И Кит с душенькой выпили. И еще выпили. И еще. Выпили. Все это время Серафина досадливо морщила лоб, накручивала на палец платиновый локон и смотрела вдаль бессмысленным лучистым взором, пытаясь вспомнить, зачем, собственно, пришла. Не так уж это было для нее и легко. Несколько лет злоупотребления Мыслераспылителем произвели в ее и без того ущербном мозгу фатальные термоядерные разрушения.

– Вы не думаете, что папулечка последнее время ведет себя странно? – спросила она, наконец.

– Как так, душенька.

– Недавно, знаете, я проснулась среди ночи, и увидела его. Он бегал по саду и громко кричал. Я не абстракция! Я не абстракция! Вот что он кричал. В этом нет никакого смысла, по-моему. И, вдобавок, папулечка был совсем без одежды. Совершенно нагой, облитый лунным светом, будто маслом, стройный и загорелый…

Кит передернулся.

– Может, наш папулечка накануне немного перебрал за ужином, душенька?

– Не знаю. Последнее время он вообще странный. Вечерами приходит домой и запирается в подвале. Чем он там занимается, не понимаю. Мы никуда не выходим, нигде не бываем, и я больше не в силах переносить глубокое пренебрежение моими духовными, эмоциональными и социальными нуждами, моим внутренним миром…

Киту почему-то представилось, что он умер, и лежит куском разлагающейся падали под палящим солнцем пустыни, а кругом жужжат эскадрильи прожорливых мясных мух. Серафина тем временем продолжала нести ахинею о своем заброшенном духовном мире. Кит еще послушал и догадался, что папулечка серьезно урезал персику денежное довольствие. Злобный, скупой, отвратительный негодяй. Как мог он заявить, что ему надоело смотреть, как она тратит его деньги на наркотики? А в придачу огульно обвинить в воровстве серебряных ложечек! На кой черт ей воровать серебряные ложечки?! Она бы даже не смогла их продать или заложить в ломбард, ведь каждая из ложечек снабжена фамильным вензелем Торнтонов. Немыслимо, невыносимо! Как будто кругом мало отзывчивых и понимающих, нежных и щедрых мужчин, способных позаботиться о ее… как их там? ах, да, эмоциональных нуждах!

– Душенька, – перебил Кит, понимая, что Серафина способна продолжать рассказ о своих горестях много часов, если позволить ей.

– Да?

– Почему бы тебе, душенька, не потолковать обо всем непосредственно с папулечкой. Я уверен, в процессе беседы Ричард осознает допущенные ошибки, раскается и начнет, наконец, уделять внимание твоим эмоциональным нуждам.

– Правда?

– Конечно. А, если нет, бросай папулечку ко всем чертям. Я серьезно. Ты заслуживаешь лучшего. Подумай над этим на досуге, душенька. Сколько тебе нужно?

– Мне взаймы.

– Разумеется, взаймы.

– Не знаю, возможно, тысячи три, этого хватит.

Кит открыл стенной сейф и безропотно отдал ей деньги. Наличными. Без всяких дополнительных условий. А то она уже начала устрашающим образом стягивать платье.

– Душенька, Христа ради, что ты вытворяешь, умоляю, оденься.

– Я ведь и не раздевалась почти…

– Вот и славно. И не надо. Ступай.

Серафина поднялась и направилась к дверям, на секунду остановилась и поглядела на лорда Ланкастера задумчиво-задумчиво.

– Знаете, вы тоже иногда бываете очень странным. Очень странным. Очень. Скажите, когда вы так делаете, вам не больно?

– Делаю что, душенька.

– Бьетесь головой об стену.

Если бы Кит знал, что видит бедняжку Серафину в последний раз, он, наверное, удержался и не стал бы посылать ей вслед хриплым шепотом ужасные проклятия. Хотя, положа руку на сердце… нет. Извините, но… нет. Нет.

2.

Ричард, тем вечером вернувшись с работы, тоже не подозревал, что видит бедолажку персика в последний, точнее, в предпоследний раз. Кит уже десять дней как наслаждался заслуженным оплачиваемым отпуском, и беседа с персиком давным-давно вылетела у него из головы. Только персик ничего не забыла, тем более, папулечка продолжал игнорировать ее духовные нужды и, паче, материальные потребности. Днями он работал, а ночами и в выходные пропадал в своей лаборатории, и по мраморным лестницам фамильного особняка распространялся жирный запах машинного масла и почему-то озона, как бывает после проливного дождя.

Персик ощущала себя невинно оскорбленной в лучших чувствах и совсем заброшенной. А ведь как красиво начиналась их история любви шесть лет тому назад, когда Ричард увидал душеньку в ювелирной лавке ее отца, прославленного придворного ювелира и знатного антиквара. Зашел он туда за дорогим украшением для предыдущей леди Торнтон, которая за день до того застала супруга в веселой компании двух абсолютно голых и развратных девиц.

Но это совсем, совсем другая история, а пока душенька Серафина, пятнадцати лет от роду, персиковая, белая и розовая, будто кремовый десерт с малиной и сливками, облокотясь на ювелирный прилавок, жевала мятные карамельки и, как свойственно девицам ее возраста, ждала прекрасного принца. И дождалась. Когда лорд Торнтон прибыл, благоухая деньгами и парфюмом, молодой, статный, голубоглазый, белокурый, прекрасный, будто скандинавский бог Один, в окружении многочисленной охраны, секретарей, помощников, штатных подпевал и прихлебал, Серафина сразу узнала суженого, и он тоже узнал ее.

– Персик.

– Папулечка.

– Кто такая? – поинтересовался Ричард, когда примчался почтенный старик-ювелир и принялся выделывать кругом их аристократической милости замысловатые козлиные коленца.

– Дочь моя.

– Сколько.

– Как уславливались, милорд. Серьги. Колье. Браслет.

Ричарда уже не волновали ювелирные изделия, он без крыльев воспарил.

– Нет. Ваша дочь – сколько?

– Чувствуется в вас искренняя, широкая натура, как смело вы взяли быка за рога, – пропел ювелир, отчаянно подхалимничая перед патрицием.

Патриций подхалимажа не любил и вознамерился от души треснуть ювелира по склизкой, антипатичной физиономии, но, сделав скидку на почтенный возраст папаши персика, ограничился тем, что крепко ухватил ювелира двумя пальцами за крючковатый нос.

– Сколько, спрашиваю.

– Пощадите, милорд, несовершеннолетняя еще, через пару лет зайдите, – прогундосил ювелир.

Ричард не сомневался, что через пару лет манящий и душистый сахаристый плод не то что созреет, а уже изрядно перезреет. Все равно, он не мог ждать два года, он не мог ждать ни минуты, ни секунды. Тем более, сладострастная дщерь ювелира одарила его благосклонным взглядом, повела пухлым плечиком, всколыхнулась вся, будто невесомое одуванчиковое облако, и томно поведала, что играет на арфе.

– На арфе?

– Я брала уроки.

Ричард с трудом восстановил сбившееся дыхание, нетерпеливо зарычал и тряханул ювелира.

– Папаша, не томите. Мы с вами люди деловые, не правда ли? Сколько?

– О, горе мне, горе, единственная дочь, – запричитал ювелир, приятно взволнованный оборотом, каковой приняла беседа.

– Единственная? Жаль, оптом вышло бы дешевле. Пойдемте, потолкуем, папаша. А ты, деточка, стой, где стоишь, стой и ничего не делай.

Через час, покончив с деловыми переговорами, лорд Торнтон вернулся, вставив в уголок рта самокрутку с травкой, взял персика за руку и повел.

– Всего доброго, папаша, всего доброго, любезный.

– До свидания, сынок, до свидания, родной, да хранит тебя бог, – откликнулся ювелир из угрюмых и затхлых глубин лавки.

– Бог? Что еще за бог? – любознательно поинтересовался Ричард, когда они вышли на улицу, на солнечный свет и свежий воздух, и он гостеприимно распахнул перед дамой сердца дверцу громадного, черного, хищного механо.

– Наш бог, – безмятежно пояснила персик, – Мамона, и пророк его, Завулон.

Ричард еще разок затянулся. Эх, до чего отменная дурь. Ишь, как вставило и вдуло. Вставило и вдуло. Вставило и вдуло…

Вставляло и вдувало последующие шесть лет без перерыва, и Ричард не видел ни единой причины, по какой сладостная идиллия не могла продолжаться и впредь. Зато видела душенька персик. Оттого и встретила вернувшегося с работы мужа в холле фамильного особняка надутая и сердитая, да не одна, а в сопровождении четырех злющих жирных болонок.

– Папулечка.

– Персик.

– Папулечка, – неприятным голосом повторила Серафина и погрозила наманикюренным пальчиком.

– Персик, ах, зачем ты сразу. Вот, я принес тебе целый пакет мятных леденцов. Все лучше, чем та дрянь, что ты постоянно запихиваешь в ноздри.

– Нам надо поговорить, – молвила Серафина непреклонно и ухватила супруга цепкой ручонкой за лацкан щегольского пиджака.

Ричард посмотрел на жену с вящим недоумением, ибо знал одну-единственную вещь, которую мог делать с ней, и то были явно не разговоры.

– Последнее время ты совсем не уделяешь мне внимания…

– Я занят.

– Чем ты так занят, интересно. Чем ты занимаешься в своем дурацком подвале?

– Работаю над кое-каким проектом, – ответил Ричард уклончиво и немедля захандрил. Слишком хорошо ему были знакомы подобные взгляды и подобный тон. Он уже проходил через это, и не раз, а пять раз. Вот сейчас милая женушка заведет шарманку о глубоком пренебрежении своими духовными нуждами, а потом появится ловкий и пройдошливый адвокат, и лорд Торнтон снова станет звездой колонок светских сплетен и героем бракоразводного процесса. Итого, шесть браков и пять разводов, а ему всего-то тридцать три…

Тщась избежать неизбежного, Ричард попытался обойти жену с флангов и удариться в спасительное бегство, но безуспешно. Во-первых, Серафина вцепилась ему в лацканы пиджака мертвой хваткой. Во-вторых, в последнее время душенька основательно раздобрела и превратилась в серьезное препятствие. В-третьих, болонки, заметив его потуги улизнуть, слаженно зарычали, показывая острые, тонкие, как швейные иголки, зубы.

– Мои духовные нужды…, – затянула персик.

Ричарду не хотелось ее слушать. Ему хотелось принять таблетку аспирина Эймса от чудовищной головной боли, поужинать, пропустить рюмашку, вздремнуть часок и вернуться к работе над машиной времени. И к чертям, что это звучало как настоящее сумасшествие. Он знал, что должен довести дело до конца. Любой ценой. Любой. Ценой.

– Немедленные меры…, – продолжала бубнить персик.

Восприняв слова хозяйки как руководство к действию, одна из болонок решила, что настал подходящий момент укусить сиятельного лорда Торнтона за лодыжку. Превосходный пинок носком ботинка под брюхо отправил нахальную собачонку в длительный полет через холл в гостиную. Описав классическую мертвую петлю, жирная шавка прицельно приземлилась прямиком в жерло пылающего камина. Из гостиной густо потянуло паленой шерстью и шашлыком. Серафина запнулась.

– В чем дело?

– Ни в чем. Продолжай.

– Я забыла, где остановилась!

– На немедленных мерах, – подсказал Ричард покладисто.

– Вот-вот! Если ты не прекратишь вести себя, как…

Серафина снова сбилась из-за шума, на сей раз поднятого прислугой. Шум зародился где-то в мраморно-раззолоченных недрах особняка, ближе к кухне. Зазвенела разбитая посуда, захлопали двери, загрохотали торопливые шаги, взволнованно запричитали кухарки и горничные.

– Ай, Господи Иисусе, да что же это делается-то!

– Мамочки, мамочки, ведь сейчас бабахнет!

Паника стремительно набирала обороты и громкость. Ричард нахмурился. Из-за угла выглянул эконом, имея изрядно бледный и потрясенный вид.

– Лорд Торнтон.

– Ась?

– Извините, сэр, у нас возникла небольшая проблема.

– В чем дело?

– У нас на кухне шаровая молния. Звучит дико, но, кажется, она просочилась через двери и стены, и вылетела из подвала.

Оттолкнув жену и без пиетета распинав оставшихся собачонок, Ричард стремительно сорвался с места.

– Стойте спокойно, ничего не трогайте. Я сейчас возьму сачок.

– Милорд? – слабым голосом проговорил эконом. – Сачок? Вы сказали, сачок?