянуться, за моей спиной никого не было уже.

Мои предки не смогли защититься от Фурии, и я знал, что тоже не смогу, но все равно пытался. Две недели я не выходил из дома. Как и Мервил Миелон, я оклеил стены квартиры страницами из Библии и обвесил распятиями. Заколотил досками окна. Начертил круг – из мела, из соли, из железной цепи, потому что слышал где-то, что железо и соль отпугивают призраков. Я жег ладан и не выпускаю из рук серебряный браслет – потому что и про серебро болтали, что оно защищает от зла.

Когда она пришла, я окатил ее святой водой, и вода прошла насквозь, даже не намочила ее. Крест не пугал ее, серебро не обжигало.

Я сидел в круге, молимся, и ждал смерти. Она села рядом и помолилась со мной, повторила мою молитву, каждое слово. И поправила все, что я сказал неправильно. Это было самое дикое, что я мог представить! Демон, тварь, монстр, сидит рядом со мной и помогает молиться.

– Он тебе не отвечает, да? – спросила она почти с сочувствием. – Ему до тебя нет дела. А мне есть.

– Почему? – булькнул я.

– Потому что грех крови искупает только кровь. Это все твой предок – он проклял вас всех, когда принес сына в жертву, в обряде таком нечестивом, что даже я не решусь сказать, к кому он пытался взывать. И он не справился с обрядом, конечно. Поэтому за ним послали меня. Не верь, что я прихожу отомстить! Я просто даю выбор. Ты хочешь умереть?

Она погладила меня по щеке, и дальше я помню только, как лежал на полу, закрывал голову руками, умолял пощадить меня, обещал отдать ей все, что она захочет. И очень не скоро понял, что рядом снова нет никого. Пока она просто пугала, время для смерти не пришло. Но оно придет, и мне придется решать, кому умереть. За проклятие крови надо отдать кровь, и годится только кровь рода Миелонов.

Конечно, я попытался сбежать. Мчался на такси, ехал в поезде, летел в самолете, и девочка с глазами змеи встречала меня у трапа, на перроне, в гостиничном лифте. Только я видел ее. Она всегда улыбалась и всегда говорила одно: приходит пора решать, кто умрет. Через месяц этой безумной гонки я вернулся домой. Нельзя сбежать от проклятия, которое несешь в своей же крови!

Мне исполнилось сорок лет, три месяца и девять дней, когда Фурия начала отсчет. Она разбудила меня ночью и сказала, что остается десять дней, что бы принять решение. Я кричал что-то, умолял, угрожал, и требовал решить все прямо сейчас, орал, что отдам ей что угодно, но она улыбнулась и ушла.

И вернулась следующей ночью. Она выждала момент, когда я забылся, уснул на считанные минуты, и разбудила, что бы сказать: осталось девять дней.

Она приходила каждую ночь. Сказала про два дня. Про один. Я почти сошел с ума следующей ночью – а она не пришла. Я сидел в пустой ванне и плакал. И сам не знал точно, почему сижу в ванне, и как там оказался, но я выжил! Так мне казалось, я поверил, что она ушла и не вернется. Я плакал и хохотал, орал:

– Что, уделал я тебя, паскуда? Уделал!

И вот тогда она пришла снова. Улыбнулась мне, моргнула своими глазами змеи, и все исчезло. Я стоял в новом месте.

– Чего? Где? А как? – бормотал я, а она улыбалась, такая милая, спокойная и вежливая.

– Это храм! – ответила она. – Очень старый храм, старше, чем люди. Я забрала тебя туда, где все началось.

Место не походило на храм. Скорее на пещеру, огромную и светлую, хотя огонь в ней и не горел. В ней не было почти ничего – только каменные стены, сталактиты над головой, и камень в самом центре пещеры.

Алтарь!

Это я понял сразу. На нем лежал нож, а слева и справа от него – две фигурки, слепленные из воска. Одна – взрослый мужчина, и я не мог не заметить, что он очень похож на меня. Вторая – ребенок.

Фурия встала рядом со мной. Она взяла нож и вложила в мою руку.

– Тут все началось! – сказала она. – Прямо тут, этим ножом, Альтус убил своего сына. Надеялся, что может договориться с силами, которых даже осмыслить не мог. Тут он проклял весь свой род, и тут были все твои предки, каждый, кто умер в сорок лет, как Альтус. И каждому я предложила тот же выбор. Сделай все правильно, и твои дети не умрут. Ударь ножом одну фигурку. Это же не страшно, да? Это просто фигурка.

Ударь по левой! Это ты. Пронзи себя, и ты умрешь, а твой сын будет жить. Ты умрешь в свои сорок лет, как все остальные, но он не умрет, у него будет будущее, он проживет отпущенный ему срок. Или ударь другую фигурку, справа, и твой сын умрет. Убей его, и откупись кровью за кровь. Все твои предки делали этот выбор. Решай и ты! И пока не решишь, не выйдешь отсюда.

Кровь откупает от крови. Родная кровь. Мой отец стоял здесь с ножом в руке, и мой дед, и прадед. И все остальные. Все они умерли в сорок лет, что бы я родился. Я ударю ножом по своей фигурке, как они все, и умру. А мой сын выживет!

Тот, кого я взял в свои руки из рук жены. Кого кормил с ложки детским пюре, пока он плевался им во все стороны. Тот, кого за руку водил гулять на детскую площадку. Он будет жить. Он встретит свою жену, и возьмет на руки своего сына. Мое имя будет жить в них, в его детях, внуках и правнуках. Я умру, но мой род продолжится.

– Хрен тебе, паскуда! – сказал я и воткнул нож в фигурку сына. Может быть, мой род состоял из одних слабоумных, которые приносили себя в жертву, но я не такой! Мать ошиблась – не все Миелоны одинаковые, уж я-то точно не такой дурак, как они! Я не колебался, когда воткнул нож в фигурку сына.

Ничего не случилось. Я не услышал его крик, не увидел, как он умирает. Фурия была права – проткнуть фигурку совсем не сложно. Так я и сделал, еще три раза, для полной уверенности и швырнул нож в Фурию. Он прошел сквозь нее, как и вода до того.

– Понятно? – спросил я ее. – Я не умру. Хватит с меня этого дерьма! Пусть лучше этот сопляк сдохнет, но не я. Понятно?

– Понятно! – ответила она печально, и все исчезло.

Я снова стоял дома, в своей безумной квартире, оклеенной листами из Библии. И все еще жил.

В тот день я напился, как еще не напивался никогда, и был бесконечно пьян, когда позвонил бывшей жене. Не знаю, зачем – наверное, хотел точно знать, что все получилось. Что мой сын умер, а я выплатил свой долг крови, сделал то, на что у моих предков, к счастью для меня, не хватило духа.

Пришлось ждать долго, и я почти решил сбросить звонок, когда на той стороне мне ответили.

– Алло! – сказал голос. Голос юноши.

– А ты почему еще не умер? – спросил я.

– А что за претензии? Алкашина, иди, проспись, пока сам не умер! – ответил мой сын и повесил трубку.

Она уже стояла рядом со мной, моя девочка с глазами змеи.

– Ты сам так решил! – сказала она спокойно, по-доброму. – Все вы так решаете. Грех Альтуса – убийство сына ради своего спасения. Я не прихожу мстить, я прихожу дать шанс снять проклятие. Но для этого нужно измениться! Я буду свободной, только когда в роду Миелонов найдется хотя бы один нормальный отец, когда хоть раз кто-то согласится отдать свою жизнь за детей, что бы искупить грех Альтуса.

Ты мог проткнуть свою фигурку, и показать, что ты не такой как остальные, и ваш род еще можно спасти. Ты бы снял проклятие и выжил. Но все Миелоны, каждый раз, решают убить своих детей и подтверждают, что грех Альтуса еще живет в них.

– Ты наврала! – возмутился я. Не лучшее, что можно было сказать, но именно это поразило меня больше всего. Фурия соврала мне!

– Ну да, – согласилась она. – Если бы ты заранее знал правильный ответ, то что бы это было за испытание? Вы всегда его проваливаете, и всегда доказываете, что заслужили свою судьбу. И тебе пора.

Девочка с глазами змеи подошла ко мне, очень медленно. Она не спешила, давала шанс прочувствовать все, что будет. И когда ее когти коснулись моей груди, мне осталось только закрыть глаза.

Моя мать была права – все мы, Миелоны, одинаковые.