– Сверху уже виден Неживой лес, – сообщил Гоша, усевшись. – Недалеко осталось.

– Хорошо, – сказал Санька. – Наверное. Тебе не кажется, что стало как будто темнее?

– Так вечереет же.

– Здесь бывает ночь?

– А как же, – Гоша помолчал и добавил. – Там, в Неживом лесу, я как-то видел избушку. Хорошо бы до неё добраться, пока совсем не стемнеет.

– Там кто-то живёт?

– Понятия не имею. Но с виду избушка целая, переночевать в ней можно.

– А под открытым небом нельзя? – спросил Санька. – Наломать лапника, разжечь костёр… Главное, чтобы дождь внезапно не начался.

Он припомнил, как однажды с прадедом Алексеем Ивановичем они ходили на ночную рыбалку без всякой палатки, только со спальниками в рюкзаках. Прадеду тогда было восемьдесят три, Саньке десять. Дедушка и бабушка были категорически против. Однако прадед победил (ещё бы он не победил, – ха-ха!), и всё обошлось. Они даже поймали несколько окуней и плотиц, и прадед научил Саньку варить уху. Здорово было, в общем.

– Тебе хочется под открытым небом? – осведомился Гоша с каркающими нотками (Санька уже понял, что появление таких ноток свидетельствует о том, что ворона что-то не устраивает).

– Да не то чтобы хочется. Просто спросил. Для информации.

– Можно, наверное, и под открытым небом, – сказал ворон. – Только учти, что лапника в Неживом лесу взять негде. Он потому так и называется, что деревья в нём неживые. За редким исключением. Мне-то что, дупло найду и переночую, а вот ты… Опять же, спать лучше за стенами и под крышей. В любом случае.

Так, болтая о разном, они взбирались вверх по старой заброшенной разбитой дороге – мальчик и говорящий ворон на его плече. Под жемчужным темнеющим небом. В стране, не обозначенной ни на одной карте.

Сразу за седловиной дорога ныряла вниз и вскоре терялась в Неживом лесу, пропадала за сплошной массой высоких чёрных деревьев с растопыренными вверх и в стороны мёртвыми руками-ветвями. И тянулась эта масса вдаль до самого горизонта, насколько хватало глаз, сливаясь в сплошное чёрное пятно. Правда, уже заметно стемнело, и горизонт придвинулся.

– Не могу сказать, что меня радует это зрелище, – сообщил Санька. Он остановился на несколько секунд, чтобы оглядеться.

– Я предупреждал, – каркнул Гоша.

– Но другой дороги всё равно нет, – сказал Санька. То ли вопросительно, то ли утвердительно, он и сам не знал.

– Спорить не стану, – уклончиво заметил ворон.

– Тогда пошли.

Санька поправил лямки рюкзака и двинулся вниз по дороге.

Неживой лес встретил путников мёртвой же тишиной. Она и раньше была чуть ли не осязаемой, но здесь Санька впервые понял смысл выражения «оглушительная тишина». Это когда так тихо, что кажется – ты оглох. Ни шороха, ни скрипа, ни шелеста, ни треска. Слышен только шум собственных шагов и дыхание. Тоже собственное. Неприятное чувство, скажем прямо. С другой стороны – ну их, эти звуки. Ещё неизвестно, кто их производит. А так понятно, что, кроме них с Гошей, в Неживом лесу никого нет. Понятно ведь? Будем считать, что так и есть. Плохо только, что с каждым шагом вокруг всё темнее и темнее. И холоднее. Конечно, на крайний случай смартфон можно использовать в качестве фонарика, а вокруг достаточно хвороста, чтобы разжечь костёр и не замёрзнуть, но хотелось бы всё-таки дойти до места ночлега.

Вернулся, слетав на разведку, Гоша, сделал круг над головой, уселся на ближайшую ветку.

– Скоро уже, – сообщил. – Видишь, вон там, впереди и справа вроде как деревья расступаются?

– Ну.

– Там тропинка. На неё сворачивай.

– Понял.

Тропинка, мало чем отличающаяся от её сестёр в обычных лесах, сначала вилась между деревьями, затем пошла вниз, нырнула в глубокий и широкий лог. Под ноги то и дело подворачивались корни, но света пока ещё хватало, чтобы не спотыкаться. Послышался шум ручья. А вот и он сам – бежит по дну лога, журчит, как ни в чём ни бывало. И бревно очень удачно через него перекинуто. Довольно крепкое бревно, однако, не сгнившее. И ветви на нём явно обрублены, чтобы удобнее было идти.

– Значит, есть тут кто-то, – высказал мнение Санька, перебравшись на другой берег. – Это бревно не само здесь легло.

– Может, и есть, – согласился Гоша. – Но я никого не видел.

Он снова уселся Саньке на плечо.

Санька хотел было сказать, что для ворона Гоша не слишком много знает, но вовремя прикусил язык. Гоша мог и обидеться. Надо как-то иначе. А, вот.

– Слушай, а ты вообще давно тут живёшь?

– В каком смысле?

– В прямом. Сколько времени?

– Здесь нет времени, – ответил Гоша.

– Ну да, как же. Есть день, есть ночь, мы видим, как она подступает, – Санька повёл рукой вокруг. – Значит, есть.

– Это ничего не значит. День и ночь есть, а времени нет. Да и не день с ночью это, если разобраться.

– А что же?

– Так, имитация.

– Не понимаю.

– Я тоже, – сказал Гоша. – Но ты не переживай. Твое появление свидетельствует о том, что время появилось. Хотя бы на время. Хе-хе, а ничего так каламбурчик вышел, а?

Санька не ответил, он обдумывал слова ворона. Был в них какой-то, пока не слишком понятный, смысл. Место, где нет времени… Как это? Что такое время вообще? Течение секунд, минут и часов? Смена дня и ночи, времён года? Нет. Секунды, минуты и часы – это всего лишь единицы, в которых время измеряется. Их человек придумал для удобства. Взял сутки – полный оборот Земли вокруг своей оси – и разделил на двадцать четыре части. Отсюда и пошло, что в сутках двадцать четыре части-часа. Кажется, древние египтяне впервые эту систему ввели. От них, через греков и римлян к нам перешло. В школе, помнится, учитель рассказывал, что в разное время разные народы делили сутки на разное количество частей. В древней Индии – на тридцать. А у майя – на двадцать две. Что ещё учитель рассказывал о времени? Эх, жаль, интернета нет, не погуглишь.

Санька вспомнил учителя по природоведению. Валерий Игнатьевич. Молодой, тридцати ещё нет, наверное. Невысокого роста, белобрысый и уже начинающий лысеть. Пришёл в середине учебного года и сразу всем в классе понравился. Ладно, почти всем. Саньке понравился тоже. За умение рассказывать и неравнодушие к делу. На уроках Валерия Игнатьевича было нескучно, хотя он и не всегда придерживался учебника. Могло и в сторону занести. Как с тем же временем. Но ведь интересно! Так что он говорил? Кажется, что сто миллионов лет назад в сутках было не двадцать четыре, а двадцать три часа. И дней в году больше трёхсот шестидесяти пяти. Потому что Земля вращалась быстрее и… Стоп.

Санька даже остановился, потрясенный мыслью, пришедшей ему в голову.

Сто миллионов лет назад Земля вращалась быстрее. А тринадцать лет назад Санька был маленьким зародышем внутри мамы. А через пять лет и четыре месяца он вырастет и станет совершеннолетним взрослым человеком. Говоря другими словами, Земля за миллионы лет, и он, Санька, за прошедшие годы меняются. И не только они – всё со временем меняется. Там, где было море – теперь суша. На месте леса – пустыня. И наоборот. Возводятся, растут, дряхлеют и разрушаются города. Целые народы и страны исчезают и появляются. Значит, время – это…

– Что случилось? – каркнул над ухом ворон. – Эй, всё нормально с тобой?

– Изменения, – сказал Санька.

– Что? Ты о чём, вообще?

– Я говорю, что время – это изменения, – Санька снова двинулся вперёд. Тропинка оставила лог позади и теперь снова вилась между мёртвых стволов, уводя в сгущающуюся впереди тьму. Впрочем, она точно так же густела по сторонам и сзади.

– Открыл Америку, – хмыкнул Гоша. – Количественное выражение происшедших изменений, если быть совсем точным. Сам не помню, откуда я это знаю. Погоди, ты что, сам только что до этого дотумкал?

– Сам.

– Философ, чего там, – сказал ворон. – Респект, уважуха и всё такое. В неполные тринадцать лет самостоятельно сформулировать одну из концепций времени – это круто. Ну, почти сформулировать, все-таки я помог, – закончил он самодовольно.

Надо прощать товарищам их маленькие слабости, подумал Санька. Особенно, если учесть, что других товарищей у меня здесь нет.

И тут же увидел избушку.

Деревья впереди расступились, и тропинка вывела их на поляну. Трава здесь тоже казалась какой-то неживой, не то, что там, на зелёной полосе с плотоядными цветами, которая осталась далеко позади. Здесь она была хоть и довольно густой, и высокой, но жухлой, ломкой, словно в ноябре.

Сама избушка, сложенная из толстых чёрных брёвен, с двускатной крышей, покрытой тёмно-серой дранкой (над крышей торчала неопределённого цвета труба), вросла в землю чуть ли не по самые оконца – маленькие, с покосившимися ставнями, затянутые какой-то мутной плёнкой, при взгляде на которую Санька немедленно вспомнил, что когда-то вместо стекол в окнах использовался бычий мочевой пузырь.

Крыльцо лепилось к избушке сбоку, справа, – туда, нырнув между двумя кольями полуразваленного тына (никаких ворот или калитки, колья покосились, верхние жерди большей частью валяются в траве), вела тропинка. Мимо низкого колодезного сруба с журавлём. Чуть дальше и правее виднелась скособоченная деревянная будка туалета.

Больше на поляне не было никаких строений – ни сарая, ни амбара.

Оглядываясь по сторонам и прислушиваясь, Санька подошёл к дому, поднялся на крыльцо (ступеньки противно скрипнули под его весом) и осторожно постучал в низкую, сбитую из грубых досок, дверь.

– Смелее, – посоветовал ворон.

Санька постучал сильнее. Сначала костяшками пальцев, затем кулаком.

Тишина.

– По-моему, никого нет дома, – сказал нерешительно.

– Так давай проверим, – предложил Гоша. – Чего ждёшь? Скоро совсем темно будет.

Ухватившись за деревянную ручку, Санька потянул на себя дверь. К его удивлению, она открылась довольно легко и совершенно бесшумно.

– Эй! – позвал Санька. – Тут есть кто-нибудь?

Никто не ответил. Всё та же тишина, и сгущающаяся темнота вокруг.

– Всё ясно, – сообщил Гоша. – Заходи – не бойся, выходи – не плачь.

Он снялся с Санькиного плеча и исчез внутри. Санька постоял ещё секунду и решительно шагнул через порог.

Сквозь затянутые мутной плёнкой окна (кажется, это действительно был бычий пузырь) проникало уже совсем мало угасающего света, и Саньке пришлось воспользоваться фонариком в смартфоне, чтобы оглядеться.

Обстановка внутри избушки хоть и была крайне скудной, но не казалась обветшавшей и заброшенной. Из узкой и длинной прихожей (в голове медленно, словно утонувший корабль из океанской бездны, всплыло полузабытое слово «сени») вело две двери – направо и налево. За правой Санька обнаружил комнатушку, часть которой занимали какие-то мешки и ящики. Также на полках стояла глиняная посуда (Санька тут же вспомнил кладовую в разрушенном городе-доме, где он нашёл баклагу), корзины, деревянные коробки и прочая утварь. Возле одной из стен до половины высоты были сложены дрова. Тут же, на нижней полке, лежал топор.

– Хозяйственное помещение, – сообщил Гоша, расхаживая по земляному, хорошо утрамбованному полу. – Или клеть, если по-старинному. Не спрашивай, откуда я это знаю. Жилая комната с другой стороны.

Он оказался прав. В жилой комнате был настлан дощатый пол (довольно чисто выметенный, кстати), имелась русская печь, какую Санька видел только в кино и на картинках, широкая лавка вдоль стены, крепкий стол у лавки, громадный, окованный железом, сундук в углу и пара табуреток. И здесь было теплее, чем в клети и, тем более, снаружи. Санька подошёл к печи, приложил ладонь к белёному боку. Так и есть, тёплый. Значит, печь недавно топили. Что в свою очередь означает, что здесь живут.

– Хоть бы пару свечей найти, – Санька обернулся, пошарил лучом фонарика по комнате. – Может, в сундуке? Или ещё раз в этой… как её… клети посмотреть? А то ведь батарея в смартфоне не вечная, сядет, если фонарик постоянно жечь.

– Так вот же плошка, – сказал Гоша, сидя на краю стола.

– Какая плошка? – Санька посветил на стол и увидел небольшую глиняную миску, наполненную чем-то весьма похожим на подсолнечное масло. В масле, свешиваясь через край, плавала веревка.

– Лампа! – каркнул нетерпеливо ворон. – Это лампа, масляная. Видишь верёвку? Фитиль. Подожги его, и будет свет. Что за молодежь пошла, элементарных вещей не знаете.

– Ну извини, в девятнадцатом веке не жил. Да и в двадцатом тоже, – Санька снял со спины рюкзак, достал зажигалку и поджёг фитиль. Затеплился огонёк. Слабенький, но лучше, чем ничего. Санька выключил смартфон, сел на лавку. А ничего, даже уютно. Ещё бы поесть… В рюкзаке остались бутерброды, но их мало совсем. Н-да. Завтра надо что-то придумать насчёт еды, а то на голодный желудок маму не найти. Ну день, ну два. А дальше что?

– Причём здесь девятнадцатый век? – удивился ворон. – Элементарно же. Свеча на точно таких же принципах устроена. Только вместо жидкого масла – застывший стеарин, воск или парафин.

– Умный, да? – беззлобно осведомился Санька. Вот сейчас, сидя на этой лавке и глядя на тёплый огонёк, он понял, что устал. Всё-таки хорошо потопать сегодня пришлось. Ох, хорошо.

– Ага, – согласился Гоша. – Умный. И, как умный, я спрашиваю тебя прямо. Жрать хочешь?

– А то, – Санька проглотил набежавшую слюну. – Предлагаешь достать бутерброды?

– Предлагаю достать горшок с кашей из печи. Не чуешь запаха, разве? Я так чую. Кашей пахнет.

Санька поднялся, взял лампу-плошку со стола, подошёл к печи и заглянул в устье. Там, в глубине, накрытый тряпицей, стоял чугунок. Огонёк плошки отразился в его тусклом металлическом боку.

Санька чуть было не сказал Гоше: «Подержи», и не протянул ему плошку, но вовремя опомнился, поставил её на пол, ухватился за чугунок… и тут же одернул руки. Горячо!

– Ухват возьми, – посоветовал Гоша, восседая на столе. – Вон он, справа у печки.

В конце концов, Санька справился, и вскоре чугунок оказался на середине стола. Тряпица с него слетела, и по избе поплыл восхитительный запах гречневой каши.

– Мне в отдельную тарелку, пожалуйста, – сказал Гоша, нетерпеливо переступая с лапы на лапу. – И масло не забудь добавить. Бутыль в клети, я видел.

– Слушай, – сказал Санька, – тебе не кажется, что, прежде чем жрать чужую кашу, неплохо бы дождаться хозяев и спросить разрешения?

– Ага, – ответил ворон. – А если они до утра не вернутся? Или даже до завтрашнего вечера? Что ж теперь, каше пропадать, и нам с ней заодно? – он взлетел, заглянул в чугунок и снова опустился на стол. – Так он же полный, тут на всех хватит. Давай, накладывай, остынет.

Такой вкусной каши Санька в жизни не едал. Пахучая, горячая, рассыпчатая. Сам не заметил, как умял целую миску (нашлось и масло, и соль, и деревянная ложка). Не отставал и Гоша, чья миска поменьше вскоре тоже опустела.

– Добавки? – осведомился ворон, подобрав клювом остатки.

Санька заглянул в чугунок. Каши оставалось ещё минимум две трети, но он не знал, на какое количество народа было приготовлено.

– Хватит, – сказал решительно. Потом подумал, зачерпнул из котелка ещё ложку и отправил в рот.

– Эй, – воскликнул Гоша. – Нечестно!

– Держи, так и быть, – ложка снова отправилась в чугунок, а её содержимое – в миску ворона. – Вот теперь точно хватит.

Еду запили водой из баклаги. Накрытый тряпицей чугунок Санька отнёс туда, где взял – в устье печи. Потом нашёл кусок тряпки, прихватил свою и Гошину миски, баклагу, направился к двери.

– Ты куда? – осведомился ворон. – Ночь на дворе. И Неживой лес кругом.

– Посуду надо помыть. А то нехорошо получается – мало, что чужую кашу слопали, так ещё и посуду грязную бросили. И не совсем ещё ночь.

Санька оказался прав – в небе над избушкой остывали остатки дневного света. Его вполне хватило, чтобы помыть миски и долить воды в баклагу.

Он как раз затыкал её деревянной пробкой, когда Гоша, сидящий наверху колодезного журавля, встрепенулся и негромко сообщил:

– Внимание, кто-то идёт.

Санька поднял голову и прислушался. Тихо.

– Мне бояться? – спросил он негромко.

– Не знаю.

Санька оглянулся на избу. В густеющей, уже не вечерней, а ночной темноте, она почти слилась с тёмной массой леса позади неё. Только слабый огонёк масляной плошки с фитилём едва пробивался сквозь мутный бычий пузырь.

– Эй, кто там? – послышался голос в отдалении. – Отзовись, если добрый человек!

Голос был молодой, звонкий. Девичий.

– Мы здесь! – с облегчением крикнул в ответ Санька. – У колодца!

Он вытащил из кармана смартфон, включил, помахал.

– Вижу! – сообщил голос. – Иду на свет! Стой, где стоишь.