Глава 2. Акустический вандализм

Пробой. Герметичность нарушена. Приторная нота остывшего чая отравляла воздух. Чашка на верстаке превращала выверенный порядок в фальшивку. Катастрофа №1.

В наружную дверь вколотился грохот – аритмичный, истеричный.

Я замер. Внешняя угроза. Протокол: игнорировать.

ДЗЗЗИНЬ-КРРХХ!

Высокий, сухой хруст лопнувшего в двери стекла. Дефект стал физическим.

Звук стал детонатором. Оцепенение испарилось. Осталась только функция – оценить и устранить повреждение. Я двинулся к двери.

Рывок засова. Дверь настежь.

На пороге, под дождем, стоял объект. Ксения Дроздова. Запавшие глазницы, дефект пигментации под ними. Костяшки ее пальцев – содранная кожа, мокрая от крови. Неаккуратная работа.

Она ввалилась внутрь. За ней втянуло острый запах адреналина и сырого асфальта. Я не помог. Перешагнул. Осмотрел уродливую дыру в армированном стекле.

Она подняла на меня взгляд; фокус в ее глазах сместился, будто линза треснула изнутри. Слова вываливались из нее сбитой, путаной массой: «Лев Андреевич… помогите… Мирон… пропал… милиция…»

Звуковая эмульсия. Я ждал, когда выпадет осадок.

– Вы… должны! Отец говорил, только вы отличите… подлинник от подделки. Вся моя жизнь теперь – подделка! Помогите найти… правду. Отец говорил, ваш дар… не только в дереве…

Примитивная апелляция. Бесполезная.

Я обратился к источнику повреждения. Голос ровный.

– Встаньте. Уходите. Вы нарушили периметр. Я не занимаюсь дисфункциями.

Ее лицо на миг опустело. Она смотрела на меня, и ее взгляд менялся, искал что-то живое и не находил. Понимание в ее глазах сменилось страхом.

Опираясь на дверной косяк, дрожа, она поднялась. Пальцы разжались. На мокрые доски упала маленькая фотография. Она больше не говорила. Ее взгляд уперся в мое лицо, не нашел ни трещины, ни зацепа, и погас. Сдавленный спазм в горле – и она скрылась в дожде.

Я не стал закрывать дверь. Вторжение состоялось. На полу – осколки, мокрые следы. На верстаке – остывающая чашка. У моих ног, лицом вниз, – фотография.

Я взял веник и совок. Осколок за осколком. Собрал следы вторжения. Фотографию не тронул. Случайный мусор. Вынес чашку на кухню, до скрипа чистого дерева вытер с верстака мокрое клеймо.

Вернулся в мастерскую. Щелчок замка вернул симуляцию покоя.

Глава 3. РЕПЛИКАЦИЯ ДЕФЕКТА

Тишина в мастерской изменила плотность. Стала вязкой, как не застывший лак. Я восстановил идеальный порядок на верстаке, но фотография на полу превращала его в декорацию. Взгляд скользил по выверенным рядам инструментов, но каждый раз спотыкался о квадратный изъян на полу, нарушающий геометрию комнаты.

Я опустился на колени, поднял карточку. Холодный глянец. Под светом лампы мой глаз, натренированный на дефекты, увидел то, чего не должен был. Не слабость или тщеславие. Структурную пустоту. Взгляд, направленный не на фотографа, а внутрь, на точку собственного распада.

Ужас узнавания. Он был химическим, физическим. Холод прошел по спине, и рука сама сжалась, комкая глянцевую бумагу в уродливый шар.

Реплика. Точная копия того, что я когда-то видел в зеркале «Отделения острых состояний».

Я вскочил. Движением, полным отторжения, швырнул скомканный снимок в корзину с древесной стружкой. Закопал. Стер. Это не мой материал. Чужой дефект. Непрофильный актив. Меня он не касается.

Я вернулся к верстаку, к своему ритуалу. Нужно было восстановить периметр. Зачистить вторжение. Рука потянулась к цикле – самому точному инструменту для снятия старых, испорченных слоев. Пальцы сомкнулись на рукояти. Привычная тяжесть. Я поднес лезвие к столешнице.

И замер. Рука не подчинилась.

Импульс, идущий от мозга, гас где-то в предплечье. Мой внутренний гироскоп, моя система координат дала сбой.

Я посмотрел на волокна карельской березы. Вместо привычного, успокаивающего узора я увидел другое. Искаженные линии, складывающиеся в лицо с фотографии. Глаза, полные пустоты, смотрели на меня из самой структуры дерева.

Безумие.

Я отдернул руку. Попытался переключиться. Взял рубанок. Провел им по доске. Монотонный, сухой шорох должен был вытеснить шум в голове. Но звук был чужим. Я слышал в нем треск пергамента. Сухой шепот Аглаи.

Мое святилище было осквернено. Ритуал не приносил покоя. Он лишь подчеркивал внутренний разлад. Хаос, который я запер снаружи, пророс прямо из пола мастерской.

Отчаяние подкатило к горлу сухим, пыльным комком. В порыве иррациональной злости я пнул корзину. Опилки разлетелись, и на полу, среди золотистой пыли, снова лежал он. Уродливый, мятый бумажный шар. Дефект, который невозможно было ни сжечь, ни закопать.

Я поднял его. Дрожащими пальцами, с ненавистью к себе, я начал расправлять изломы. Бумага сопротивлялась, помня форму, которую ей придал мой страх.

Наконец, на ладони у меня лежало испорченное, измятое, но узнаваемое лицо. Сеть трещин-заломов прошла прямо по глазам, превратив их в битое стекло.

Я смотрел на него. И обращался не к нему. Я обращался к ней. К Аглае. К главному экспонату в моем личном зале необратимых утрат.

«Это та же трещина», – прозвучал в голове мой собственный, чужой голос. – «Тот же маршрут распада. И я снова стою и смотрю. Если я позволю ему рассыпаться… то признаю, что твое списание было не несчастным случаем, а протоколом. Что я был лишь наблюдателем. И тогда… следующий на списание – я».

Осознание не ударило. Оно заполнило меня, как заливают свинцом пустотелую статую. Если я сейчас отвернусь, моя собственная, с таким трудом залатанная конструкция, не выдержит. Трещина пойдет дальше.

Помощь ему – не эмпатия. Это техника безопасности для моего рассудка. Экстренная реставрация собственной души.

Я медленно подошел к верстаку. Аккуратно, словно это был фрагмент бесценной фрески, я положил измятую фотографию в самый центр, под свет лампы. Выровнял края.

Этот дефект нужно устранить. Чтобы починить свой собственный.

Работа началась.

Впервые за много лет я не знал, какой инструмент взять первым.

Глава 4. Опись чужого хаоса

Ксения открыла. Я переступил порог. Из вымытой хлоркой зоны общего пользования – в пространство активной коррозии.

Воздух – химическая ошибка. Тяжелый сплав застарелого табака, кислого запаха немытой посуды и приторного шлейфа дешевого одеколона.

Дорогая одежда, сброшенная на стулья. Гора тарелок в раковине – геологический срез нескольких суток. Окурки в стакане – гильзы. В этом шуме мой глаз, натренированный на подделки, выделил книги. Аляповатые обложки: «Как стать миллионером», «Секреты влияния». Дешевый картон, имитирующий знание. Поддельная библиотека.

– Он… не очень собранным был, – голос Ксении за спиной. Белый шум.

Я приступил к описи. Письменный стол – нулевая отметка.

Объект №1: Часы, швейцарские. Подлинник. Дефект: засаленный ремешок.

Объект №2: Зажигалка Zippo. Подлинник. Дефект: царапины, рядом пачка дешевых сигарет.

Несоответствие материалов. Дорогой оклад на гнилой доске.

Верхний ящик. Мятые чеки, буклеты. Среди мусора – два артефакта. Я извлек их, положив на пыльную поверхность. Выровнял.

Артефакт №1: Квитанция конторы Уманского. Протокол изъятия залогового имущества. Казенным почерком: «Перстень фамильный, муж., гелиотроп, 1 шт.».

Артефакт №2: Листок из блокнота. Дрожащий набросок того самого перстня. Попытка восстановить утрату. Под рисунком два слова: «Мой фундамент».

Протокол изъятия. Рисунок утраты. Причина и следствие. Схема стала ясна.

Дело не в деньгах. Уманский не забрал залог. Он демонтировал несущую конструкцию.

Точка болевого воздействия определена. Траектория прогнозируема. Он хочет восстановить свой фальшивый мир.

Я завершил опись. Молча вернул артефакты в ящик.

– Ну что? – спросила Ксения.

Я медленно повернулся. Зафиксировал ее взгляд. Я молчал. Под этим молчанием ее глаза тускнели. Линия плеч ломалась. Она отвела взгляд первой.

Схема примитивна. Низкое качество исходного материала.

Я развернулся к выходу.

Глава 5. Предложение о списании

Тишина, оставленная Ардатовым, была не отсутствием звука, а предметом. Он лежал посреди комнаты, холодный и плотный. Ксения бродила по квартире, ее пальцы скользили по вещам, не узнавая их. Надежда была дефектом, который он обнаружил и зафиксировал своим молчанием. Теперь его не было.

Раздался звонок. Короткий. Неуместно мелодичный.

На пороге стоял мужчина, деталь швейцарского механизма, по ошибке попавшая в эту комнату. Безупречный костюм. Гладкое лицо – интерфейсная панель без единого активного процесса.

– Ксения Романовна Дроздова? – голос без тембра. Стерильный.

Она кивнула.

– Могу войти?

Она отступила, уступая не человеку, а его ровному давлению. Он вошел и остановился в центре, его взгляд скользил по предметам, оценивая их стоимость, игнорируя хаос.

– Я представляю интересы Савелия Игнатьевича Уманского. – При имени «Уманский» воздух в комнате будто стал плотнее. – Мой руководитель рассмотрел долг вашего брата. Учитывая риски, Савелий Игнатьевич предлагает полное аннулирование долга. И возврат залога. – Его взгляд на секунду зацепился за ее. – Да, Ксения Романовна. Фамильный перстень.

Воздух в ее легких застыл. Спасение.

– В обмен, – продолжил он тем же тоном, – господин Дроздов прекращает любые контакты с господином Ардатовым. И покидает город для, скажем так, прохождения оздоровительных процедур. Билет и проживание в южном санатории мы обеспечим.

Ксения смотрела на него, не видя.

– Но… мы не знаем, где Мирон, – прошептала она.

По его губам скользнуло нечто, имитирующее улыбку. Протокол, а не эмоция.

– Мы найдем актив. Вопрос лишь в сценарии этого поиска. И в финале.

Он извлек визитку. Без имени. Только номер.

– У вас есть время до конца недели.

Кивнул, развернулся и вышел, оставив после себя холодный, почти неощутимый аромат дорогого парфюма.

Ксения осталась одна. Прямоугольник картона в ее руке был холодным и плотным. Это не было милосердием. Это была капитуляция. Вернуть брата, предав единственного человека, способного его понять. Или оставить его там, в механизме Уманского.

Она опустилась на стул. Ни слез, ни звука. Только сухой, удушающий спазм в груди, выталкивающий из нее остатки воздуха.