Из окошка на меня смотрело… Нет, это я «смотрел». Глаза у маленького человеческого детеныша были закрыты, так что он на меня не смотрел. А я все пялился на него, как хурманч на проститутку, и слова не мог вымолвить. Потом все-таки родил нечто вроде «Эврика!».

Три минуты шумной возни пятерых придурков из штурмовой пехоты…

И мы наконец-то сообразили, что ребенок жив!

Честь этого открытия принадлежит Зигфриду, мир праху его. Он первым догадался вскрыть ячейку с контрольным терминалом, которая находилась в торце капсулы. Индикаторы свидетельствовали о том, что ребенок жив-здоров и пребывает в теплой гибернации.

Мы все словно по двести тяпнули. Развеселились, забегали, даже защебетали.

«Мальчик или девочка…» – «Да мальчик, конечно». – «Почему „конечно“? По-твоему, Зигфрид, девочек служба доставки привозит?..» – «Нет, просто… вид у него очень уж мужественный». – «Не говори, чистый бычара!» – «Глазки, наверное, голубые». – «Не-е, серые». – «Зеленые». – «Золотые!» – «Красные!» – «Ёханые!» – «Может, усыновить?» – «А почему не „удочерить“?» – «Укрокодилить!»

Га-га-га.

Нам стало весело.

Потому что появился смысл.

Цель.

Надежда.

Что бы там ни говорилось вечерком за стаканчиком, но война с кровернами доставляла удовольствие только горстке сумасшедших офицеров флота. Остальные хорохорились, петушились, но во вкус этой войны войти не могли – это читалось в лицах сержантов и рядовых, как в открытом файле. Только слепец мог не замечать тоски и отрешенности, которая пряталась под ресницами наших военных профессионалов.

Даже если предположить, что любой хороший вояка в каком-то смысле садист, влюбленный в душегубство, то и хорошему вояке удовольствие в конфликте с кровернами найти было непросто.

Потому что в основном штурмовой пехоте приходилось сражаться либо с боевыми автоматами, либо с синтетическими существами вроде меоравиолей.

Временами начинало казаться, что человечество предстоит пресловутому бунту квазиживой кибернетической материи, о котором обожали распространяться философствующие шоумены нон-стоп новостей в своих «аналитических» программах. С той лишь разницей, что расхожая байка повествовала о бунте «наших» киборгов, киборгов Содружества. А здесь киборги были инопланетные, чужие.

Кроверны в сетку наших прицелов попадали редко, очень редко. А если и попадали, то честь поджарить пару дюжин кровернов доставалась флоту. Потому что кроверны, то есть настоящие разумные, двоякодышащие скаты составляли в основном только экипажи боевых кораблей.

Кроверны не доверяли эти громадные машины разрушения одним лишь кибернетическим системам. Видимо, как и мы, боялись фатальных сбоев в работе систем управления.

А возможно, и полуфантастического «дистанционного перепрограммирования». Не очень-то приятно, когда ваш дредноут размером с гору вместо того, чтобы атаковать неприятельский флот, разворачивает свой главный калибр против родной колонии.

В турбоплатформах, боевых машинах вроде наших самолетов – это были здоровенные корявые блины, не построенные, а выращенные из колоний полижелезистых микроорганизмов в их гадских океанах – тоже сидели обычно настоящие скаты. И в червь-танках – тоже настоящие.

Но турбоплатформ и червь-танков у кровернов было немного. Либо они предпочитали делать вид, что их немного.

Поэтому у штурмовой пехоты на этой войне пока что задачи были скромные, а цели, как правило, – неодушевленные. Казалось бы, что мешает нашим стратегам тоже применять киборгов? Выпустить против кровернских термитов каких-нибудь «муравьиных львов» с двумя реактивными автоматами на поворотном станке – и пусть дерут друг друга во славу кибернетики!

Применялись, применялись киборги и с нашей стороны.

Я знал об этом, хотя знать мне было не положено. Потому что Закон Куско – Золинштейна запрещал производство и применение автономных кибернетических боевых устройств без открытых каналов управления.

Разумеется, такие «устройства» производились.

Их производство не афишировалось, сборочные цеха были вынесены за пределы Метрополии и Ближней Периферии. Когда информация об этом просачивалась в гражданский мир, наши военные выставляли универсальную отмазку: речь-де идет о дистанционно управляемых, а не об автономных боевых машинах.

Чушь, конечно. Какой идиот оставит открытый канал управления? Чтобы любой, даже не самый интеллектуальный противник получил возможность заглушить ваши управляющие сигналы или, того хуже, самому порулить вашим кибернетическим танком, развернуть башню и пострелять от души?!

Не-ет, это были настоящие, полноценные кибернетические организмы!

У нас были «муравьиные львы». У нас были сигомы: человекообразные истуканы, рассчитанные – для простоты и стандартизации – под размещение внутри стандартной экоброни. Были самодвижущиеся мины с мозгами среднего сенатора и автономные подлодки с интеллектом шахматного гроссмейстера.

Однако! У военных существовал неписаный закон – а «неписаный» значит «неукоснительно исполняемый», – ограничивающий применение этих весьма недешевых и не вполне надежных агрегатов.

Их нельзя было использовать одновременно с людьми.

Либо – либо. Либо операция полностью проводится кибернетическими устройствами, либо – сапиенсами.

Нетрудно догадаться почему. Как ни старались кибернетики, как ни мудохались спецы по искусственному интеллекту, в реальных боевых условиях распознавание целей давало пятнадцать – двадцать процентов ошибок.

На полигоне-то они ошибок почти не делают, верно. Но в бою, да еще при наведенных противником помехах, – запросто.

А ну-ка, что это значит? Правильно. На каждые пять-шесть уничтоженных вражеских целей приходится одна своя. И хорошо, когда эта «своя» цель – просто кусок железа, кремния и пластика. А вот если человек в экоброне?

По этой же причине кибернетические устройства не используются в операциях типа «освобождение и эвакуация», когда речь идет о спасении пострадавших, заложников или очистке населенной сапиенсами территории от просочившегося вглубь противника.

Отправляясь на Глокк, никто из нас не верил, что это – по-настоящему полезная операция. Ясно было: аварийный контур вряд ли спасет рабочих Копей Даунинга.

Таким образом, высадка на Глокке представлялась чем-то сродни эвакуации любимого прадедушкиного рояля с линии огня. Утомительно, чертовски опасно и не очень-то осмысленно. В батальоне шел шепоток, что уж на такое-то дело могли бросить сигомов, пусть бы и возились с иридиевым концентратом.

И вот теперь, посреди разгромленной кухни, каждый из нас наконец-то понял, зачем он здесь.

Это глупый Серж ван Гримм мог открыть морозильную камеру. Сигом – не мог.

Синтетический гуманоид слишком умен. Он чересчур славно оптимизирован для того, чтобы позволить себе лишние движения.

Это глупый солдат вначале делает, а потом думает. Сигом всегда предпосылает действиям выбор по дереву событий. Его выбором был бы переход в следующее помещение.

Что в общем-то мы и сделали. Но лишь после значительного количества лишних движений, одним из которых было обнаружение ребенка неопределенного пола, неопределенного цвета глаз, неведомой судьбы.

Если на войне чему-то обрадовался – жди крупных неприятностей. Потому что ты на войне.

Мы снова тащились по кольцевому коридору. Мне, как первооткрывателю нашей чудесной находки, доверили почетную миссию быть ее персональным лордом-хранителем.

Спасательную капсулу примотали к моей груди при помощи сверхпрочной универсальной крепежной пленки, какой у каждого из нас были десятки метров. Конечно, лучше было бы повесить капсулу с дитятей мне на спину. Так ему было бы безопаснее, а мне – удобнее.

К сожалению, мешали оружейные обтекатели – «Сьюздали» вдоль моей правой лопатки и дальше до самых ягодиц. И могучего «Тандера» – слева, в аналогичной компоновке. Их нельзя было перекрыть спасательной капсулой, иначе лорд-хранитель остался бы без толкового оружия, с одним только огнестрельным пистолетом в кобуре на правом голенище. А это как-то не того.

Поскольку я обладал самой ценной ношей, меня определили в центр нашего, если можно так выразиться, боевого построения.

Впереди шли трое, сзади – тоже трое. Впервые с начала операции я почувствовал себя в относительной безопасности.

Мы обследовали штабной отсек, госпиталь на двадцать коек и процедурную – в задней комнате за госпиталем.

Из всех помещений внутри аварийного контура только госпиталь и процедурная имели собственную систему герметизации. Только в них мы еще и могли надеяться на встречу с живым человеком.

Но нас встретили одни лишь мертвецы.

Герметичная дверь-диафрагма госпиталя была неряшливо прогрызена. Ровно настолько, чтобы в образовавшуюся дыру мог пролезть термит. Нам же, людям, потребовалось пустить в ход вибробуры.

В госпитале, сваленные в одну страшную кучу посреди палаты, громоздились останки. Видимо, некогда здесь лечилось довольно много людей – те, кто получил ранения во время первого нападения кровернов, и те, кому все-таки удалось спастись в пределах аварийного контура.

Что в госпитале случилось на самом деле – я не понял. Кажется, ищейки кровернов что-то вынюхивали, что-то искали. Причем не где-нибудь, а в желудках у мертвецов. Иначе зачем было потрошить трупы?

Койки тоже были искромсаны. Процедурное оборудование разбито. В бубль-ванне с осыпавшейся крышкой плавал яркий резиновый мячик.

Мы вышли прочь, тяжело сопя в две дырочки и помалкивая.

В штабном отсеке было и то как-то легче. Там тоже нас встретили одни лишь трупы, но все-таки сохранившие хоть внешнюю целостность.

Кстати, в штабном отсеке мы нашли два неповрежденных компьютера и даже несколько инфокристаллов. Сержант Гусак с важным видом сгрузил инфокристаллы себе в набедренный карман – в таком точно у меня болталась баночка фуззи-колы.

Еще! Рядом с компьютерами стояла клетка. Обычная клетка безо всяких наворотов.

В клетке лежали две мертвые длинноногие птицы. В общем-то обычные аисты, только цвета какого-то нереального – темно-темно-синего, почти кобальтового. Посинели, видать, от местной атмофсеры.

Больше ничего достойного внимания в штабном отсеке не сыскалось.

Я не могу описать точно, как это началось.

Кажется, первым завелся сейсмодатчик Зага.

Я услышал его сигнал в своих наушниках, перепутал с зуммером захвата цели системой наведения «Тандера» и удивился, у кого это активирован гранатомет. Вроде ведь договорились без крайней необходимости ими не пользоваться?

К тому моменту, когда я сообразил, что это не зуммер захвата, запиликал и мой датчик.

– Отходим к выходу! К радиальному коридору! – рявкнул Гусак.

Я не знаю, как и что он почуял. Ну, все-таки сержант, человек опытный. Мог не только шестое, а и седьмое с восьмым чувства в себе пробудить и выпестовать.

Нас два раза просить не надо было.

Я помню, был слабый хлопок – где-то в районе кухни.

Мы находились примерно в тридцати метрах от радиального коридора, когда с немалым удивлением обнаружили, что пол залит текучей маслянистой жидкостью.

На всякий случай мы подскочили на полметра вверх и полетели на глидерах. Хотя милитумы и сообщили, что жидкость является обычной водой с некоторым количеством низкотоксичных минеральных масел, рисковать не хотелось. Уж больно это было неожиданно: вода – здесь.

Как прикажете это понимать? Какие-то небольшие запасы питьевой и технической воды в аварийном контуре, конечно, оставались. Но пол был залит уже едва ли не по колено! Значит, вода поступала откуда-то снаружи!

Но откуда именно? Контур-то был разрушен только в одном месте, в районе кессонного отсека, верно? И никакой воды там не сочилось!

Значит, где-то появилась вторая пробоина? И сюда поступает… что??? Грунтовые воды? Есть здесь, под Копями Даунинга, подземный водоем? Может, и есть, но я что-то не припомню…

Но главное: если вода поступает через пробоину, значит, кто-то эту пробоину устроил.

Это уже совсем никуда не годилось. Потому что даже термиты не нашли ничего лучше, как подкопаться под кессонный отсек. Даже им было не по силам прогрызть мощную многослойную – и керамитовую, и сталевольфрамовую – рубашку, в которую была одета несущая «линза» аварийного контура.

Так кто же это сделал???

Громкое хлюпанье у нас за спиной свидетельствовало о том, что некто совершенно беспардонным образом, не таясь, преследует нас, скрытый плавным скруглением коридора.

Судя по датчикам, это была «мамаша». И возможно, не одна. Большое счастье, что мы в глидерах и можем лететь над водой. А то нас бы уже так долбануло!

– Тони, Зигфрид, – к бою! Уничтожить преследователя! Джордж, Заг, – наблюдать за левой веткой коридора! Разрешаю применять «Тандеры»!

Мы были уже на пересечении с радиальным коридором. После прогулки по тошнотворному кладбищу, которое представлял собой аварийный контур Копей Даунинга, это место показалось мне почти родным. Теперь требовалось скоренько расправиться с завалом и убираться подобру-поздорову.

Мы с Ченом запустили вибробуры, а Гусак взял «Сьюздаль» на изготовку, прикрывая наши задницы. Воды, к слову сказать, было уже едва ли не до пояса.

В кольцевом коридоре ухнул «Тандер». На несколько голосов завыли «мамаши». Это они умеют!

Потом – несколько выстрелов из «Тандера» подряд. Ох, да это же просто шквал огня! Ребята, вы что – сдурели? Да что же вы там увидели, а?

Все заволокло густым паром. Еще бы! Пять-шесть гранат из «Тандера» должны были разворотить стены, пол, потолок и выпарить целую цистерну воды! Кстати, при стрельбе на малую дальность в закрытых помещениях – и стрелка заодно зажарить. Только экоброня от таких неприятных эксцессов и в состоянии защитить.

И вот тут я почувствовал, как меня потянуло вниз. Что, глидеры сварились? Милитум засчитался?

– Сержант, проход открыт! – отрапортовал Чен, оборачиваясь.

Никто не отозвался. Подозрительно глухо и гулко бухтела «Сьюздаль».

«Неужели под водой?» – догадался я, неловко пытаясь глядеть себе под ноги. Одновременно с этим боковым зрением я приметил, что сержанта Гусака как-то не того… не видать…

Мама моя дорогая!

Мой правый глидер был обвит полупрозрачным щупальцем. Казалось, сама вода потемнела, сгустилась и тащит меня вниз. Да с такой силой, что антигравитационные движки глидеров ничего не могут сделать! Вот и милитум каким-то занебесно равнодушным тоном об этом предупреждает…

Разумеется, думать тут было нечего. И некогда.

Удивляюсь, как я вообще себе не отстрелил глидер вместе с ногой. Активные пули из моей родной «Сьюздали» исполосовали непроглядную, затянутую паром воду вдоль и поперек.

Полагаю, именно своей панической пальбой я спас жизнь сержанту Гусаку.

Подводный монстр – а может, точнее было бы сказать «монструозное продолжение кроверна», – на некоторое время утратил (утратило?) стабильность структуры и выпустил Гусака.

После чего тот не замедлил вылететь из воды, как ошпаренный.

Вот теперь стало слышно, как он орет. Раньше вода глушила наш стандартный диапазон, сержанту до нас было не докричаться.

Орал Гусак не то от радости, не то от испуга. А скорее всего от взрывчатой смеси этих несовместных эмоций.

А за его спиной – там, где тонул во мраке кольцевой коридор, – вырастал… вырастало… да я не знаю и знать не хочу!

Я мгновенно отлетел к стене, чтобы выбрать выгодную позицию для стрельбы. Не мог же я стрелять сквозь Гусака – хорошо хоть на это мне соображения хватило. Могло бы и не хватить, между прочим.

Пока левый обтекатель экоброни раскрывался, услужливо подставляя мне спусковой рычаг «Тандера», я молотил по омерзительному видению из реактивного автомата. А когда в мою левую ладонь наконец ткнулся спусковой рычаг, я дернул его без перерыва трижды.

Я понял, почему ребята – Тони, Заг, Зигфрид – так щедро гасили из «Тандеров». Иначе реагировать на эту херовину было просто невозможно. Даже будь я уверен, что твари хватит одной пистолетной пули, я все равно предпочел бы выжечь ее ионной струей из сопел десантного катера.

Четыре глаза, расположенные в вершинах ромба. Или, скорее, то, что можно было бы назвать «глазами» – фиолетовые круги, внутри которых – чернота.

В центре ромба из «глаз» – крестообразная щель, по краям которой быстро-быстро суетятся в нескончаемом беге с препятствиями сотни мелких щупиков.

Далее четыре неожиданно массивные, тумбообразные конечности.

Две конечности уходили под воду и где-то там упирались в пол. Но самым отвратительным, несообразным с человеческим восприятием было то, что две другие упирались в потолок.

Чувствовалось, что этому существу совершенно все равно, как именно перемещаться, – пожалуй, с равным успехом оно могло бы двигаться, упираясь своими раскоряченными лапищами в стены.

Было в этом что-то паукообразное, хотя, строго говоря, на паука тварь похожа не была.

За остальные части тела я расписываться не берусь – они скорее домысливались, нежели действительно были мною увидены. Тело, например, показалось мне составленным из каких-то бахромчатых оборок алого и фиолетового цвета.

А еще у него, возможно, были не только ходильные конечности, но и длиннющая хватательная лапа – или все-таки хвост? – которая как раз и летела точнехонько в спину Гусаку в тот самый момент, когда ее раскрошили активные пули моей «Сьюздали». Ну а гранаты «Тандера» окончательно покончили с этим ходячим тестом на трусость.

Гусака мягко отшвырнуло взрывной волной на Чена. Это было хорошо – я, как-никак, повторно спас сержанту жизнь.

Может, удастся все-таки отхватить «Огненный Крест» не посмертно, а, так сказать, очно?