Ныне, расположившись во дворце ромейских императоров, Дандоло наслаждался победой, вкушая ее настолько, насколько позволяло ему его больное дряхлое тело. Его телу победа досталась слишком поздно, но бодрому, неукротимому духу, готовому к ожиданию и жертвам, она досталась вовремя. Она поставила, нет не точку, а восклицательный победный знак, закончив цепь многолетних интриг и заговоров. Именно этой победой наградил его Бог за терпение.

Латинский правитель Влахерона, сидящий в тишине огромного помещения, заполненного книгами и предметами искусства из золота, слоновой кости и серебра, был почти счастлив. Энрико Дандоло много лет не чувствовал того, что другие обозначали этим странным и слишком много значительным, но слишком мало понятным словом, но сейчас он был совсем близок к тому, чтобы назвать себя счастливым. В камине горел огонь и больное стариковское тело, укутанное в нежное покрывало, наконец-то согрелось. Дандоло дал знак слугам, что они могут идти. Хорошо вышколенные слуги, привыкшие следить за каждым жестом дожа и угадывать любое его желание и настроение покинули комнату, закрыв за собой двери. Они расположились в внешней стороны дверей, чтобы, если понадобится, в момент явиться на зов слепого требовательного их хозяина и удовлетворить любое его желание. Слуг дож выбирал сам, и они годами преданно ему служили, следуя за ним, куда бы он ни направлялся. Это давало им не просто щедрое содержание, но уважение. Их авторитет был настолько велик, что никто не мог, ни хитростью, ни подкупом, получить от них хоть какую-то информацию, хоть какой-то ответ на вопрос, который всех в Европе – и Папу Иннокентия III, и предводителей похода на Восток – так волновал: почему же все-таки Дандоло присоединился к крестоносцам? Они бы еще понимали, если бы можно было предположить, что только из-за денег, но ведь не только… Так и гадали, не в состоянии до конца понять его.

У крестоносцев были и пехота, и кони, и боевые вооруженные рыцари, имена которых перечислялись в книгах аристократов европейских королевских дворов, но у них не было ни кораблей, ни людей, которые бы могли переправить их через море к берегам Египта – именно там должна была начаться, а вернее, продолжиться, Святая война: война, которая должна была длиться до полной победы из окончится в освобожденном Иерусалиме, на Гробе Господнем. За разумную цену в 85 000 золотых марок, крестоносцы будут обеспечены питанием и доставлены в Святую землю – пообещал дож, держа лицо в тени и оправдывая это слепотой и нежеланием смущать собеседников белыми зеницами пустых старческих глазниц. У крестоносцев не было таких денег.

Грубые честолюбивые бароны были больше склонны к грабежам, междоусобной вражде, рыцарским турнирам и войнам, чем к торговле. Их богатств, награбленных или наследных, для великого похода было недостаточно. О том, что у крестоносцев нет средств, венецианский дож знал задолго до того, как к нему обратились Бонифаций I Монферратский и Балдуин IX Фландрский. Они безапелляционно потребовали отложить договоренную выплату и не задерживать передачу кораблей армии крестоносцев, которая уже прибыла на побережье Венеции. Предводители похода считали, что этого требования достаточно, чтобы заставить слепого старика отступить и простить им недостающие 35 000 золотых марок. А он – сделал вид, что да – достаточно. Он все устроил, чтобы никто не сомневался в том, что угрозы сломили волю старика.

Венецианский флот доставил находящихся в прекрасном расположении духа крестоносцев на соседний остров Святого Николая и высадил их там под каким-то предлогом. Некоторое время венецианцы снабжали армию крестоносцев едой, напитками и дровами, поддерживая в них это чувство праздника. Но в одно прекрасное утро корабли не появились. Голодные крестоносцы почуяли беду – костры не горели, а полевые казаны были пусты. Ни на следующий день, ни потом никто так и не появился.

Остров окружало море – безбрежное и холодное, и крестоносцы, как все люди, склонные к внезапным переменам настроения и крутым решениям, впали в отчаянье и начали обвинять друг друга за плачевное состояние, в котором они находились. Наконец, терпеть уже было невмоготу и их представители, голодные и замерзшие, появились перед Дандоло. На этот раз говорили они тихо и примирительно – они понимали, что их обвели вокруг пальца, и смиренно попросили дожа простить их. Столкнувшись с голой правдой, они поняли, что без венецианцев и их флота им никуда не добраться.

Избавленные от напыщенного чувства ложного превосходства и переполненные новым для них чувством уважения к венецианцам, которых ранее презирали, крестоносцы были готовы слушаться старика. Но сначала они хотели есть и пить, и еще – хотели согреться, и совсем не желали вспоминать о том, что их заставило отправиться в столь далекий и путь.

– Корабли вы получите, а долг будет забыт, но только после того как войска крестоносцев войдут в хорошо укрепленный город Задар на берегу Адриатического моря, – сказал старик и поднял голову, прислушиваясь к реакции собеседников.

Некоторые предводители отказались поднимать оружие на христианский и католический город, к тому же являющийся владением венгерского короля Имре – союзника Папы в их походе, но большая часть военачальников быстро согласилась с предложением дожа. Так армия Четвертого крестового похода прошла проверку на военную силу и слаженность действий, но, прежде всего— на послушность.

Жители и стража города тщетно попытались защитить себя хоругвями с крестом и монограммой Христа, которые они подняли на крепостных стенах, надеясь, что войска Христа не пойдут на христианский град. Но ни одна армия не является Божьим войском, и ни один город не является Божьим городом. Город – это люди. Город грабят, а людей убивают – без лишних вопросов, без раскаяния и страха. И хотя 11 ноября 1202 года войска крестоносцев пошли на город без воодушевления, они одержали победу.

15 ноября довольные крестоносцы грабили город и делили добычу и их сомнения и беспокойство исчезли без следа. Тем не менее, обещанная цель похода и далее привлекала и манила вооруженных паломников. Недовольные крики пьяных крестоносцев все чаще прерывали совещания предводителей, проходившие в шатрах, в зимнем лагере, разбитом на перед стенами занятого города.

На крепостных стенах реяли стяги Венецианской республики, а венецианские торговцы и моряки составляли списки товаров на городских складах и поставляли в город чиновников и судей, которые должны были служить новой власти. Появились слухи, что Папа Иннокентий III очень разгневан из-за того, что крестоносцы вместо того, чтобы идти на мусульман, занимают христианские города – именно те, которые прилежно и регулярно дают души и пожертвования во благо Папского Престола. Вскоре после этого было объявлено и почти сразу подтверждено, что вся армия вместе с предводителями и Дандоло была отлучена от Святого Престола и не будет допущена к святым тайнам и причастию. Говорили, что Святой Отец настолько зол, что собирает новую армию и уже готов к кровавой расправе над непослушными крестоносцами и Энрико Дандоло.

Смятение и беспокойство, подпитанные разговорами и слухами, проникли в ряды крестоносцев. Святая война началась не так, как предполагалось, а знаки креста на одежде, доспехах и оружии больше им не принадлежали – их душам грозили муки ада. Об адских муках можно было пока не думать, так как точно о них ничего не было известно и наступали они не сразу, но вот угроза столкновения с великой военной силой, которая под теми же папскими знаменами, что развивались сейчас над Задаром, может пойти теперь на них, ужасала и заставляла трепетать.

Предводители крестоносцев совещались с дожем и искали способ исправить и изменить неприятный и нежелательный ход событий. Те, что были слабее и ниже статусом, предлагали вернуть Задар венграм и как можно быстрее договориться и помириться с Папой. Они предупреждали, что от бездействия и застоя в рядах армии начались волнения, что в лагере миссионерствуют монахи, верные Риму, которые подстрекают крестоносцев на бунт, пугая их адским огнем, и только вопрос времени – когда же сбитые с толку солдаты восстанут против своих вождей и поднимут на них оружие. Так говорили мелкие дворяне, которые были недовольны потерей времени, боялись за свои имения, оставленные без присмотра и защиты, и опасались, что соседи воспользуются возможностью ограбить и присвоить владения тех, кто проклят Церковью. Более могущественные знатные аристократы склонялись в сторону Дандоло, его флота и дукатов, и не хотели признавать поражение. Они предлагали повесить самых громких бунтовщиков, а остальным пообещать новую добычу и более высокие платы.

В просторном, хорошо охраняемом шатре, над которым вопреки папскому запрету развивался белый стяг с крестом, было шумно – люди без доспехов, закутанные в шубы и теплые мантии, говорили громко, то и дело перебивая друг друга. Огонь, горящий в полевых жаровнях, гас от порывов сильного ветра, дувшего с моря, и пажам в жилетах с гербами своих хозяев приходилось часто подкидывать уголь. Энрико Дандоло, которого, казалось, не интересовала шумная дискуссия, которая все дальше уходила от главного повода, из-за которого и была затеяна, грел озябшие, сухие ладони и подавал слугам знаки, чтобы те быстрее разливали сладкие и ароматные кипрские вина, распаляющие страсть и мутящие разум.

– Господа христиане, это простое недоразумение. Мы не должны тратить на него свое время и истощать себя дискуссиями, которые могли бы привести нас к конфликтам и гибели. – произнес старик ясным и рассудительным тоном, который совсем не вязался с его немощной внешностью.

– Высокая цель остается, а милостивый Святой Отец пересмотрит свое решение, принятое им из-за плохих и коварных советников, неприятелей веры и священного дела, которому мы клятвенно преданы, – говорил старик, лицо которого было скрыто под мягким теплым капюшоном, отороченным светлым мехом. Пока он говорил, его длинная, редкая и совсем седая борода, падающая на впалую грудь, двигалась в такт словам, скрывая челюсть, где давно уже не осталось здоровых зубов, а лишь кривые обломки, какие бывают у детей-уродов и идиотов.

– Прежде чем мы, к ужасу безбожников, высадимся на берега Святой земли, мы должны выполнить еще одну задачу, – продолжил Дандоло, – отсюда мы отправимся в Царьград.

Тишина, сопровождавшая слова дожа, сменилась громкими и веселыми криками, в которых, как это ни странно, не было удивления. Ободренные спокойствием старика и его уверенным тоном, за которыми могло стоять правильное продуманное решение, возбужденные большим количеством выпитого без воды и закуски красного вина, крестоносцы громко радовались, еще не успев ни даже спросить себя, а зачем они идут в Царьград и почему вдруг изменилась цель их похода? Воспользовавшись всеобщим воодушевлением, Дандоло продолжил убеждать воинов, уверенный в том, что кто-нибудь из них рано или поздно потребует объяснения.

– Здесь, среди нас, находится человек, с которым поступили очень несправедливо. Наш путь – это борьба со злом, и для Бога нет более угодного дела, чем защита слабых и пострадавших за правду. Мои слова слабы и могут вам показаться неискренними и неубедительными, поэтому я прошу разрешить, чтобы к этому уважаемому собранию аристократов обратился мой друг – христианская душа, находящаяся сейчас в бедственном положении. Это Алексей— настоящий наследник Ромейского царства, сын вероломно свергнутого, ослепленного братской рукой и брошенного в тюрьму Исаака II Ангела, законного греческого царя.

Пока Дандоло говорил о судьбе свергнутого и искалеченного правителя и произносил его имя, он сдвинул с лица капюшон и открыл мутным взглядам крестоносцев свои слепые глаза, показывая на себе, какая страшная судьба была у Исаака. Большая часть рыцарей впервые видела лицо и темные уродливые глазницы Энрико Дандоло. Это сморщенное старческое лицо нездорового серого цвета, отмеченное долгой слепотой, имело выражение стойкости и было лицом человека, который с помощью воли возместил то, что не было дано его телу. По его чертам нельзя было определить, как дож выглядел до того, как старость, слепота и долгая жизнь вытравили из него все человеческое и живое. Это, скорее, была маска, а не лицо, маска горьких воспоминаний. Но тем не менее, дож, с беззубым ртом и редкой бородой, слепыми глазами, слабый и почти неподвижный, управлял вниманием и волей крепких и грубых, хорошо вооруженных людей, собравшихся в шатре.

После того как дож произнес последнее слово, слуги приподняли полотняную дверь и в шатер вошел Алексей Ангел, сын и наследник свергнутого ромейского императора Исаака II. Это был смуглый мужчина средних лет, с аккуратно подстриженной темной бородой, с черными жгучими волосами, уже редеющими на висках, державшийся неестественно прямо. На чистом и высоком его челе сияла золотая диадема с идеально круглой жемчужиной, также, как и чело гладкой и чистой. Его большие, глубокие черные глаза с беспокойным и неуверенным взглядом выдавали в нем человека, познавшего, что такое унижение и страх, к которым его не готовили в парках и дворах царского дворца во времена безоблачного детства. Он был одет по ромейским обычаям в длинное пурпурное платье и пурпурную мантию, переброшенную через руку. Одежда ему шла, подчеркивала его изысканность и достоинство и в ней он казался выше и тоньше.

Алексей долго и безрезультатно ездил по европейским королевским дворам, умоляя могущественных и равнодушных правителей Запада вернуть ему престол. Будучи перебежчиком и изгнанником без наследства и отечества, он истратил и распродал те небольшие средства и украшения, которые смог взять с собой, когда бежал. А оставшись без золота, он потерял и остатки величия.

Жил он бедно, без всякой уверенности в завтрашнем дне, зависел от чужой милости и внимания. Его показывали любопытным европейским аристократам и их гостям не как принца в бедственном положении, а как редкую экзотичную зверюшку. Длительное изгнание его изменило – он стал коварным, любящим выпить человеком, который в вине пытался утопить горечь, досаду и жалость к себе. Поскольку у него не было дорогой одежды, в которой он мог бы появиться перед родовитыми крестоносцами, Дандоло, готовя его к встрече с баронами, приказал портным сшить ему платье, которое напоминало бы о его высоком происхождении и потерянной власти. На наследнике были роскошные богатые украшения, позаимствованные из венецианских ризниц, золотой пояс, расшитый рубинами, а на поясе – кинжал в перламутровых ножнах, больше похожий на украшение, чем на оружие.

Алексей учтиво поклонился удивленным крестоносцам, впечатленных его появлением и поведением, которое говорило о врожденной и приобретенной уверенности. Глядя на этого человека, который необычно выглядел и держался, грубые крестоносцы понимали, как должен выглядеть ромейский император, легендарное существо – другое, более ценное, чем остальные люди. Наследник ромейского престола узнал Бонифация Монферратского, единственного из предводителей крестоносцев, кто был немного посвящен в намерения и планы Дандоло: дож относился к нему с каким-то отцовским чувством симпатии и снисходительности. Он подошел к нему, как к старому приятелю, и опустил свою бледную нежную руку принца, рожденного в пурпуре, на плечо латинянина, одетого в мягкую, хорошо скроенную шубу, украшенную голубыми и красными лентами.