Глава 2. Улыбка капитана

Вовсю светило яркое зимнее солнце.

Между солнцем и населённой городской землёй на пронзительно голубом небе выделялись сиянием золота приподнятые купола многочисленных церквей и церквушек; издалека, с невидимой городской окраины, доносился весёлый перезвон.

Прозвучал громкий, густой голос близкого большого колокола.

Чёрный лом ударил острием в блестящий лед, вверх и в стороны полетели прозрачные крошки льда, и, как результат этого ловкого удара, послышался лязг металла о металл.

– Вот как надо, земеля!

Молодой и румяный мужчина был счастлив.

В распахнутом полушубке, из-под которого виднелся щедро расстёгнутый ворот белой рубашки, чуть прикрытый тёплым шарфом, в достойном воскресном костюме Дима с улыбкой продолжил разбивать ледяную корку у себя под ногами, ловко поддевая ломом с твёрдой земли звенья танковых гусениц.

Рядом с Димой на просторной площадке, огороженной забором с колючей проволокой, зябко переминались молодые солдаты. Каждый из воинов держал в руках фанерную лопату.

Бумкнул колокол с другой церквушки, и в очередной раз Димин лом врезался в лёд под ногами; продребезжал малый колокол дальнего храма, того, что с северной городской стороны, – и вновь удачливый Дима отколол громадный кусок снега и льда, а вместе с ним – ещё один гусеничный трак.

Женские ладони со стуком опустили на богато накрытый обеденный стол глубокую суповую тарелку. Из тарелки шёл пар.

В лучах всё ещё оптимистически яркого, но уже усталого, совсем не утреннего солнца по пушисто заснеженной окраинной улице, переваливаясь с боку на бок по колее, ехал пожилой чёрный «Гелендваген».

Около одного из деревянных домиков «Гелендваген» остановился, из него вышел Дима. Он с улыбкой огляделся по сторонам, большой меховой рукавицей заботливо смахнул снег с крыла своего подержанного автомобиля.

Сквозь ветровое стекло Дима подмигнул маленькому футбольному мячику, который продолжал качаться на зеркале заднего вида.

Едва Дима, распахнув дверь и пригибаясь, вошёл в кухню, от стола поднялась и направилась к нему жена Аннушка – женщина молодая и крупная, в тёплом красивом халате, с добрым, приветливым лицом.

– Ну вот, наконец-то…

– Ого! Вот это я вовремя!

Дима хлопнул ладонями, обнял Аннушку, закружил по кухне.

Та вроде как засмущалась, освободилась из его объятий, поправила скатерть.

– Ждала тебя, подгадывала, в окно всё смотрела, после того, как ты позвонил-то…

Стол был полон сытной домашней едой, стратегически выделялись изобильно налитые тарелки с дымящимся борщом, на деревянном узорном подносе ждала своей очереди горка нарезанного хлеба, чёрного и белого. В банке с ложкой сияла недавним холодом сметана, на отдельном маленьком блюдце дышал аппетитным предназначением очищенный чеснок, составляя приятную компанию порезанной на четверти луковице.

Дима повесил на гвоздик около двери полушубок и шапку, ополоснул руки под кухонным краном. Аннушка с улыбкой подала ему полотенце.

Привычно тихо пододвинув к столу стул, Дима кивнул в сторону детской.

– Митька спит уже, что ли? Вы-то с ним поужинали?

Так же аккуратно и степенно, во многом манерами похожая на мужа, Аннушка села рядом с Димой за стол, поднесла к щеке полную руку.

– Ты ешь, ешь, не беспокойся… Мы покушали.

Светловолосый, высокий, чертами лица и фигурой напоминающий футболиста Булыкина, Дима так азартно и с аппетитом ел горячий борщ, что Аннушка не выдержала – ласково потрепала его по взъерошенной голове.

– На второе я тебе пельменей сегодня сделала, из телятины, да баранинки ещё немного добавила…

Дима с пониманием кивнул, нетерпеливо откусывая от хрустящей горбушки.

– Представляешь, к полковнику сегодня еле успел! Он с утра куда-то с семьей собрался, а тут я! Добро мне сразу же дал. Безо всяких, говорит, вопросов, забирай бросовый металл… Только, говорит, условие: в эти выходные вывози всё. У них же там склад позапрошлой зимой сгорел, а сейчас у военных землю отбирают под пенсионный фонд, вот полковник и предупредил, что только на один день меня с ребятами на территорию пустит. Да ещё и своих бойцов дал, ну, мы с ним по-тихому договорились… Хороший мужик, жаль, что с понедельника его переводят на подсобное хозяйство, к поросятам.

Стукнув ложкой по краю тарелки, Дима белозубо улыбнулся Аннушке, хрустко откусил от луковицы.

– Танкисты ушли, а брошенного металла после них там масса осталась. Одних траков замороженных тонн семь! Мужики колотили, да и я в удовольствие ломом помахал.

Внимательно слушая мужа, Аннушка с заботой двигалась по кухне.

– Димуль, может водочки тебе? Под борщ, а?

Лукавя взглядом, Аннушка качнула в руке запотелый графинчик с тонким золочёным ободком.

– Ты что?!

Дима даже слегка закашлялся, отмахиваясь от такого несвоевременного предложения.

– Ну, Ань, какая же водочка! Ты тоже даешь! Завтра же у меня футбол! Мужики без меня никак не справятся… Я ж лучше всех у нас в команде, куда они без меня-то? Мне подремать бы сейчас, после морозца-то, да после такой еды. Э-эх, молодец ты у меня!

Дима встал из-за стола, сыто поглаживая живот, и тут же уютно опустился на близкий диван с пультом от телевизора в руках.

– Анют, как Воробьевы-то позвонят, что собрались к нам, так ты толкни меня, ладно? Только Тоньку предупреди, что я пить не буду, ну, объясни, футбол, мол, у меня завтра. Я ведь в нашей команде – главный забивала.

Всё ещё храня рассеянную улыбку на добром красивом лице, Аннушка занялась послеобеденным мытьём посуды.

Утомлённый хорошим дневным делом и горячим борщом, Дима быстро заснул.

Спортивный телеканал бормотал что-то торопливое про автомобильные гонки в далёких капиталистических странах. Аннушка убавила звук и заботливо укрыла мужа большим ватным одеялом.

Глава 3. Тропические интриги

А в это время на почти другой стороне земного шара начал созревать государственный заговор.

Впритык к одной из стен просторного правительственного кабинета Заместителя Министра Спорта Государства Антигуа, к той самой стене, где разместились огромные высушенные челюсти акулы, был придвинут изящный столик. На нём еле уместился панцирь морской черепахи, а рядом, в роскошном кресле у стены, ну, у той самой, что с челюстями, вот уже третий час сидел Претендент – молодой мужчина густо-чёрной негритянской наружности, со смышлёным взглядом, в блестящем пиджаке и ярко-красном галстуке.

Сначала он был задумчив и находился в роскошном кабинете один, а потом – разговаривал с посетителями.

На исходе третьего часа государственных бесед перед Претендентом возник, опираясь на трость, Судья. Он был высок, худощав, чисто бритый череп Судьи сильно блестел в неэкономном электрическом свете. Выпуклые глаза Судьи казались внимательными и беспощадными.

– Мои друзья рекомендовали вас, Пьер, как самого честного судью в мире…

Претендент прикоснулся пухлыми губами к роскошной сигаре.

– Я сожалею, что тяжёлая травма поставила на вашей блестящей футбольной карьере нелепый крест. Но у меня хорошие связи в Европе, и я решил дать вам возможность еще раз напоследок проявить себя на очень высоком уровне. Вы, конечно, понимаете, Пьер, о чем я сейчас говорю…

Судя по всему, Судья прекрасно всё понимал, поскольку на его глазах моментально выступили слёзы и начали стремительно и прозрачно течь по его суровому спортивному лицу. Полностью согласный со справедливой речью Заместителя Министра Спорта Государства Антигуа, Судья Пьер горестно кивал, тяжко при этом вздыхая.

Поднявшись из кресла, Претендент подошёл к высокому окну и вытер своим белоснежным платком собственную потную шею. Следующие его слова чрезвычайно удивили Судью, причём настолько, что изобильные слёзы враз пересохли, оставив на морщинистых щеках арбитра жалкие влажные следы.

– Мы играем хорошо. И это очень плохо. Матч должен быть проигран! А Министр… – Претендент по-пистолетному направил сигару в грудь изумлённому Судье, – …а наш дряхлый и неразумный Министр Спорта после проигрыша сборной команды Антигуа по футболу просто обязан будет уйти на пенсию!

Глава 4. Основной состав

В редакции районной газеты на деревянной табуретке, прямо напротив румяной пышной девушки, менеджера рекламного отдела, уверенно разместился, разговаривая о личных делах, Сантехник Моржансон – коренастый сорокалетний еврей, чрезвычайно похожий на коренастого сорокалетнего еврея.

Девушка читала слова на немного помятом листе бумаги и привычно справедливо укоряла при этом пришедшего к ней за помощью человека.

– Я так и знала! Опять вы с таким текстом! Да про вас уже все женщины в нашем городе знают!

Сантехник Моржансон сохранял спокойствие и веру в силу печатного слова.

– А ты, Зина, дай объявление и в областную прессу! Пусть другие дамы интерес проявят. Не могу же я зарывать свой талант, скажем так, под одеяло. Люди должны знать… всё должно использоваться сугубо по назначению…

Девушка устала, она, хоть и была вот уже второй год немного по-рекламному цинична, но всё равно некоторые тексты, способствующие, по мнению их авторов, более успешному продвижению провинциальных товаров и услуг, её бесили.

Зина продолжала читать, демонстративно закатывая круглые глаза:

– «Для серьёзных и продолжительных интимных отношений… ищет женщину…» И про ваши сантиметры тоже опять писать?

Сантехник крякнул, но не устыдился.

– Как всегда, Зинаида! Обязательно. Между порядочным мужчиной и остальными женщинами всё должно быть честно!

Вынужденно выполняя профессиональный долг, девушка – рекламный менеджер Зинаида продолжила читать бессмертные строки объявления:

– «Симпатичный, рост сто шестьдесят пять сантиметров, постоянно и сознательно занимается спортом…» Всё! Завтра до обеда можно будет оплатить, сегодня наша бухгалтерша поехала сапоги в ремонт сдавать.

И только эти её слова взволновали морально устойчивого Моржансона.

– Нет, Зин! Завтра я никак не могу! У меня ж футбол! Ты прими, пожалуйста, деньги за объявление у меня прямо сейчас, а квиточек потом выпишешь…

Тем же днём в том же самом небольшом городе, где жил правдивый Сантехник и где было штук двадцать православных церквей, в кабинете директора школы, прямо на пёстром коврике перед приёмным столом, за которым сидела с авторучкой пожилая и серьёзная женщина-директор, стоял молодой Педагог, юноша лет двадцати пяти с бледным лицом и прямыми чёрными волосами, похожий на эстрадного певца Мерилина Мэнсона.

Их беседа не была вынужденной профессиональной дискуссией, переходящей в санкции, Педагог и директор просто обсуждали небольшую проблему.

– Юрочка! Я прошу вас, миленький! Очень прошу вас, отведите завтра второй «Б» с экскурсией на звероферму. Все наши девушки болеют, только вы сможете…

Хоть слова директора и были по-матерински жалостливы и добры, Педагог стоял перед начальницей, изначально настроенный отрицать её просьбу, при этом упрямо опустив голову.

– Я преподаватель английского языка, а не внеклассный работник… Почему бы вам не послать на звероферму Клавдию?!

– Так она же в декрете!

– Не я же этому способствовал!

Педагог был, несомненно, честен, но поняв, что последняя фраза может самым странным и нелепым образом погубить его репутацию, враз притих, мяукая только по инерции.

– Нет, Марь Иванна… Не могу я, Марь Иванна, занят я очень существенно завтра…

Пожилой отличник народного образования с визгом перешла в последнюю атаку:

– Юрка, негодник! Чем ты таким важным в выходной день занят-то быть можешь, хотела бы я знать?! Тётку родную выручить один раз не хочешь. Вот я мамке-то твоей нажалуюсь, будет тебе!

Дискуссия явно потеряла нерв, перейдя на родственные рельсы. Педагог грыз длинный ноготь на мизинце и ухмылялся.