Учиться серфингу я начинал на небольшом озерце под Нижним Новгородом. Уроженец тех мест Гера Лившиц пообещал, что сделает из меня крутого серфера. Он гарантировал доску, моральную поддержку и кров. Мы договорились, и я сел в поезд.
В Горьком никто не ждал. Лившиц обломал, и в раздумьях, что делать дальше, я шагами мерил платформу.
Наконец, вкатив мотоцикл, появился Гера. Счастье и страх я испытал одновременно. Счастье, что все же встретили, страх от того, на чем.
‒ Гера, ‒ я пожал грязную руку, ‒ машина где?
‒ Не завелась, да и мотик сдох! – и он вынул из багажника инструменты.
В конце концов «Ява» «ожила», хотя легче от этого не стало: на мотоцикл я сел первый раз.
Спустя час мучениям пришел конец, и мы добрались до Балахны, бывшей вотчины князя Пожарского. Городок со времен князя изменился мало. Герин барак с холодной водой и выгребной ямой подтверждали это. Жилище напоминало трансформер и при желании служило и складом, и мастерской, и альковом одновременно.
Оценив пенаты, я спросил:
‒ Гостиница рядом есть?
‒ А что смущает?
‒ Спать негде, ‒ я заметил только кровать.
‒ Вот диван, правда, немного маслом воняет…
Доска, сделанная по чертежам из «Техники молодежи», весом и размером напоминала крейсер. Дюралевая палка с дерюгой-парусом венчала handmade. С трудом мы спустили дредноут на воду.
Освоить серф быстро не удалось. Вращаясь как веретено, доска упорно не хотела плыть, и, падая с нее, я часто получал мачтой вдогонку. Когда, вопреки логике, начинал движение, на меня, мокрого и беззащитного, налетали тучи слепней. Отмахиваясь, я терял равновесие, и все начинал снова. Гера что-то кричал с берега, но я смотрел на него с ненавистью.
Измучившись, я вылез на сушу и осмотрелся. Вокруг ни души, в высокой траве что-то стрекочет, жужжит и ползает. На другой стороне озера показалась велосипедистка. В белом сарафане, шляпке, на старинном дамском велосипеде девушка напоминала чеховскую героиню. Она неспешно объехала водоем и, поравнявшись со мной, остановилась.
‒ Пока я ехала, вы постоянно падали! – улыбнулась незнакомка. – Это так сложно и тяжело?
‒ Нет, легко и приятно!
‒ По вам не скажешь!
‒ Когда умеешь, – я вымучил ответную улыбку.
‒ Раньше вас здесь не видела. Вы не местный?
‒ Из Москвы.
– Понятно…
Расправив складки на сарафане, девушка присела на траву. Законно рассудив, что за свои мучения заработал немного счастья, я предложил аборигенке встретиться вечером.
‒ Где вы остановились?
‒ В гостинице, ‒ не задумываясь, ответил я.
Ночь мы провели за шампанским в «Доме колхозника». Девица оказалась милой провинциалкой, скромной и неиспорченной. Обладательница шикарной попы, несмотря на уговоры, она постеснялась встать раком.
– Так только собаки делают! – негодовала она.
На прощание телка сделала минет. «Хорошо, что псы не сосут!» ‒ думал я, кончая.
Вернувшись в Москву, я рассказал о приключениях Венику, и в следующий раз мы поехали вместе. Путь наш лежал на Горьковское море, где Лившиц в палатке «ждал» ветра. Проблемы начались в поезде: из разбитого окна дуло и портило настроение.
Проводница только руками развела:
– Терпите, мальчики. Вагон битком.
– Сейчас в СВ перейдем, – шепнул Веник и потребовал начальника.
Подошла тетка в кителе с нашивками.
‒ По правилам, вы должны нас переселить, – Веник показал на раму. ‒ Здесь ехать нельзя!
‒ Должна, ‒ согласилась та, ‒ но некуда.
‒ В СВ есть места! – не унимался товарищ.
‒ Будет СВ, ‒ и начальник, вздохнув, ушла.
‒ Вот видишь! – Веник чувствовал себя героем. – Учись требовать и тогда все сами дадут!
Триумф испортила проводник:
‒ Берите, мальчики, одеяла. Затыкайте.
‒ Нас обещали перевести! – вскочил Веня.
‒ Заложите – и будет СВ, – усмехнулась она.
Веник грозил жалобой, а я, свернув тряпки в жгут, полез конопатить дырку.
На следующий день, кашляя и чихая от ночного сквозняка, мы вылезли в Нижнем и, пересев на «кукушку», продолжили путешествие. «Кукушкой» местные зовут небольшой состав, соединяющий областную столицу с периферией. Войдя внутрь, я и Веник переглянулись: вокруг галдел рабочий люд, а мы, в цветных гавайках и шортах, казались ярким пятном на сером фоне. Пройдя вдоль рядов, я увидел спокойное место. У окна сидел интеллигентный дядька в костюме, галстуке и шляпе. Не обращая внимание на окружающих, он внимательно читал газету.
«Прокуковав» городу на прощание, состав тронулся. Вагон оживился: послышались громкий смех, звон стаканов и беззлобный мат.
Сосед отложил газету: «Не возражаете?» – и, достав «Беломор», смачно пыхнул в нас едким дымом. Его примеру последовали другие. Обалдев от происходящего, мы вжались в лавку.
Доехали, когда стемнело. Грязные и голодные, в ряду одинаковых палаток мы с трудом отыскали Лившица. Подкладывая ветки в костер, Гера колдовал над бурлящим котелком. Поздоровались.
‒ Ужинать будем! – сказал Лившиц, пробуя еду.
Осмотрев варево, я брезгливо поморщился:
‒ Где тут едят за столом и вымыв руки?
‒ В «Поплавке», но там дорого. Давайте здесь!
Из «Поплавка» мы возвращались глубокой ночью: сытые, пьяные и вконец разбитые. Я с трудом влез в палатку и, нащупав «пенку», тут же заснул.
Утром мой профиль напоминал шахматного коня. Спину ломило. Пытаясь найти причину, я перевернул ложе и обнаружил здоровенный корень, на котором спал. Лившиц, организуя быт, просмотрел его.
Ветер не дул, доска не ехала, и мы весь день провалялись на берегу. Жизнь вокруг нас пестрела разнообразием. Недалеко располагался студенческий лагерь, и молодые девчонки загорали рядом. Они рассказали, что вечером в местном пабе алкопати, будет весело и круто. Ночь в палатке обещала кошмар, и я без колебаний выбрал наименьшее зло.
В одиннадцать паб с трудом вмещал желающих. Музыканты, разогревая публику, играли блюз. Сцену отделяла занавеска, раскрашенная бабочками.
– Для чего штора? – спросил я девушку.
– Первый раз здесь?
– Да.
– Сам увидишь! – засмеялась она.
Градус веселья поднимался пропорционально выпитому, как ракета в космос. Музыка становилась ритмичнее, громче, блюз сменился рок-н-роллом. Толпа завелась и превратилась в одну большую компанию. Нам наливали водку, шампанское, пиво. Толкаясь, люди проливали алкоголь, но никто не обращал на это внимание. Танцы на глазах превратились в адские скачки. Все без стеснения лапали всех. Девка рядом прижалась ко мне и полезла рукой в шорты.
‒ Пойдем выйдем, ‒ предложил я хулиганке.
‒ Не торопись. Позже… ‒ улыбнулась телка.
Веселая, молодая, пьяная, она нравилась мне все больше. Глядя на нас, возбудился Веник и прошипел в ухо:
– Смотри не ляпни, что на рынке торгую! – и представился: ‒ Вениамин. Бизнесмен из Москвы!
В час ночи безобразия достигли апогея. Хлопнув пробками, парни открыли шампанское и, как на «Формуле», начали поливать все вокруг. Пример поддержали другие. Музыканты, спасая аппаратуру, задернули штору и заиграли совсем забойное. Особенно досталось молодым девочкам. Специально без лифчиков, в мокрых майках они смело трясли сиськами. Плохо соображая, что делаю, я влез на стол и, давя посуду, под аплодисменты забил степ. Девка восхищенно смотрела на меня и не отходила.
Память вернулась, когда рассвело. Музыканты ушли, по разгромленному пабу сновали пьяные тени. Веник, девка и я сидели в легкой прострации и тянули пиво. Меня рубило, однако богиня ждала «подвига».
Нырнув в Волгу, я потащил ее за собой. Возврат к жизни оказался недолгим: организм хотел только спать. Телка разочарованно вздохнула.
– Предлагал же выйти! – оправдывался я.
Увидев мое фиаско, Веник поскакал к ней. Его писюн гордо стоял! Повозившись, она не дала ему, а на берегу подошла снова. Появился второй шанс, и я предложил отдохнуть.
Немного покемарив, вновь сошлись. Пляж и лес кишели отдыхающими, и мы полезли в палатку. Ее тонкий брезент создавал иллюзию уединения. Девица, такая смелая ночью, вела себя скромно, не вызывая ни радости, ни эрекции. Она предупредила, что муж заражал ее, и она лечилась. Новость окончательно убила шевеление в трусах, и я предложил ограничиться минетом.
‒ Снова не хочешь? – насупилась девка.
‒ Хочу. Правда, как сделать это, не знаю…
У костра начали колоть дрова, а потом орать.
‒ Где Алексей? ‒ я узнал голос Веника.
‒ В палатке, бабу ебет, ‒ ответили ему.
Не поддержать реноме я не мог и, вопреки обстоятельствам, телка застонала подо мной. Вокруг все стихло. Лес, затаившись, слушал нас.
Дорога в Москву забрала последние эмоции. На вокзале в Нижнем нас ждало дежавю: тот же вагон, те же места, то же разбитое окно. «Мальчики, опять вы!» ‒ как родным, улыбнулась знакомая проводница. Требовать «СВ» не смог даже Веник.
На следующий год в Анапе серфингисты спросили, где я катался раньше. Я рассказал.
– «Болотный» серфер», ‒ улыбнулись ребята.
Не секрет, что некоторые мужчины постоянно испытывают стойкий дефицит острых ощущений. В детстве они занимаются спортом, хулиганят, а повзрослев, «выходят в люди» или спиваются, если не повезло. Взяв очередной «эверест», такие на лаврах не почивают. Адреналин падает, депрессуха растет, пока новое приключение не овладеет ими. Финал авантюры угадать сложно: все хотят в прикупе козырного туза, а могут получить обыкновенную шестерку.
В отличие от карт, в реальности ставки несравнимо выше. Когда на кону здоровье, а часто и жизнь, «банковать» намного интереснее и гораздо страшнее. Знаю это не понаслышке: хит «Не стоит прогибаться под изменчивый мир» стал надолго моим гимном.
Впервые погибнуть я мог в девять лет. Смерть в этом возрасте не воспринимается, однако жуткий страх ее неотвратимости запомнил надолго. Жили мы тогда на Суворовской, рядом с Преображенкой. Окончив школу, я без присмотра слонялся по улице. У нас верховодил некто Самолдин, местный Квакин. Мне строго-настрого запрещалось подходить к «плохому мальчику», но став безнадзорным, я сразу попал в его компанию. Мы весело носились по району и от души хулиганили. Однажды Самолдин предложил залезть на крышу нашего дома. Интуитивно я понимал, что делать это не стоит, однако струсить при пацанах не мог и пошел за ребятами.
Чердак встретил нас жаром раскаленного железа, грязью и кислой вонью голубиного помета. Вожак подвел нас к небольшому слуховому оконцу. Сверху двор завораживал и пугал.
– Пошли! – скомандовал он.
Несмотря на смрад и полумрак, покидать помещение не хотелось, но, преодолев страх, я вылез наружу. Крыша оказалась крутой, как ледянка, и я присел на корточки. От свежего воздуха и ветра кружилась голова, и мир, такой интересный из окна, вмиг оказался чужим и враждебным.
– Что прилип? – смеясь, спросил Самолдин, сидя верхом на коньке крыши. – Давай сюда!
Я на четвереньках пополз к нему.
– Иди, не бойся! – подначивал тот. – Смотри.
Он встал и уверенно зашагал.
Осторожно, боясь потерять равновесие, я выпрямился и сделал пару робких шагов. Осмелев, пошел быстрее, споткнулся, упал и начал скользить вниз. Край крыши, за которым бездна, неумолимо приближался. Я уже видел остатки ржавого ограждения и лихорадочно искал опору. Мне повезло. Стыки листов затормозили мое сползание, и, цепляясь за них, я полез вверх. Мальчишки смеялись на до мной. Не обращая на них внимание, я добрался до спасительного окна и перевел дух. Стеб сверстников не смог затмить пережитой ужас. Этот случай навсегда предостерег меня от коллективного безумия, но не от собственных ошибок.
Прошло тридцать лет. Я уже год жил в Анапе и, совмещая финансовые аферы с серфингом, уверенно гонял на доске, получая удовольствие от скорости.
13 сентября 2003 года запомнится мне навсегда. Дул норд-ост, море напоминало спокойное озеро, обещавшее неофитам комфортное катание. Я взял небольшой серф и, без труда разогнав его, вышел на глиссер. Скорость нарастала, парус, как нож, резал воздух и гнал серфинг вперед. Один, на хрупком куске пластика, я несся по огромному морю, «держа ветер в руках»! Свист ветра убаюкивал, время растянулось. Опомнился, когда полоска суши еле виднелась за спиной. Пытаясь понять, куда приплыл, я сел на доску. У берега, вдалеке, виднелись паруса детской регаты, с другой стороны маячил силуэт корабля.
Я развернулся. Ветер «подкис», и сразу разогнаться не получилось. Новые попытки успеха не имели. Тащиться «на руках» не хотелось, и я ждал сильный порыв. Наконец впереди зарябило. Это шло спасение. Ветер тараном ударил в парус, и серф, придя в движение, запрыгал блинчиком на небольших волнах. Встав в петли, я успокоился, но ненадолго. Ветер то стихал, то вновь «включался», и, чтобы сохранять скорость, пришилось лавировать.
Берег неумолимо приближался. Соревнования обрели четкие очертания: помимо парусов различались лодки и спортсмены в них. «Вырос» и пароход. Доска ровно держала курс. Корабль стремительно приближался. Стали четко видны его надстройки.
«Пропущу! – подумал я. – А если ветер совсем «скиснет», как вернусь? Течение унесет в море!»
Прикинув, что все-таки проскочу, я двинулся наперерез судну. Мы быстро сближались. «Не ебануться бы перед ним!» – пронеслось в голове и порыв, гнавший серф вперед, неожиданно стих. Я оцепенел. Еще можно, выскочив из петель, проплыть по инерции спасительные метры, но оставшись на корме, я тут же оказался в воде. Вынырнув, посмотрел на корабль. Белый нос с черными якорями огромным айсбергом двигался на меня. «Может, мимо?» – поверить в происходящее я не мог, однако форштевень с пятиконечной звездой уже нависал надо мной. Оттолкнув серф, я рванул в сторону и еле увернулся от парохода. Плавая у борта, прочел название: «Дмитрий Калинин». Отдыхающие с палубы помахали мне.
В шоке я ждал, что будет дальше. Сейчас корабль остановится, и меня «выловят». Вопреки этому, накрыв волной, судно ушло. Корма парохода быстро удалялась. Подплыв к месту, где бросил доску, я не увидел ни серфа, ни обломков и, покружив немного, взял курс на сушу. Свидетель происшествия, паренек из регаты, подвез на яле к берегу. На станции мне не поверили, и, сев на джеты, мы проутюжили море, но также ничего не нашли. Я замерз и, вернувшись, пошел греться в баню.
– Выходи! – сказал кто-то, открыв дверь сауны. – Снарягу привезли!
На берегу лежал мой серф. Мачта, парус, гик – все на месте! «Цел!» ‒ обрадовался я, однако, подойдя ближе, увидел в проломе доски ее развороченные внутренности.
В дальнейшее верилось с трудом. Оказывается, парни поехали в порт и застали у пришвартованного судна немую сцену: серф на причале и команду вокруг него.
‒ Ваш? – спросил капитан.
‒ Наш, – ответил Андрей. ‒ А человек где?
Матросы молчали.
‒ Доска откуда? – не отставал он.
‒ Пассажиры заметили. Говорят, у вас на бульбе что-то цветное висит. Подняли – парус. Еще кто-то в море у борта человека видел.
‒ Теперь ждите, когда тело выбросит! ‒ Андрей нагнал страху и, насладившись зрелищем, успокоил: ‒ Не ссыте! Жив он. Это забираем, а вы должны нам!
«Дмитрий Калинин», нанизав серф на нос, притащил доску в порт!
Когда эйфория от происшествия улеглась, ко мне подошел Андрей:
‒ Леха! Доска на выброс. Что делать будем?
‒ Как что делать? Они виноваты, пусть платят!
‒ Если честно, не прав ты – сам под них влез! Но это не мое дело, а с тебя «штука» у. е.!
Я затужил.
Кто-то успокоил:
– Правильно исковое напишешь – заплатят, никуда не денутся. Что на самом деле произошло, знаешь один ты. Все видели только итог – серф на носу корабля. Лучше, конечно, договориться. Им скандал самим не нужен.
Поблагодарив за совет, я описал ЧП в выгодном для себя свете и общий язык с капитаном нашел без проблем. Неоказание помощи на воде тянуло на пару лет, а тут еще сами наехали…
Распив на станции бочонок «Каберне», мы отметили получение компенсации и благополучное завершение приключения. Вопреки прогнозам, моя доска обрела вторую жизнь. Местный умелец, заделав пробоину, умудрился втюхать ее какому-то лоху.
В Интернете история обросла жуткими небылицами. В египетском Дахабе, на станции я услышал:
‒ В Анапе пьяный чел корабль таранил! – говорил один, цедя виски.
– Он не пил, а «дунул»! – возразил другой, забивая шмаль в папиросу.
Пережив сорокалетие, я вошел в опасный период, когда в преддверии неизбежной зрелости торопишься жить, и результат не заставил долго ждать.
Зиму я проводил в Приэльбрусье, катая на лыжах фрирайд. Езда вне трасс по опасным склонам, помимо адреналина и растущей самооценки, имела и теневую сторону. Это не только сломанные кости, порванные связки и разбитые мениски. Травматологи, время и деньги возвращали меня в строй. Повальное увлечение экстримом влекло за собой неизбежные жертвы. Лыжники гибли в лавинах и разбивались. Трагедии охлаждали пыл, но ненадолго. Казалось, что не везет кому-то другому, а с тобой, опытным перцем, это не случится. Хотя в первый раз я «попал» не как герой.
Февраль 2007 года радовал обилием снега и хорошим катанием. Вечером я и Саша Герасюк отправились в бассейн, а потом мы зашли в гости к местному художнику. Засиделись до ночи.
Провожая, хозяин вручил фонарик:
– Снега полно, тропинка петляет. Не заметите ее – по сугробам полезете!
Я нацепил фонарик на шапку. Дорожка и вправду еле различимо крутилась среди деревьев. Дойдя почти до цели, я увидел «идущий» навстречу свет. Кто-то возвращался в поселок. Ослепленный мощным лучом, я остановился и тут же получил удар в лицо. Очнувшись, увидел бородатую харю и почувствовал нож у горла.
‒ Зарежу! ‒ хрипел бандит и, удовлетворенный эффектом, продолжил: – Деньги давай, телефон!
‒ Ничего нет! – в шоке просипел я.
‒ Куртку снимай!
Негодяй оказался не один. Второй бросился к Саше, тот среагировал и хуком в челюсть остановил его. Мерзавец также достал нож. Я бросился обратно в лес. Саша побежал в гостиницу. Поплутав, я добрался до отеля. Там уже ждали менты, вызванные товарищем. Описав нападавших, мы поднялись в номер и выпили коньяку.
Грабителей, конечно, не нашли, а нас попросили забрать дискредитирующее курорт заявление.
Откатав зиму, я прилетел в Москву, однако в горах пообещали сильные осадки, и на майские я вернулся обратно. Прогноз не обманул: снег метровым слоем засыпал склоны. Чегет встретил зимним холодом и солнцем. Каталка штырила – заваленные снегом кулуары позволяли спускаться до самого низа.
Кулуары – это узкие проходы в «теле» Чегета, крутыми змейками петляющие к реке. Летом по ним несутся талые воды, а зимой – экстремалы на лыжах и досках. В местной топонимике кулуары имеют характерные названия. Один из них – «Погремушка». Вертикальный, страшный спуск. По нему весь год, грохоча, летят лавины и камни. За «Погремушкой» «Мечта сноубордиста». Грустная ирония! Крутой и леденистый, он доставляет бордерам одни мучения.
В некоторых названиях я не видел логики. Перед «Лавинным конусом», в лесу, притаилась «Слеза комсомолки» – чрезвычайно «тесный», отвесный кулуар. Почему «слеза» и какой «комсомолки», история умалчивает, но факт есть факт. Трудноразличимый сверху, он не заметен для новичков и позволяет аборигенам спускаться там по целине.
Наступило 5 мая. Я отлично катался и в конце дня собрался в «Слезу». Смущали только досочники, ехавшие туда же. Если они опередят, то делать там будет нечего: паудер сдерут, а скребстись по льду удовольствия нет. Я ускорился и, обогнав сноубордистов, влетел в кулуар. Вопреки ожиданиям, снег оказался жесткий и быстрый. Гася скорость, я остановился и, посмотрев вверх, обомлел: из-за поворота за мной выскочил белый вал! Меня сбило и понесло вниз головой. Щелкнув креплением, отскочила лыжа, и, почувствовав невесомость, я взлетел: это меня кинуло со скалы и перевернуло. Теперь я падал в темноте ногами вперед. Где-то сорвало вторую лыжу.
Принято считать, что в такие секунды в голове проносится вся жизнь. Вранье! Не думая ни о чем, я ждал последний удар, от которого сознание навсегда погаснет. Однако какая-то сила вытолкнула наружу, блеснул свет, и все остановилось. «Жив!»
О проекте
О подписке