14

Вчера дома была безобразнейшая и глупейшая история. Я лежал на тахте с Аннушкой. Подошла Мария, стала цокать языком, звать на руки малышку; я из-за своей нелюбви к Марии не хотел пускать Анечку. А Мария все цокала языком, малышка лезла к ней и плакала, а я держал ее и молчал. Подошла Инна, округлила глаза. Мария хочет показать, что Анна ее любит, это не всегда выходит у Марии, когда же получается, она довольна. Но малышка так или иначе поймет, что настоящая любовь заключается не в минутном качании на руках и поцокивании. Почему же я не хочу пускать ее и ревную?

Потом еще, если думать об Анне, вспоминается ее любовь к смешным сценам. Например, я читаю ей сказку «Красавица и чудовище»; этот ритуал исполняется нами ежевечерне. Дело в том, что есть там слово – «тувалет», это, конечно, упоминание о предметах туалета. И вот мы читаем, при этом я зеваю – мне тоже уже пора идти спать; подходим к этому слову, и я вижу, что Аннушка затихла. Я читаю это слово – «тувалет» – и раздается радостный смех.

–Ха-ха-ха-ха!

Ну, вот и все; прочитано; можно идти спать.

Один раз, при чтении книжки о подводных жителях, я был не прав; беру в руки книгу, на развороте ее изображено морское животное. И я говорю:

–Мы прочитаем сказку о тюленях.

И сейчас же Аннушка начинает протестовать:

–Зебра! Зебра!

–Аннушка, зебра другой зверь, водится в Африке.

–Зебра!

–Аннушка, но папа лучше знает.

–Зебра!

Мы начинаем читать, и тут я вижу, что допустил небольшую ошибку.

–Ах, Аннушка, это оказывается не тюлень, это нерпа.

И тут же раздается радостное подтверждение:

–Нерба! Нерба!

Иной раз бывает, что я совсем уже сплю, и прочитываю не то; например, вместо «тефтелька» прочитаю «туфелька», после чего раздается неуемный смех Аннушки. Как умудрилась туфелька попасть на тарелку?

Наконец Аннушка отпустила меня. Я иду спать и думаю – да, маленькая моя, мне приходится работать, чтобы прокормить всех нас. У меня нет денег, всё заработанное мной кончается в момент следующей зарплаты. Есть какие-то люди, получающие деньги, на которые можно купить машину, квартиру. Я не из их числа. И второго ребёнка мне не поднять. Что же делать?

15

Перенесемся в институт. Я заметил, что к нам часто заходит начальник аспирантуры; это улыбающийся всем человек, по фамилии Горенко. Он проходит к Лыковой, и они начинают о чем-то шептаться, потом он уходит.

И вот однажды он подходит ко мне и, улыбаясь, говорит:

–Сергей, давай возьмем тебя в аспирантуру.

–Я не против. Но вы должны об этом сказать Лыковой.

–Да там все уже сказано.

–Замечательно.

Потом я думаю: все-таки, взяли не через три года, а пораньше, наверное, не хватает людей, которые идут в аспирантуру. Что ж, срок аспирантуры – четыре года.

Когда он ушел, подходит Лыкова.

–Сережа, берем тебя в аспирантуру. Но всякие там поблажки у нас не работают. Директор наш считает, что защищаться нужно по совокупности трудов. И ты ведь знаешь, что научного совета у нас в институте нет. Это значит, надо искать совет. Я, конечно, буду всячески тебя поддерживать. Но я не могу быть твоим руководителем в совете.

Но я пока еще не понимаю, что все это значит.

–Ну, давай, обсудим техническое задание минчанам.

Я был против того, чтобы давать им деньги – они ничего не делают. Лыкова: «Так заведено. Научные связи. Не нам ломать традиции». Ну, что ж, пусть; деньги не мои; были бы мои, я бы им не дал.

Есть еще и другие люди, делающие для нас работу – из того же Минска, но университетские; они тоже считают на больших ЭВМ. Но я обнаружил, что есть еще военные, которые работают на тех же больших ЭВМ, и у них уже имеется набор кривых, по которым можно оценивать результаты. В сущности, на деньги, выделенные нами, две организации будут получать решения, близкие к результатам военных.

16

Подходил Новый Год, на который я возлагал надежды, почти мистически думал о нем: вот придет 1 января, и станет все иначе, этот год будет совершенно особым. А пока надо было согласовывать технические задания, и я думал: то ли больше на себя брать, то ли меньше, то ли скорее выгодно мне сделать всю работу, то ли подольше тянуть все это. Чувствовалась усталость, и думалось, что с началом года она как по волшебству пройдет. А еще методика, в которой все же поставил свою фамилию последней, хотя всю ее разрабатывал сам. Волнения, страхи дошли до того, что однажды я думал: Боже мой, уехать бы куда-нибудь, в тихий, маленький город, одному, и найти такую работу, чтобы не было начальников, и никаких подчиненных, и не надо бы «бороться за место под солнцем». Как-то утром натощак выпил кофе, в метро образовалось взвинченное состояние, слабость, страх сердцебиения. Вечерами усталость, мрачные мысли обо всей этой кутерьме; и вдруг вздохнул слегка свободнее, когда стало ясно, что формально ответственный исполнитель НИР – не я, и не могу им быть, ибо я – инженер! Всего лишь! Что же будет дальше?! Я понял, что надо поспокойнее относиться ко всему, иначе дойдет Бог знает до чего.

Как-то раз был разговор с Инной, и мы поняли, что в отношениях между людьми всюду устанавливается естественным путем, если так можно выразиться, презумпция недоверия? надувательства? Между женщиной и мужчиной, начальниками и подчиненными, сослуживцами и, более широко – коллективами, предприятиями. Нельзя быть слишком хорошим: партнером, начальником, сослуживцем, подчиненным и так далее; иначе сядут на голову. Из этого начинают в конце концов исходить все. Я сказал Инне: что-то такое говорил Георгий Петрович давным-давно; при упоминании Георгия Петровича, Инна начинает обиженно дуться. Все мы заметили, что он часто пропадает допоздна. Однажды Инна спросила его:

–Папа, а ты где пропадаешь? Нам это непонятно!

И тут Георгий Петрович взвился; он стал кричать, что он взрослый человек, и не позволит другим вмешиваться в свою жизнь.

Инна молчала, вся в слезах, я сидел, не зная, что делать. Несколько лет назад они похоронили маму, и Инна до сих пор вспоминает ее. Но что же теперь, Георгий Петрович не имеет права на личную жизнь?

17

На работе мимо меня идет Анна Гавриловна, и останавливается.

–Ну, что, Сережа, сделал что-нибудь новое?

После моего ответа она говорит:

–Но ведь то, что ты делаешь – ерунда?

Я пожимаю плечами. Анна Гавриловна отходит. Я называю ее про себя – «пиршество женского тела»; так она когда-то выразилась. «Современные мужчины никуда не годятся». Рассказывает страшные истории: взорвался телевизор; продавцы избили девушку, и она выбросилась из окна; мальчик, дурачась, повесился на шарфе. Главное же – это «современные мужчины никуда не годятся»; ей хотелось бы, чтобы мужчина был более активен, пусть даже не по отношению к ней. В себе она уже отчаялась; все беды женского одиночества проистекают от тупости, трусости, равнодушия, пустоты современных мужчин. Она ездит на курорт, оттуда приезжает загорелая, с обвисшей кожей. Всегда лезет в разговор и моментально начинает противоречить, спорить. О Батурине: «Подумаешь, какой-то ведущий инженер». Разговоры о Черноморском побережье Кавказа, там она действительно бывала и хорошо все знает. Любит поговорить о свойствах человеческой натуры, и вообще… Немного философ. «Говорят, сейчас плохо. А так было всегда». А мужчины какие-то идиоты, одеваются, Бог знает как, говорят неизвестно что, отпуск проводят дома, ограничены. Как-то сказала:

–Так много людей с моей фамилией.

Володя:

–Пора отстреливать.

–В том году родилась я. Хорошо!

Володя:

–Что ж хорошего?

Приехал из Белорусского университета Козельский. Невзрачный человек, свою невзрачность он маскирует тонированными очками, длинными волосами, несколько развязными манерами. В дороге или здесь уже простыл, хлюпал носом, а может, так всегда; говорил, что не привык вставать в шесть, а – в девять-десять.

–Я люблю работать дома, один.

Видно было, что ему это нравится – видеть себя работающим на дому, свободным ученым, и что он относится с большим уважением к своим занятиям.

–Когда встаю рано, мне надо накачаться кофе, иначе потом болит голова. У вас здесь только на Горького можно попить кофе. Растворимый – это ерунда. Да и в зернах. Мне как-то привезли кофе из Африки. Выпил чашечку, и глаза на лоб полезли. А наш кофе дуешь, дуешь – и никакого эффекта. Из него паром удаляют кофеин.

Когда попрощались, и я пошел мыть руки, потому что в носу его что-то булькало со страшной силой, он сморкался. Он читал у меня толстый журнал. Я сказал:

–Это подборка молодых писателей.

–Молодых? Что-то уж больно по старому пишут. – (Писатели писали все больше о тайге, каких-то старых пастухах, охоте, и тому подобное) – Наших белорусов я принципиально не читаю. У них уровень еще ниже.

18

Приближается праздник – 23 февраля. Женщины стучат ножами, пахнет вареным яйцом: готовится салат с яйцами, картошкой и майонезом. Мужчины ушли наверх, там барахлит установка. Я сижу в парадном костюме, как белый ворон (хотя костюм черный); нахожусь на своем месте, делаю вид, что изучаю научный журнал.

Я иду в машбюро; оно расположено в отдельно, и подать материалы возможно только войдя в специальную комнату. Я захожу и вижу, что никого нет, значит, можно вместе с материалами поздравить старшую машинистку, я протягиваю ей шоколадку, говорю поздравления; улыбаюсь, и вижу, что она тоже поглядывает на меня благосклонно. Она в праздничном наряде.

Возвращаюсь. Уже появились мужчины; Батурин подходит к Лыковой за спиртом. Мнется. Лыкова:

–Я чувствую, вы за чаем пришли.

–Нет, я не за чаем.

–Я понимаю. Вам дать?

–Как? Прямо при всех?

–Конечно при всех, именно при всех.

Володя громко и решительно произносит:

–При свидетелях! Чтобы потом не отпирался!

Наконец, спирт выделен, начинается добавление воды; теперь надо подождать, идет остывание продукта.

Лыкова приехала в Москву по распределению девчонкой после университета. В метро сразу же срезали сумочку со всеми документами; хорошо, увидели – денег нет, и положили на пол рядом с ней.

Множество знакомств, которыми она явно (и преувеличено) гордится; занимается подпиской, распространением книг (выгодное дело, обмен).

–Главное – здоровье остальное достанем по блату, – шутливое ее пожелание. Ездила с цветами поздравлять женщину – начальницу «Союзпечати».