Я продолжаю ездить в деревню, хотя дом родителей опустел. Дом без родителей – зияющая, ничем не заполняемая пустота, время в нём остановилось.
Я решил ничего не менять, пусть будет он для меня «музеем под открытым небом». Когда вечером остаёшься в доме один, душа, потеряв ощущение времени, плывёт по неведомым путям.
Вдруг на короткое время послышится речь, звук шагов, стук закрывшейся двери. Всё это не вызывает страха – будто идёт мать или отец. Нет, нет, их тела упокоены, но души их присутствуют на грани реальности и видений. Короткий мыслезвук – отец прошёл деловой походкой, другой мыслезвук – мать даёт указание.
Смоленская земля не очень плодородная, но она всегда давала достаточный урожай. В советское время распахиваемое поле было музыкально и художественно одухотворено.
Крестьянин торжествовал: государство ему помогало и поддерживало его инициативу.
Сегодня видится другое: некогда ухоженная земля зарастает бурьяном. Дикие ненасытные виды растений хищно вонзаются в удобренную землю, ранее используемую для выращивания агрокультур, захватывают пространство, ощетиниваются колючками, репейниками и крапивой, как бы не желая больше впускать человека, наглой и мощной силой проявляя своё бескультурье.
Не прощают они человеку столь долгого изгнания их с огородов и полей.
Нетерпеливо и быстро захватывается непаханое поле. Очень много вокруг таких же безлюдных полей, оставленных деревень, заросших дорог, обмелевших ручьёв, заболоченных родников – кажется, жизнь покидает эти края. Помните, Н.А. Некрасов печалился, что не сжата полоска одна. Множество непаханых полей куда печальнее и грустнее. Раньше такое равнодушное отношение я видел только к разрушенным храмам. Природа без гармоничного отношения к ней человека страдает, да и человеку трудно без неё.
Стою посреди заросшего поля. Кого на нём только нет! И хвощ, нашедший кислотную пищу земли, и конский щавель – хитрец, выросший там, где не будет больше коня, и зверобой, сигнализирующий жёлтым цветком о больших переменах, и одиноко торчащий высоченный колючий «дед» – репейник, словно посох заблудших трав, – их так много здесь, с жёсткими, удлинёнными, остро заточенными листочками-ножами.
Травы растут так плотно, что места под солнцем всем мало, но ветер их раскачивает и наклоняет, создавая для них большее пространство под солнцем. И как-то так получается в дикой природе, что каждый год даётся преимущество для выживания то ромашкам, высыпавшим белыми островками, то клеверу, распростёртому пышным ковром, то колокольчикам. Борются за выживание: кто корнями, кто семенами. Видно, пошёл процесс перестройки дикого поля «без вмешательства демократии».
Всякий раз я с болью смотрю на дикое поле, на стихийное побоище трав. Через несколько лет закрепились на нём берёзки – «племя молодое, незнакомое». Гляжу я на них – и сердцу становится легче. Такие они нежные, трепетные, на ветру раскачиваются – торопятся стать взрослыми, пока место свободное. Приглянулись мне молодые берёзки, подошёл к ним и потрогал самую красивую. Присмотрелся к ней, а она совсем не белоствольная, а коричневая. И метки на коре не чёрные, а белые. И причёски шелковистой нет, и ветки вниз не приспущены, а направлены вверх.
Но ещё больше я удивился, когда на следующий год на всём поле высыпали голубовато-фиолетовые колокольчики. Их было так много, что чудилось, будто они звонят. Вот большой колокол – он набатный, вот маленький – он вещун, а вот этот – ставь под дугой. А вот кабан прошёл, шатаясь то влево, то вправо, подминая колокольчики или вырывая их из земли. Но колокольчиков много, стоят весело, покачивая головками на ветру. Звонят колокола колокольчиков над диким полем, словно созывая молодые берёзки занять это место, чтобы оно стало лесным.
Думают колокольчики и я вместе с ними: «Вот вырастет берёзовая роща, и придёт в неё человек и, может, тоже решит здесь обжиться. Только какой такой человек? Может, снова придёт дикарь? И тогда возврата к прошлому нет. Если человек одухотворён природой, если он её любит, он приручает себя к ней. Если же он её разрушает, – он варвар, этот человек с другой психологией. Вместо всеобщей любви он предложит замаскированную любовь к материальным благам. С такими людьми человечество вырождается, оно будет настроено на унижение одухотворённых и на поддержку алчных».
Я встал на колени перед молодой берёзкой и поднял глаза к её вершине. Свет солнца шёл через листву, играл бликами и тенями, вокруг берёзки светилась аура, она трепетала. Я стоял перед ней, как перед иконой, как перед светопозолоченной церковной хоругвью. Я крестился, радовался и плакал.
«Родимое, беспризорное поле, не продано ли ты уже банковским виртуозам, воротилам и ворам? Хорошо, если тебя продадут с пониманием, но ведь ты можешь надолго оказаться бросовым и забомжеть.
Эти люди тебя уже выводят из севооборота культур и переводят в разряд охотничьих угодий. Ты будешь пригодно только для охоты или для отдыха и развлечений».
Можно перепланировать не только поле, но и весь край, купить его за накопленные или заморские деньги, ввести чужеземное управление, поменять ориентиры, однако нельзя допустить, чтобы богатенькие новоявленные русские и прочие «шведы» сделали живущих здесь людей нищими дикарями.
И не надо забывать, что ранее – с осквернением храмов, а сегодня – с запустением полей, подобное совершилось и продолжает совершаться.
Я стал ещё внимательнее рассматривать молодые разновозрастные берёзки. И заметил я, что у них светло-зелёные листочки, в заострённой части они коричневые и шероховатые. Листья взрослой берёзы гладкие и тёмно-зелёные.
Переход цвета происходит постепенно, за несколько лет. Ствол молодой берёзки при многократном сбрасывании верхних пластов бересты выбеливается, делая её заметной, оставляя боковые ветки по-прежнему коричневыми.
И вспомнился мне уверенный голос деревенского парня, десятиклассника Андрея: «Выживем!» Я смотрел на молодые берёзки, наблюдал их покачивание, интуитивно улавливал их одобрение, и мой внутренний голос соглашался с ними.
Дядя Ваня и в свои 82 года любит париться в баньке, протопленной по-чёрному. Так она была сконструирована: когда не хватило кирпичей, то дыму предложено было выходить не по трубе, а через деревянную задвижку в потолке. От этого стены и потолок чёрные от копоти. Огонь от горящих берёзовых дров идёт прямо в камни, они быстро и сильно нагреваются. Вот на них-то, после завершения топки, из ковшика и вбрасываются порции горячей воды, мгновенно, как вспышки, превращающиеся в сухой пар, атакующий уставшее, измученное перегрузками тело.
Вот тут человек должен поддаться атаке, отключить собственное «я», раскрыть кожный покров для экзекуции, которую полезно получить даже ребёнку.
Дядя Ваня любил париться сам и сына не прочь был поподчевать, пропарить берёзовым веничком. Нашими предками точно было угадано лечебное действие бани: изгоняли веничком хвори и даже бесов, когда они вселяются в нас. У одного присутствие негативных сил проявляется в виде бесполезного красования: «петух, да и только!», у другого – в чрезмерной суетливости: «точно лопотун», у третьего – в беспечности, неспособности накопить и сохранить запас тепла или ещё чего-либо доброго даже у себя. В баньку сходить – всё равно, что в церкви очиститься, только не крестом, а подручными средствами. А эти подручные средства – тазик, горячая и холодная вода и очищающий веничек. А остальное зависит от ритуальных действий.
Дядя Ваня любил выгонять все хвори, особенно нерасторопность и размахайство. Эти две хвори появляются оттого, что «царя в голове маловато». «Жизненную лямку нужно брать внатяг, не ослабляя и без рывков», – учил он всех на примере лошади.
Заготавливал дядя Ваня растопочные дрова и веники, укладывая их на повозку в ближайшем лесочке. Нерасторопность, считал дядя Ваня, происходит от потери главной цели действия, а размахайство – от множества бесполезных целей.
Поэтому он всегда рассчитывал удар веником: то по спине, то по ногам, и всякий раз – по заднему месту, как бы включая запасную точку мышления.
Горожан любил за их начитанность и грамотность, стегал чаще по ногам, так как имели они тоненькие ножки и округлое брюшко. Местных бил по заднице и спине, чтоб больше думали, чем суетились.
Слабеньким мужикам старательно растирал все места ветками, а то и черенком берёзового веника, разгоняя кровь по сосудам. Слишком сгорбленных впору поленом потчевать, но дядя Ваня их распрямлял повышенной температурой в парилке – вытягивались как по струнке. Прихрамывающих бил по пяткам и суставам, прикладывая и втирая отвар берёзового веника.
Самое сложное было выправить азартных и жадноватых. Им всегда казалось мало экстремального удовольствия: много выпивали, много закусывали, долго были в бане – для них не существовало предела. За них он беспокоился больше всего: «Или в бане запарятся, или пивом подавятся». Однако всех принимал одинаково доброжелательно, не мог уронить честь «национальной русской здравницы».
Уж он точно знает, если кто задурил или заболел, того можно в баньке лучше оздоровительной телепрограммы «откорректировать». И вот в результате приобретённого опыта дядя Ваня задумался о выправлении всего человечества берёзовым веником. Раз человек неправильно воспринимает Божье вразумление, надо помочь веничком – веничком с крапивой, с чистотелом, с ромашкой. Смотришь – и впрямь дело пойдёт. Ведь когда-то перестройка сама пошла, словно сани.
Но если те «сани» запустили сверху, то наши «сани» должны пойти снизу. «По щучьему велению, по моему хотению, сани, идите сами!» Не идут – надо помочь веничком, чтобы одно умное место пропарить. Почто целый век не восстанавливаются храмы? Почто загублен деревенский здоровый быт? Почто поля непаханы? Почто трава некошена? Нет до сих пор ответа? Надо всем парить одно это место, через которое доходит смысл жизни. Пора выздоравливать по-настоящему, нужна общая очистительная банька, по-серьёзному.
Дядя Ваня так расчувствовался, что перелил на камни ковшик горячей воды, и понял это только тогда, когда сам стал потчеваться ароматным берёзовым веником.
Этот веничек он собирал со зрелых берёз, подбирал одну веточку к другой, чтобы они были схожими по цвету и размеру и имели одинаковую разлапистость. Затем он укладывал их плотно друг к другу, затягивал узлом размером в захват ладони и закреплял жгутом. Веник был свежим, неподсушенным, с пилообразными зазубринками листьев, и имел тёмно-зелёный крапивный оттенок.
«Что нужно ещё, кроме баньки и веничка, чтобы пропарить, оздоровить и омолодить человечество?» – продолжал думать дядя Ваня, намыливая мочалку и натирая всё тело. Его одухотворённые мысли, как выстрелы пара от горячих камней, рождали новые фантазии. Ему почему-то показалась не очень чистой Америка. Россия – сама не чистюля, но её отмыть можно быстрее и проще. Дядя Ваня начал придумывать конструкцию веника для Америки, и он выходил размером с огромное дерево. «Вот бы этой арясиной пройтись по их архикультуре и банковской структуре, а потом и по нашей, чтоб не америконосили и не европейничали!»
О проекте
О подписке