Сергей покачал головой. Видимо, это означало неуверенное согласие со словами непрошенного гостя.

– Точно не бандит? – переспросил дух.

– Нет, – ответил Сергей. – Наверное, сумасшедший просто. И чего я тебя слушаю? Кстати…

Он посмотрел на пол.

– А куда камешек пропал?

Дух ухмыльнулся довольно.

– Заинтересовался, стало быть, камешком? А чего про песочек не спросил? Он ведь тоже исчез!

И, грозно нахмурив брови, заявил:

– Это демонстрационная версия! Авансов прежде всякой работы не плачу! Поможешь – пойдут тебе в уплату и камешек, и песок. Так это…

И дух довольно неискусно состроил умоляющее выражение лица.

– …Поможешь?

– Так ведь обманешь, чёртов сын! – выпалил Сергей.

И пролетарским жестом рубанул воздух.

– Затянешь в авантюру – и обманешь!

– А чего тебе терять-то? – с трогательным простодушием спросил дух. – После аварии третий месяц без работы сидишь, водила несчастный! Права отобрали, а владелец помятой иномарки до сих пор тебя с монтировкой ищет и требует сатисфакции. А по иску сколько тебе выплачивать?

Сергей опустил голову.

– Выплачу, – пробубнил он. – Жена вот крутится, родители пока помогают…

– Уж больно дорогая иномарка попалась! – с притворным участием воскликнул дух. – Страховки на покрытие не хватило! Ай, беда-то какая! Всего-то сто пятьдесят тысяч доплатить для полного счастья и расчёта! Для безработного водителя – сущие пустяки.

Сергей поморщился и потёр шею.

– Поможешь? – грозно спросил дух.

Сергей нерешительно переступил с ноги на ногу.

– Я за тебя с тем иномарочником расплачусь! – пообещал дух. – Сполна расплачусь! До самого полного удовлетворения сторон! Так что век щедрость мою помнить будет! И от тебя отстанет раз и навсегда! А тебе…

Шёпотом затараторил, зачастил:

– Права куплю, машину куплю, страховку куплю, жене шубу куплю, Пашке игрушку новую, три косаря баксов и камешек сверху…

Сергей, помявшись для приличия, обречённо выдохнул:

– Ладно уж…

– Тогда пошли! – скомандовал дух. – В путь! Немедленно! Время не ждёт!

– Я это…

Сергей потянулся к стоявшему на тумбочке телефону.

– Жене на работу позвоню. Скажу, что уезжаю… Подзаработать малость уезжаю. Пусть Пашку из детского сада заберёт.

Улыбнувшись виновато, добавил:

– Дома сижу, а она мне воспитание не доверяет. В детский сад отдаёт.

– Правильно не доверяет, – сказал дух. – Я бы воспитание тебе не доверил. А вот судьбу Вселенной – запросто!

И милостиво согласился:

– Звони!

2.

Дождь редкий и холодный простучал ночью по листьям парка. Отчего-то в середине августа пришло похолодание, пришло совсем некстати. Не вовремя.

Бродяга Любанин, Викентий Демьянович, совсем к похолоданию этому не был готов.

Да и дождь пошёл как-то неожиданно. Без предупреждения. Нет, чтобы тучи какие с вечера, или хотя бы прохладой дождевой загодя пахнуло.

Ничего такого не было.

Вечер был ясный, небо розовело безмятежно, редкие облачка плыли себе медленно по этому самому небу да плыли, потихоньку плыли, мирные да тихие.

Благодать медовая разлита была в воздухе, и ветерок лёгкий запахи травяные разносил во все стороны. Трава под ветерком шелестела мерно, убаюкивала.

Расслабил тот вечер Любанина, обнадёжил, поманил на скамейку парковую, на свежем воздухе заночевать. Обещал сон мирный и здоровый, а не то, что на вокзале – в духоте, толчее и шуме неумолкающем.

Обещал, и обманул. Такая жизнь пошла, что и самой природе нельзя верить.

Заснул Любанин летом, а проснулся, получается, осенью. Едва ли не в конце сентября.

Как засыпал, так верных двадцать градусов летнего тепла было. Так что он и накидку (бывшую в прежней своей жизни декоративным синим настенным ковриком) из мешка доставать не стал. Одним пиджаком укрылся, мешок под голову подложив.

А проснулся среди ночи, часу примерно во втором, в самом что ни на есть собачьем холоде, при пяти градусах осенних, стуча зубами.

Да ещё и мокрый.

Дождь лил… Нет уж, не как из ведра. Водопадом лил, сплошным потоком. Окатил разом, щедро, с головы до ног.

К сырости Любанину было не привыкать, в тёплую погоду и такой ливень с места бы его не согнал.

Но на таком холоде…

Снялся Любанин с места, выругал привычно власти за бардак в стране, а так и всему прогрессивному человечеству матерный привет послал, подхватил мешок – и ходу.

Вдоль по аллейке, мимо пьяно качающихся под ветром деревьев.

Бежал…

Честно говоря, он и сам толком не знал, куда ему держать путь и в каком месте укрыться от непогоды.

Дело в том, что заброшенный парк этот (или уже лесопарк? место-то какое запущенное!) на окраине Москвы был ему совсем незнаком.

За полтора года бродяжничества побывал Любанин во многих местах, едва ли не треть Москвы обошёл. Но обитал всё больше на вокзалах, иногда посещал ночлежки, иногда и в метро забредал. В парки – редко. Только летом и в очень хорошую погоду. И только если обстановка позволяла, то есть была спокойной.

В парках было опасно. И голодно. Хотя свежий воздух радовал.

Но знал Любанин, что бродяга в парке совершенно беззащитен. Любой, у кого есть силы и свободное врем, может вдосталь и безнаказанно поиздеваться над бродягой. Избить. Помучить хорошенько. Собаку натравить (особенно если питомец бойцовой породы, и надо его потихоньку на людишек притравливать).

А то и просто убить. Ночью-то это вообще запросто. Особенно в таком глухом месте.

«Это же лес настоящий! Вот уж и тропинка кончилась!»

Расслабился Любанин, не ко времени. Забыл, что бродягам расслабляться нельзя.

А тропинку… Вот беда! Где-то свернул он невзначай с аллеи, а теперь вот и тропинку в темноте потерял.

Вот незадача!

Любанин стёр воду с лица и растеряно закрутил головой.

Похоже, забежал он едва ли не в чистое поле. То есть, совсем даже не чистое. Вон, мусор в стороне вроде строительный лежит, белеет себе потихоньку под сетом дальних фонарей. Блоки бетонных, ржавый ковш экскаватора.

Но – поле. Ей-богу, поле!

То есть, укрытий никаких. Не в ковш же лезть!

Хотя, если прижмёт, полезешь и в ковш.

Вроде… Любанин прищурился, вглядываясь в даль.

Сквозь такой поток воды, конечно, едва ли что увидишь, вот только… Чёрное что-то впереди, стеной. И качается стена под ветром.

«Лес…»

Лес, конечно, укроет.

«Одного не понимаю» беседовал сам с собой Любанин, пробираясь, не разбирая уже никакой дороги, прямиком сквозь густые заросли травы. «Не понимаю, зачем это я, очертя голову, со скамейки сиганул и побежал куда-то. Деревьев и так хватало. Вот что значит – эффект неожиданности…»

За полтора года скитаний Любанин не растерял остатков интеллигентности и некоторой начитанности (чему способствовали регулярные визиты к мусорным контейнерам, куда продвинутые и воспитанные мультимедийной цивилизацией граждане часто выбрасывали богатейшие подборки книг из домашних библиотек), потому в беседах самим собой переходил с косноязычной речи московских бродяг, пиар-менеджеров, политологов и гламурных подонков на более привычный правильный язык инженерных работников среднего звена (к коему до определённого времени Любанин и относился).

«…Всё произошло так неожиданно. Необдуманные действия привела к печальным последствиям. Не в первый раз, кстати, друг Любанин, не в первый!»

Тут он ударился лбом об ствол. И понял, что добрался до леса.

Причём не только добрался, но и, похоже, успел на пару шагов углубиться в лесную тьму.

Собственно, здесь было немногим лучше, чем в поле. Разве что ветер дул не так сильно и пробирал не костей, а разве что до верхнего слоя кожи. И не все капли долетали вниз, частью оставаясь на листьях.

И ещё… Как-то спокойней тут было.

Как и полагается слабому существу, Любанин избегал открытых пространств, где так легко можно попасться на глаза какому-нибудь хищнику.

Конечно, и в лесу можно…

Любанин вздрогнул и перекрестился.

«Ну их шуту, такие мысли! Да ещё и среди ночи!»

Он осмотрелся по сторонам и нашёл ложбинку под деревом.

«Делать-то нечего. Мокро, неуютно, да уж придётся здесь ночевать. Никуда я по темноте такой не пойду! Вот…»

Он прилёг под деревом, большей частью тела стараясь устроиться на мешке.

«Хоть так…»

Сон, понятно, не шёл. Да и зубы от стука перешли к чечётке, да ещё и с каким-то бешеным выплясом. Мышцы сводило от холода, а там и всё тело затряслось.

Всё же усталость брала своё (даже в таких невыносимых, казалось бы, условиях усталость способна своё взять), и Викентий Демьянович Любанин периодически впадал в забытьё.

Голова тяжелел, от затылка к макушке наливаясь свинцом, и тяжестью своей тянула в слепой омут. И один из чёрных провалов осветился вдруг резким, голубым, слепящим светом.

Так неожиданно вспыхнуло это сияние и так резко ударило по глазам, что Любанин, не придя ещё толком в себя, вздрогнул, ойкнул негромко и скрюченными в судороге пальцами наложил на сердце крестное знамение.

Открыл глаза, и увидел, что не во сне явился к нему этот слепящий свет. Подсвеченные голубым, словно фосфоресцирующей краской окрашенные ветви сосен качались у него над головой и дождевые струи блестели в резавших лесную тьму тонких лучах.

И ещё услышал Любанин тихий рокот автомобильного двигателя, приглушенный треск ломающихся сучьев, шорох и чьи-то негромкие голоса.

На душе у него сразу стало муторно и тревожно. То, что добрый человек в такую пору, в такую погоду и в такую глухомань не заберётся, было очевидно.

А ночные гости забрались. Стало быть, случилось в его жизни самое неприятное, что только может произойти в жизни бродяги: наткнулся он н лихих людей, да в недобрый час.

Судя голосам, лихих было… как минимум… несколько… Трое, вроде? Или?

И приехали они…

Любанин осторожно перевернулся на живот, натянул на голову удачно (с учётом сложившихся обстоятельств) вымазанный грязью пиджак, подполз тихонько к раю ложбины и приподнял голову.

«Матушка дорогая! Незабвенная!»

То, что увидел он заставило забыть его на долгий миг и о машине, на которой приехали нежданные гости, и о самих гостях и даже об угрожающей ему опасности. Зрелище странное, страшное и одновременно сказочно-прекрасное завладело его внимание. Да что вниманием, самим разумом завладело, опасной властью подчиняя себе.

В сиянии, показавшимся неземным, у самого края леса, не более, чем в трёх шагах от него стояла, закутавшись в искрящуюся чёрную накидку, женщина фантастической красоты.

Её бледное, с тонкими, удивительно гармоничными чертами лицо словно соткано было из молочного речного тумана, а глаза, тёмные и печальные, выведены тонкой кистью флорентийского мастера. Тёмные, тонкие локоны выбивались из-под украшенного золотистой тесьмой края небрежно наброшенного на голову капюшона.

Любанин, словно заворожённый, смотрел на дивную эту, неведомо какими судьбами оказавшуюся на краю леса женщину, не в силах отвести от неё взгляд.

И показалось ему, что женщина эта, лунная богиня, смотрит на него, прямо на него. Смотрит, не отводя взгляд. И печальны глаза её, и будто даже слёзы в них, и потому хрустальных отблеск виден в них.

И, забыв обо всём, обо всём… Чёрт, об опасности даже забыв, захотел он вдруг встать, подойти к ней, к этой неземной, невероятной, волшебными чарами сотворённой красавице, и…

Что сделать? А что бы он мог сделать? Ну, это… Успокоить как-то. Сказать… Не печалься, дескать. О чём плакать тебе, такой красивой? О чём горевать? И ещё…

«Что за нелёгкая занесла её сюда? Может…»

Капли с насквозь пропитанного водой ворота стекли на лоб.

«…Её привезли сюда насильно? Эти вот…»

Чёрная тень прошла по стволу дерева.

Хрип, пыхтение.

Любанин слегка скосил глаза и увидел, как четверо кряжистых мужиков…

«Четверо их, не трое. Четверо! А эта?»

…тащат по земле, по размешанной подошвами глине завёрнутый в брезент и туго стянутый верёвками…

Любанин зажал себе рот ладонью, чтобы ненароком не крикнуть.

«Труп! Ей-богу, труп!»

И ещё заметил он, увидел он явственно, что лунная красавица не печальными глазами смотрит в лесную даль. Равнодушными, мёртвыми, лучисто-холодными.

Увидел он, что губы у богини кривятся брезгливо. И шепчет она какие-то слова. Не разобрать…

И жутью от неё веет. Запах от неё исходит могильный.

И ещё…

«Когда они успели?»

Метрах в трёх от серебристого, ксеноновыми огнями сияющего джипа неведомо как образовался чёрный провал в земле. Провал, которого (Любанин в том поклясться мог!) недавно здесь и в помине не было.

Будто разом кто кубометров пять земли (плотной, глинистой, с корнями вперемешку) вынул. Да так, запросто, вдоль края провала разметал.

«Это ведь только экскаватором так можно! Да услышал бы экскаватор, непременно услышал бы! Как же так!»

И вот по глине булькающей и чавкающей, по сминающейся траве тащили кряжистые, толстошеие, угрюмого вида мужики, тащили завёрнутый в брезент…

«Нет, точно труп! Влип…»

Быть может, от разрытой земли шёл такой дух, что показалось Любанину, будто могилой пахнет…

«А ведь это и впрямь могила!»

…Или всё же от красавиц этой нехорошим таким, тяжёлым таким повеяло?

А она то что? Она…

А женщина хлопнула вдруг в ладоши. Сбросила с головы капюшон.

И резко, гортанно, на непонятном Любанину, явно нездешнем языке, выкрикнула вдруг какую-то фразу, похожую на команду.

Видно, то команда и была.

Мужики остановились, замерли, продолжаю удерживать труп.

Женщина подошла к ним. Ладонью провела по брезенту. И, склонившись, прошептал что-то.

Так тихо, что Любанин ни одного звука разобрать не смог. Но при том поклясться мог (сам понять не мог, оттуда такая уверенность у него появилась), что шепчет женщина какое-то заклинание.

А потом отошла она в сторону.

И мужики, легко приподняв труп, швырнули его в провал.

Любанин подумал, что пора бы ему и честь знать. То есть отползти потихоньку подальше, встать – да и бежать прочь, пока не поздно. Пока красавица эта и впрямь взгляд свой волшебный на него не бросила.

Ибо теперь, при всей природной недогадливости своей и простодушной простоте, понял он окончательно и бесповоротно, что красавица эта, женщина лунная, уж точно не жертва здесь и ни в каких таких утешениях не нуждается. Что она – едва ли не главная бандитка.

Главарь, то есть. Уж больно покорно здоровяки эти бритоголовые и толстошеие команде её подчинились. Слова поперёк не сказали!

Вымуштрованные, даром что отморозки на вид.

Так что если и есть тут жертва (конечно, помимо той, что в брезенте и, похоже, уже отмучилась), так это он, Любанин Викентий Демьянович!

Но тот (или та), что в брезенте – ему что! Он (или она) в иной мир перешёл. Или перешла. Всё плохое, как говорится, в прошлом. В общем, финита ля чего-то там.

А он, Любанин Викентий Демьянович, очень даже жив. По крайней мере, пока. Мокрый, трясущийся, окончательно уже простуженный, но живой.

И факт этот интересный, конечно же, лунную красавицу не обрадует.

Если станет ей известен.

Тогда она скомандует. Точно, скомандует!

Такое скомандует, что кряжистые помощнички враз ему шею свернут, да в тот же провал и кинут. Там и для двоих места хватит.

Даже со стороны ложбины видно, что провал приличный образовался. В таком и три трупа уложить можно.

И начал потихоньку Любанин задний ход давать. И ушёл бы по-тихому. Непременно ушёл. Так что, может, и не заметили бы его гости недобрые.

Да случилось тут такое чудо, колдовство такое, что в который раз уж за ночь утратил спасительную осторожность Любанин и не уполз вовремя.

Из провала брызнул вдруг вверх, навстречу дождевой темноте, сноп ярких, алых искр. Послышалось гудение, еле заметно дрогнула земля, и размокшая глинистая масса поднялась вдруг в воздух, чёрно-серым кольцом закрутилась вокруг стоявших у края провала колдунов, а потом, взлетев, втянулась вдруг столбом – и обрушилась вдруг вниз, полностью закрыв и заполнив провал.

И что совсем уж удивительно: место, где ещё минуту назад был провал, тут же заросло травой, в несколько секунд поднявшейся из грунта и сделавшейся всякой.

И сам грунт из тёмного и разворошённого сделался вдруг коричневато-серым. Будто сам собой уплотнился.

Женщина смотрела н чудеса холодно и равнодушно. И лишь когда всё закончилось, и место погребения полностью было сокрыто, улыбнулась едва заметно, одними лишь уголками губ.

А потрясённый Любанин, глаза выпучив (так что и речной рак позавидовал бы), приподнялся, отступил на шаг – и ойкнул громко, спиной наткнувшись на сосновый ствол.

И тут…

Нет, этого Любанин не увидел. Потому как, не поглядывая больше за колдунами, опрометью бросился прочь, позабыв даже про любимый свой мешок, что много месяц был верным ему спутником, а теперь вот перепуганным хозяином брошен был на произвол судьбы.

А коли, на гибель свою, решился бы посмотреть, то увидел бы, как шёпотом отдала женщина команду на неведомом Любанину (да и прочим жителям Земли) языке.

И, выполняя команду, четверо помощников поднялись в воздух и, вытянув вперёд руки, влетели в лес.

Один из летунов, ноздрями втянув воздух, завис над мешком с нехитрыми любанинскими припасами. Быстро слетел, будто упал, рядом с ложбиной. Встав на четвереньки, ладонью копнул землю и мокрый ком сунул за пазуху.

Застегнул замок куртки, затянув до самой горловины. И, схватив мешок, полетел обратно к машине.

А оставшиеся трое продолжили преследование.

Любанин бежал быстро. Очень быстро. Так быстро, как, наверное, в жизни никогда не бегал. Даже в молодости. Даже в самые лучшие и здоровые годы.

А чтобы скорость побольше набрать, он иногда от бега к прыжкам переходил, по кенгуриному сигая через лужи.

Да только поймали бы его летуны, непременно поймали бы. И отнесли бы на расправу своей хозяйке.

Вот только обычно несчастливому Любанину в тот вечер повезло. А с ним и всем землянам.

Возможно, высшие силы, как раз в тот период вплотную занявшиеся судьбой нашей