Познавательная прогулка

Максим Чатов пригласил Ирину на прогулку по кладбищу. Честно говоря, вариантов было немного. В кинотеатр они уже ходили несколько раз на предыдущих свиданиях, до начала сеанса сидели в самом популярном в городе кафе «Пион». Городской сквер был перерыт, там собирались строить многоквартирный элитный дом. Лабиринт Тричопки они уже посещали, зашли вглубь и не спешили выбраться обратно, увлекшись телячьими нежностями, больше и делать было нечего. Бывало, правда, приезжали на гастроли столичные театры, но в то лето почему-то ничего подобного не намечалось.

Один раз они ходили на городской вокзал, там чудом сохранилась стена с барельефом советского периода, на котором были изображены одухотворенные лица советских граждан – участников социалистического строительства. Это был социальный срез советского общества: рабочий в комбинезоне и в кепке с огромным гаечным ключом в руках, колхозница в косынке с тремя колосками пшеницы, интеллигент в круглых очках с тубусом и циркулем, а также пионеры в красных галстуках – мальчик и девочка. Блеклые задние фоны (соответственно цех, поле, библиотека и школа) со всей очевидностью свидетельствовали, что герои позировали в разных местах и не одновременно, и перенесены на одну поверхность воображением художника. Но связь между ними являлась очевидной – это были счастливые лица строителей нового общества. Ирине было двадцать три года, про СССР, а также про ответственность и радость принадлежности к пионерской организации она читала в учебниках. Максим был старше Ирины на двенадцать лет, но он тоже не успел вступить в пионеры. Правда, новейшую историю страны он знал хорошо, поэтому увлеченно в течение часа рассказывал ей про исторический контекст развала Советского Союза, пока они пили кофе и ели бутерброды с засохшим сыром, стоя за круглым столиком привокзального буфета в зале с барельефом. Особенно Ирину потрясла история о том, какой, как оказалось, контекст усматривали в барельефе власти на определенном этапе строительства лучшего будущего. Так, колхозница с тремя колосками в свое время навела чекистов на мысль о намеке на закон «О трех колосках». Художника к тому времени в живых не было. Вроде и расстреливать некого, только решить вопрос с барельефом (например, дорисовать еще несколько колосков или вложить ей в руки серп), но в конце концов пришли к выводу ничего не менять, только прислушиваться к комментариям горожан по поводу изображения для изобличения неблагонадежных. Во время кампании по «борьбе с безродным космополитизмом» барельеф все же немного «подправили», уж больно печальный взгляд был у интеллигента в круглых очках, не соответствующий его широкой улыбке настолько, что вкрадывалось подозрение о ее вымученности.

Максим на свиданиях совмещал статус влюбленного с ролью профессионального гида. Информация лилась из него свободным потоком, даже эротические фантазии, захлестывавшие его во время встреч с Ириной, не служили помехой для связной речи и стройной мысли. А это было непросто.

Самое запоминающееся свидание было, когда Максим пригласил Ирину посмотреть на собственноручно созданный ветрогенератор. Он стоял на его ферме, в трех километрах от города в сторону областного центра. Ветрогенератор обеспечивал электроэнергией овощные парники Чатова и его деревянный одноэтажный домик. Устройство ветрогенератора и система подачи энергии само собой были интересны, но особо запоминающимся это свидание стало не из-за этого, а оттого, что в ту ночь Ирина осталась у Максима на ночь, и они впервые занимались любовью до сладостного изнеможения. Максим бы повторял именно это свидание вновь и вновь, но эта стадия отношений требовала относительного разнообразия.

И вот теперь прогулка по кладбищу.

– Ты точно не испытываешь дискомфорта здесь? – спросил Максим.

– С тобой мне нигде не страшно, – предсказуемо ответила Ирина, на всякий случай крепко ухватив обеими руками плечо своего возлюбленного. Она не преувеличивала, всем своим видом Максим излучал надежность. Он был выше среднего роста, худой и жилистый, с уверенными движениями и цепким взглядом. Ирина была на голову ниже, тоже худенькая, лучше сказать, «тоненькая», с темно-русыми волосами и мальчишеской стрижкой. Она смотрелась рядом с ним как подросток, как младший товарищ рядом с авторитетным старшеклассником, использующим прогулки по погосту для самоутверждения.

Территория кладбища начиналась недалеко от фермерских владений Максима. За широкими черными воротами чуть левее располагалось одноэтажное здание администрации с пристроенной гранитной мастерской. Далее три аллеи тянулись вглубь, но Максим и Ирина миновали ближайшие две аллеи от здания администрации и направились к крайней, в самом начале которой было несколько цыганских могил. «Штефан, сын Янко», «Флорика, дочь Тамаша», «Лала, дочь Янко», – читала Ирина на черных могильных плитах. От этих ухоженных могил веяло не просто печалью и покоем, но и торжественностью. «Это из-за Штефана, сына Янко, – предположила Ирина, – он держит в руках гитару, как будто стоит на сцене, через секунду начнет перебирать струны, а Флорика и Лала затянут цыганскую песню».

«Интересно, – размышлял Максим, – все представляют себя в гробу, находясь на кладбище? Это же как тренировка, воображаешь себя мертвым, зарытым под землю в тишине и глубоком смирении, в тоске по несбывшимся надеждам, нереализованным возможностям, в отчаянии от осознания того, что ничего уже изменить нельзя».

– У нас, к сожалению, нет музея. Поэтому это место в своем роде его замещение. Где ты еще в городе увидишь скульптуры? Гипсовые полуразвалившиеся фигуры в бывшем пионерлагере не в счет. Посмотри сюда… Вот здесь погребены члены так называемой Грибоберовской группировки. Обрати внимание, на всех могилах дата смерти – 90-е годы.

По обеим сторонам аллеи были мемориальные комплексы одного типа. Примерно по пятнадцать с каждой стороны. В центре комплекса была мемориальная скульптура, изображающая молодого человека не старше тридцати лет, вокруг выстраивался остальной ансамбль в виде скорбящих дев или ангелов, плачущих у креста. Максим и Ирина прошлись немного вперед и остановились у одного из мемориальных комплексов, который заметно выделялся на фоне других. Там была скульптура человека постарше, лет сорока пяти, сидящего на троне. С обеих сторон чуть позади трона были скульптуры поменьше, одна – смерть с косой, другая – ангел. Это были весьма оригинальные аллегории скорби и одиночества, поскольку у смерти под капюшоном была маска-балаклава, подозрительно похожая на омоновскую, а у ангела за спиной висел автомат Калашникова.

– Здесь похоронен Вова Ураган, – пояснил Максим, – наверняка ты слышала его имя. В 90-е он был реальным хозяином города. Ему платили за покровительство все торговые точки, городской рынок, челночники. Когда все государственные институты деградировали, он стал реальным судьей, арбитром и даже органом социальной защиты. Он реально правил городом в 90-е. Единственным автономным островком был наш деревообрабатывающий завод, наш местный «Газпром» (если рассматривать удельный вес доходов ДОЗа в совокупности доходов всех предприятий города). Вот тут-то он и перешел красную черту, когда попытался подчинить лесозавод. Власти скушали его дерзость, когда Ураган и его команда ограбили японских туристов, остановившихся в городе из-за поломки автобуса. Не было серьезной реакции и на стрельбу в ресторане, когда пьяные бандиты устроили состязание в меткости. А вот наезд на лесозавод… Такой беспредел власти пропустить не смогли. Правоохранительные органы получили подкрепление из области, Федерального округа и Москвы. Самое интересное, вдруг обнаружилось, что фактический материал, для того чтобы возбудить серию уголовных дел, искать не пришлось, все и так было, тихо документировалось оперативными службами и ждало своего часа. Меньше чем за полгода группировку Урагана снесли. Кого-то посадили, кто-то пал в перестрелке. Сам Ураган в войнах уцелел, он был в бегах, найти его не могли, но он сам ушел. Ушел тихо, в кайфе, умер от передозировки героином.

– Видно, хоронили его с помпой, – вставила Ирина.

– Это отдельная тема. Когда узнали, что Ураган умер, в обществе впервые за долгие годы развернулась дискуссия, позволить ли его хоронить на нашем кладбище. В последний раз такая горячность дискуссий наблюдалась в нашем городе, когда Ленин апрельские тезисы озвучил. Часть общественности настаивала, что его надо похоронить подальше, потише, под неприметной могильной плитой, чтобы не искушать перспективную молодежь, делающую выбор между преступной карьерой и институтом. Другие говорили, что это не по-христиански. В конце концов, именно Ураган настоял на нейтральном статусе кладбища в начале 90-х, внес огромную сумму на строительство крематория на территории, отменил поборы с работников погоста, да и директора кладбища – Юрия Рюмкина – именно он подобрал как равноудаленного от всех неформальных центров власти. В общем, его разрешили тут хоронить. «Братва» сделала это скромно и без шума, но через год воздвигла этот мемориальный комплекс. В целом понадобилось всего пять-шесть лет, чтобы эта аллея заполнилась. Иногда сюда приходят люди, чтобы вспомнить 90-е, свои острые ощущения, переживания, молодость, в конце концов… В этом заключается парадокс ностальгии: люди тоскуют даже по страшным периодам своей жизни, давая волю выборочной памяти.

– Отлично, Максим! Я окреп в своем мнении предложить вам сотрудничество. Вы могли бы быть прекрасным гидом по этому месту.

Максим и Ирина обернулись. За спиной у них стоял пухленький мужчина лет пятидесяти, на нем был клетчатый клубный пиджак, не совсем уместный для посещения кладбища.

– Ищете новые формы доходности, Юрий Карлович? – спросил Максим. – Ириш, это Рюмкин Юрий Карлович, он тут директор.

Рюмкин вежливо кивнул девушке.