Я как-то уже упоминала о том, что благодаря работе на «Скорой помощи» получила обширный опыт общения с пьяными. Опыт этот позволил мне сформулировать ряд законов, один из которых гласил: «Никогда не пытайся объяснить пьяному, что он пьян, если он сам этого не понимает. Он все равно тебе не поверит». Поэтому не было никакого смысла говорить Павлу Николаевичу ни заранее по телефону, ни прямо сейчас о том, что ему не следует идти домой в таком виде, потому что он безобразно пьян и Николай Григорьевич просто не вынесет такого непотребного зрелища. А пьян он был крепко. Знаете, есть такой вариант опьянения, когда тело, следуя заданной программе, движется в сторону дома, но мозг уже не функционирует и ничего не соображает, и создается ложное впечатление, что раз человек держится на ногах и даже сознательно идет по нужному маршруту, то он еще вполне адекватен и с ним можно иметь дело. Нельзя. Ему ничего невозможно объяснить, потому что он тебя не слышит и слов твоих не воспринимает. Вернее, не так. Слова он воспринимает, но, во-первых, выборочно, то есть не все подряд, а каждое третье, и во-вторых, понимает их довольно-таки своеобразно. Поэтому слова должны быть очень простыми, хорошо знакомыми и понятными. И кроме того, их должно быть много, чтобы воспринятая треть оказалась достаточно информативной. Отсюда вытекал второй закон общения с пьяными: говорить нужно много, но медленно, по двадцать раз повторяя одно и то же, фразы должны быть короткими, желательно без прилагательных, то есть, по возможности, одни только существительные, местоимения и глаголы.

– Посидите, – я буквально толкнула Гомера на скамейку, стоящую перед подъездом.

Потом села рядом, крепко вцепившись свободной рукой в рукав его кашемирового пальто, дабы пресечь несанкционированные попытки проникновения в подъезд.

Теперь нужно сделать паузу, чтобы он осознал, что сидит, а не идет, и что рядом с ним сижу я. На паузу ушло около минуты. Он немножко пораскачивал головой, потом сфокусировал взгляд на мне.

– О… Ника…

– Правильно, – одобрительно кивнула я.

– О… Гошка…

– Тоже правильно.

– А Патрик где?

– Дома.

– А мы?

– А мы на улице. На улице мы сидим. Здесь свежий воздух. Дышать полезно. Собака гуляет. Мы ждем. Она гуляет – мы ждем. Дышим воздухом. Это полезно для здоровья.

– Хорошо, – Гомер удовлетворенно хрюкнул. – Гошка, я с тобой гуляю. Гошка, иди сюда.

Аргон немедленно подошел и мордой ткнулся хозяину в колени.

– А Славик где?

– Славик уехал, – терпеливо объяснила я. – Он спит. Уже поздно.

– А я?

– А вы гуляете.

– Почему? А спать?

– Сначала гулять. Потом спать. Все по очереди. Сначала одно, потом другое. Сначала гуляем, потом спим.

– Мы с вами вместе гуляем? – уточнил Гомер.

– Вместе.

– А спим?

Даже в пьяном виде он ухитрялся сохранить пытливый ум. Забавно.

– Спим отдельно.

– Хорошо, – снова хрюкнул он.

Да уж неплохо. Мне не хватало еще только спать вместе с ним. Но я поторопилась. Потому что уже через мгновение Великий Слепец сладко спал на моем плече, сотрясаясь от собственного храпа. Миленько так, без затей.

Я вытащила из кармана мобильник и позвонила Мадам.

– Наталья Сергеевна, все в порядке, Павел Николаевич приехал.

– Где вы?

– На лавочке у подъезда.

– В каком он состоянии?

– Ну как вам сказать… В плохом. Николаю Григорьевичу лучше этого не видеть.

– Он смотрит телевизор. – В голосе Натальи зазвучала такая тоска, что мне стало жалко ее.

Все-таки она хорошая баба, ну, с придурью, но кто из нас без нее?

– Передача оказалась такой длинной, все не кончается и не кончается, – жалобно проговорила она. – Вы, наверное, замерзли?

– Замерзла, – подтвердила я.

А с какой стати я должна щадить ее и врать, что мне тепло и уютно? Все-таки зарплату она мне платит большую, так пусть отдает себе отчет, что за эти деньги я не прохлаждаюсь и не удовольствие получаю, а честно работаю и делаю даже то, что мне не нравится.

– Денис поел? – спросила я.

– Да, как раз сейчас кушает.

– Ему нравится?

– Да. – Мне показалось, что Наталья улыбнулась. – Говорит, очень вкусно.

– Ну и слава богу. Так что не беспокойтесь, Наталья Сергеевна, все будет в полном порядке. Мы тут посидим сколько надо. Только вы сразу позвоните, когда можно будет возвращаться.

В общем, если я скажу, что следующие минут сорок я наслаждалась жизнью, я совру. Гомер навалился на меня всеми своими ста килограммами, храпел и дышал мне в лицо выхлопом от того, что выпил и съел. Меню, судя по всему, было разнообразным и изобиловало острыми приправами. Аргон скулил, не понимая, что происходит и почему его заставляют бессмысленно крутиться на одном пятачке радиусом в длину поводка. Мимо нас в подъезд проходили люди, бросали на странную парочку быстрый и какой-то брезгливый взгляд и торопливо исчезали внутри. Странно, но никто не остановился, не попытался поздороваться с Гомером или хотя бы приветственно кивнуть, узнать, что случилось и не нужна ли помощь, тем более что Павел Николаевич сидел все-таки в обществе совершенно посторонней женщины, а вовсе не законной супруги. Такое впечатление, что жильцы дома друг с другом не знакомы и не общаются. Да, это не Рио-де-Жанейро. В смысле – не Ташкент. У нас там все было по-другому.

Зимний сырой холод нахально проползал в рукава, за воротник и снизу под джинсы, растекался под одеждой по всему телу и обустраивался там основательно и надолго. Я сидела на жесткой скамейке, ерзала от озноба и утешала себя мыслями о занавесочке для ванной.

Почему о занавесочке? Сейчас объясню. Когда-то давно, в первый год моей работы на «Скорой», произошла со мной одна штука. Мы выехали на ДТП с ранеными, среди пострадавших была женщина с ребенком, мальчиком лет восьми. Мальчик сидел на заднем сиденье машины, поэтому пострадал меньше, чем его мать, ехавшая впереди, рядом с водителем. Женщина была такой тяжелой, что мне в какой-то момент показалось: не довезем, не вытащим. Она уходила прямо на глазах. Я отчаянно делала все, чему меня учили в институте и чему я успела научиться на практике, но она уходила. И не было никакой возможности ее задержать. И вдруг я зажмурилась и представила себе, как она, выздоровевшая, счастливая и веселая, стоит на пороге моей квартиры с огромным букетом цветов. И мальчик рядом с ней, тоже улыбается и протягивает мне какую-то мягкую игрушку, не то слоника, не то козлика, я не разобрала, но игрушка была большая и серая. Я увидела это так явственно, что сама испугалась. «Ты выдержишь, – мысленно закричала я, – ты соберешь все силы и выдержишь, в больнице уже готовят операционную, вызвали всех врачей, самых лучших, я помогу тебе доехать, и все будет хорошо, все будет хорошо, я очень хочу, чтобы ты выжила и поправилась». Я продолжала делать все, что необходимо в таких случаях, и, чтобы не видеть ее угасающего лица, удерживала перед глазами ту картинку, на которой она с сынишкой стоит на пороге моей квартиры.

Мы довезли ее. Она выжила. И через два месяца пришла ко мне домой с сыном, цветами и мягкой игрушкой. Это был огромный лопоухий мышонок. Серый. С белой грудкой. Я чуть в обморок не упала. Они горячо благодарили меня и не понимали, почему я плачу. А я плакала, и тоже не понимала почему.

Я твердо знаю, что я не экстрасенс. И дара предвидения у меня нет. Но из того случая я извлекла свой урок: надо точно представлять себе, чего ты хочешь, надо отчетливо видеть дальнюю цель, и тогда все остальное выстроится на пути к этой цели нужным образом. И после этого каждый раз, когда у меня случались тяжелые больные, я представляла себе их здоровыми и счастливыми и цепко удерживала эту картинку в голове, пока остальная часть мозга быстро принимала решение о том, что делать. Механизм был прост, никакой мистики. У каждого человека есть своя палочка-выручалочка, помогающая принимать единственно верные решения. У кого-то это сигарета и чашка кофе, у кого-то – органная музыка, у кого-то пробежка на лыжах. У моего мозга такой помощницей оказалась картинка «из будущего». Вот и все. Я представляю себе благополучный исход, и все мои знания и опыт выстраиваются в аккуратном порядке, чтобы довести дело до этого исхода.

Я хочу жить и работать в Москве. Я не могу дать этому никакого логичного объяснения, которое могло бы удовлетворить взыскательного москвича, надрывно вздыхающего над проблемой мигрантов из бывших союзных республик, которые «понаехали и прямо житья от них нет». Я не могу привести в свою защиту ни объяснений, ни оправданий. Но я ведь и не обязана оправдываться. Я просто рассказываю свою историю. Если я кого-то раздражаю своим желанием жить в этом городе – не слушайте. Я не обижусь. Так вот, я хочу жить и работать в Москве. Для этого мне нужна квартира, прописка, гражданство, паспорт и работа. Причем последний элемент – работа – самый беспроблемный, он логично вытекает из наличия всех прочих элементов. Самый главный и сложный элемент – квартира, без нее не будет всего остального. И вот когда я все-таки накоплю деньги (лет через пять, не раньше), я пропишусь, оформлю свой статус, устроюсь на работу и начну потихоньку благоустраивать свое жилье. Сначала буду копить на самое необходимое – спальное место, стол, стул, плиту и кухонный шкафчик для посуды. Потом на все остальное. А когда вся мебель будет стоять на своих местах, подойдет очередь разных мелочей, таких, как скатерть, ваза для цветов и все прочие предметы, без которых вполне можно обойтись, но которые делают жизнь приятной и уютной. И последней в этом списке у меня стоит занавесочка для ванной. Я точно знаю, что она будет ярко-бирюзовая с рисунком в виде зеленых водорослей и красных рыбок. Наверное, это будет еще очень не скоро, лет через десять, а то и больше. Но я умею ждать. Тот день, когда я пойду покупать эту занавесочку, будет для меня самым счастливым.

Мыслями об этой занавесочке я и грелась, сидя на скамейке перед подъездом и слушая храп Гомера. Бирюзовая занавеска горела впереди, сверкала, переливалась и манила меня, как маяк манит и обнадеживает усталого измученного долгим плаванием моряка.

Приятные мечты о занавесочке для ванной то и дело перебивались вполне практическими соображениями, касающимися домашнего хозяйства. Увы, не моего собственного, а Семейного. Например, о том, почему темнеют концы листьев у одного из спатифиллумов. Всего их было три, два стояли в гостиной, и один – в спальне хозяев. Два чувствовали себя прекрасно и периодически выбрасывали красивые белые цветки, один же, несмотря на наличие цветка, отчего-то хандрил и не реагировал ни на целебные подкормки, ни на ласковые слова, которыми я его баловала ежедневно. А уход за многочисленными цветами, заведенными в доме еще покойной Аделаидой Тимофеевной, тоже входил в мои обязанности. И не дай бог какому-нибудь цветку начать хиреть! Мадам тут же заметит и не преминет сделать замечание. И ведь что любопытно, сама Наталья Сергеевна не знает ни одного названия, не отличает спатифиллум от диффенбахии, а сингониум от сциндапсиса, страшно удивляется, когда я говорю ей, что одни растения нужно поливать умеренно и часто, а другие – редко, но зато обильно, от меня она впервые услышала, что цветы нужно подкармливать, причем весной и летом раз в две недели, а осенью и зимой – раз в два месяца, потому что они спят. Ей вообще, как выяснилось, даже в голову не приходило, что цветы могут спать. Пока была жива Адочка, она сама занималась зелеными насаждениями, никому не доверяла, квартира стала похожа на ботанический сад, в котором все цвело и благоухало. После ее смерти цветы, расставленные по всей шестикомнатной квартире, стали приходить в уныние, потому что поливать их забывали, а когда вспоминали, то лили неотстоянную воду литрами во все подряд, кормить так и вовсе не кормили, а о пересаживании и речи не было, все смутно помнили, что бабушка что-то такое делала периодически, но что именно и зачем – представления не имели. Однако же красоты и ароматов хотелось всем. Посему мне было поручено, помимо здоровья Главного Объекта, желудков всех прочих членов семьи, содержания в должном состоянии их одежды и обуви, животных числом три, порядка и чистоты всей территории квартиры, еще и следить за растениями. Чтобы вам было понятно, сколько там цветов, скажу лишь, что на однократный полив у меня уходит двадцать пять литров воды. То есть пять пятилитровых баллонов. И все же, почему один из спатифиллумов грустит? Я что-то не так делаю? Или шкодничает кто-то из животных? Вряд ли это Аргон, он все больше по кожаным изделиям ударяет. Каська? Или хулиганистый Патрик? Этот может, особенно если учесть, что беспокоящий меня цветок стоит в гостиной рядом с диваном как раз с той стороны, где всегда смотрит телевизор Алена, это ее законное постоянное место. А что, если поменять горшки местами и посмотреть, что получится?

А еще я твердила про себя свою любимую молитву:

«Храни меня от злых мыслей,

Храни меня вдали от тьмы отчаяния,

Во времена, когда силы мои на исходе,

Зажги во мраке огонь, который сохранит меня,

Дай мне силы, чтобы каждое мое действие было во благо других…»

Но все когда-то кончается, и относится это в равной мере и к счастливой жизни, и к неприятностям. Мадам позвонила и дала отмашку. Можно было будить Великого Слепца и волочить его в лифт. Любопытно, что ей даже в голову не пришло прислать мне в помощь Дениса. Или самой спуститься. Хорошая она баба, но с мыслительной деятельностью у нее прямо беда. Какие-то там, видно, дефекты.

С вялой полусонной тушей я справилась с трудом. Но справилась. С того дня «встреча пьяного гостя» прочно вошла в круг моих обязанностей. Это и стало той самой точкой под названием «Гомер». Я могла бы возмутиться и заявить, что делаю это в первый и в последний раз, что больше никогда… и ни при каких условиях… и пусть тогда Денис делает это вместе со мной… В общем, я нашла бы что сказать, если бы захотела. Я стояла на развилке и принимала решение: ввязываться мне в это мероприятие на постоянной основе или взбунтоваться. Я решила не бунтовать. Мне нужна была эта работа. И мне нужно беречь Николая Григорьевича. Если я взбунтуюсь, Великий Слепец пить не перестанет и проблема сама собой не рассосется. Просто образ мысли и характеры членов Семьи заставляют меня сильно сомневаться в том, что они смогут решать эту проблему грамотно и без ущерба для здоровья Главного Объекта. Конечно, раньше они как-то справлялись и без меня, и вполне вероятно, что и в дальнейшем справились бы. Но именно что «вероятно». То есть не наверняка. А рисковать я не могу. Тем паче, как я поняла из рассказа самой Мадам, дед выдавал тяжелейшие приступы при виде пьяного сыночка, стало быть, решать проблему им удавалось далеко не всегда.

От точки «Гомер» моя жизнь пошла по той ветке, на которой периодически возникали длительные вечерние прогулки вдоль дома. И разве могла я тогда предвидеть, к чему все это приведет?