Глава 8

В камине догорал тихий огонь и крохотные его язычки устало колебали тени на стенах. Едва слышно потрескивали угли, неспешно барабанил дождь по окну. Но в этом тепле и уюте, когда самое милое дело закрыть глаза и отдаться миражам сновидений, уснуть не получалось. Ещё совсем недавно усталость наполняла веки тяжестью, гнала прочь все мысли, но теперь сама она исчезла бесследно.

Я лежал, тупо разглядывая потолок, и перебирал аргументы, почему не стоит завтра же утром уехать домой. Их было мало. Разве что постараться не слушать дядины наставления, да устроить себе перерыв в суетной городской жизни. Лучше будет не задерживаться в особняке и подольше гулять по посёлку. Может, ещё кого-нибудь из старых знакомых встречу. Или с Настей поговорю. Почему бы и нет? Волнение спало, и теперь это уже казалось не такой плохой идеей. Не буду же я с ней в постель прыгать.

За этими размышлениями я всё же уснул. В один момент узоры догорающего пламени превратились в яркие тропические цветы.

Снилось мне что-то странное. То, что видишь в тревожных снах после трудного дня. Свежая роса превращалась в битое стекло, жёлтое солнце пряталось за кроваво-красной луной. И люди. Кругом толпы людей. Знакомых и нет, старых и молодых, женщины, мужчины, дети. Все что-то хотели, о чём-то галдели, но их голоса сплетались в неразборчивый гул.

Внезапно всё это оборвалось на самом интересном, и я потерялся. Секунду видел лишь белый, ослепительный свет.

Маяк.

Первое, что пришло мне в голову. Я был совершенно уверен, что свет исходил именно от него. Но не успел опомниться, как от дикого грохота содрогнулась комната. Даже стёкла в окнах завибрировали.

И темнота заполнила всё.

– Не так. Не так. Не так! Всё не так! – раздалось чьё-то нервное бормотание.

Ужас охватил меня, приковал к постели и не позволял шелохнуться. Я бешено метался взглядом по комнате в поисках говорившего. До боли всматривался в размытые тени и пытался угадать в них незваного гостя.

Ночь обманывала. Представляла даже безобидные стулья в образе демонов из преисподней, а шкаф замещал им короля. В ужасе я готов был поверить и в это, да и голос никак не замолкал.

И вдруг сердце замерло, по телу пробежала ледяная волна. Там, в дальнем углу, ничем не притворяясь, не особо прячась, находилось нечто. Сгусток темноты, вобравший в себя всё зло, всю подлость и мерзость мира. Он пульсировал и переливался, тянулся ко мне сплетёнными из своей сути щупальцами.

– Опять не так! – бормотал голос. – Опять всё не так. Что ж ты такой упрямый? Ничего не видишь, ничего не слышишь.

Я попытался сказать хоть что-то – получился лишь хрип. Со второго раза получилось лучше. Я собрался и через силу произнёс:

– Кто ты?

Голос замолчал, а вместе с тем замер и сгусток.

Новая вспышка света заставила зажмуриться. Маяк сделал новый оборот. Когда глаза получилось открыть, сгусток уже был возле кровати, но теперь его форма походила на человеческий силуэт.

– Какого хрена!? – потрясённо выдохнул я.

– Снова врёшь. Сам себе не веришь, но врёшь. Пойми наконец. Пойми!

Дикий рокот содрогнул весь дом. Я повернул голову к окну и увидел, как с улицы на меня смотрели белые, мелованные лица, а тела им заменяли извивающиеся тонкие щупальца.

Я заорал, что было мочи и рывком сел.

Наваждение растаяло, словно и не бывало. Дождь барабанил по стеклу, ветер завывал в щелях старого дома. И бормотание дяди в кабинете за стеной. Страх окончательно превратился в истерический смех, когда сверкнула молния и следом, с задержкой в несколько секунд, недовольно проурчал гром.

«Ну, конечно, маяк», – мысленно упрекнул я себя.

Да и тени… Теперь, трезвым взглядом осмотрев комнату, я увидел, как много вокруг того, что спросонья можно принять за неизвестное существо.

Я расслабился и снова лёг. Вскоре стало ясно, что монотонное бормотание в соседней комнате бьёт по ушам сильнее грома. Если бы дядя иной раз не вскрикивал, я бы решил, что в стенах поселились мыши и активно работают над демографией. Или, как думал пару минут назад, что кто-то пробрался в мою комнату.

Попытки улечься поудобнее и закрыть уши быстро мне надоели. К тому же созрела необходимость добраться до уборной. В конце концов я выбрался из тёплой постели, наощупь отыскал под кроватью тапки и пошаркал, хлюпая носом, в туалет.

В коридоре бормотание стало разборчивее. К нему прибавился шелест бумаги и счёт метронома. Из приоткрытой двери в кабинет дяди бил мягкий зеленоватый свет, тонкой полосой разрезая ночную темноту. Я беззвучно подошёл ближе и заглянул внутрь.

Святая святых Виктора Бурина хранила извечный творческий беспорядок. Множество книг, дешёвых и драгоценных, в кожаных обложках и в мягких картонных, бездарная беллетристика на один вечер и глубокие труды корифеев философии, психологии. Всё это лежало, где придётся, потому что скудные два стеллажа были забиты под завязку, и тонкой брошюры с речью какого-нибудь великого правителя туда бы не влезло. Кипы книг погребли под собой диван, замуровали окно до самого потолка, лесенкой выстроились на стремянке, где на верхней ступеньке примостился глиняный горшочек с засохшим цветком. Даже стол, за которым работал дядя, и тот скрылся под книгами почти полностью. Остался свободным лишь небольшой пятачок, но его занимали исписанные бумаги. Дядя изучал их, случайно хватал первый попавшийся лист и гневно правил. Результат он почти всегда мял и отбрасывал в другой конец кабинета, подальше от глаз, приговаривая:

– Не так! И это тоже не так.

Во всей комнате горела лишь одна настольная лампа. Она гордо возвышалась на трилогии Ивана Ефремова и нависала круглым зелёным плафоном над черновиками дяди, освещая комнату тусклым изумрудным свечением.

Дядя не заметил меня, слишком увлёкся работой в ритме модерато, и метроном не позволял отвлечься. Старая писательская привычка. Под мерный, неспешный стук думается лучше, и мысли не успевают закостенеть.

– Ты до сих пор не спишь? – спросил я.

Дядя вздрогнул и поднял голову.

– Стучаться разучился? – раздражённо спросил. – Герой никак не хочет идти по сюжету. Не знаю, что с ним делать. Шаг вперёд и два назад. Надо понять, что я упустил, что должен был вложить ему в голову, чтобы он наконец перестал врать хотя бы самому себе.

– Ты же его пишешь, – предположил я. – так сделай, как тебе надо. В чём проблема?

Дядя пристально смотрел на меня какое-то время, потом с тяжёлым вздохом отложил ручку и наставительно сказал:

– Видишь ли, Лёша, это и есть та самая причина, почему ты не стал настоящим писателем. Герои – живые люди. Это не просто безликие строчки текста. И от людей биологических они отличаются только тем, что душу в них вдыхает писатель.

Ещё мгновение, и дядя мог с лёгкостью уйти в философские топи, а мне ничего другого не останется, как заснуть стоя, прямо в дверном проёме.

– Как скажешь, – отмахнулся я от дальнейших его рассуждений. – Делай что хочешь, только потише, пожалуйста, а то твоё бормотание спать мешает.

– Я постараюсь, – сухо ответил дядя.

Он был недоволен тем, что пришлось оборвать мысль на полуслове, ещё меньше ему понравилось то, что я указываю, как себя вести. Согласие его прозвучало холоднее, чем кафельный пол под босыми пятками, но это было приятным реваншем за вечерний спор.

Я сделал то, зачем выбрался из кровати и уже на обратном пути с жалостью отметил, что спать совершенно не хочется. А когда проходил мимо галереи неожиданно даже для самого себя решил убедиться, что таинственная картина никак не изменилась.

На первый взгляд так оно и было. Та же дама с закрытой книгой на коленях и конфетой в руках, та же девушка, кормящая уток пока ребенок в коляске спит. Да и все остальные как будто оставались на своих местах. Но глаза уцепились за одну странность. На заднем плане было всего два человека, но очень далеко.

Холодок пробежал по спине, заставив удивлённо выдохнуть. Я стал судорожно вспоминать, чем занимались люди на первом плане ещё несколько часов назад. Спал ли так же безмятежно ребёнок, сидела ли дамочка с закрытой книгой или всё же читала. Смеялась ли компания, чьи собаки терпеливо лежали в ногах. Каждая мелочь вдруг стала важной и изменчивой.

От поисков меня самым наглым образом оторвала музыка. Кто-то заиграл на рояле в гостиной, и мелодия тоскливым мотивом растеклась по дому. Поразительный человек мой дядя Витя. Попросили его потише бормотать, так он на рояле решил размять пальцы.

Я спешно покинул галерею, спустился в прихожую, но дверь открыть не успел. Только прикоснулся к ручке, как мелодия оборвалась, раздался приглушённый девичий смех и всё стихло. Остались лишь шум дождя, да ненавязчивый ход часов.

В гостиной никого не оказалось. Темнота не прятала лишних теней, статуэтки не шевелились и покоились в привычных позах. А вот крышку клавиатуры рояля кто-то оставил незакрытой, и это было странно. Дядя бы никогда не позволил себе такой вольности. Хотя возраст запросто мог изменить эту привычку, а здоровье заставило быть неаккуратным.

Я уже не сомневался, что здесь, в особняке, сойти с ума проще простого. Как только в детстве этого не замечал?

Прогоняя всякие размышления об увиденном, я закрыл крышку и вернулся к себе. Сейчас воображение и темнота могли сыграть со мной злую шутку, загнать в страх и окончательно лишить сна. Лучше оставить это до утра.

По пути задержался у двери в кабинет, но она уже была закрыта, а в щель снизу не проникал свет.

Глава 9

Утро началось с жуткой головной боли и сушняка. Иной раз после диких гулянок я чувствовал себя лучше, чем теперь. Будто не ночь прошла, а неделя, и всю эту неделю посреди пустыни меня колотили по макушке арматурой… Впрочем, тут я слегка преувеличил. Увидел, едва открыв глаза, грязную кашу в небе, протекающую неразличимой моросью, и настроение упало до критических глубин.

Не хотелось выходить из комнаты, чтобы избежать встречи с дядей. Вылезать из постели тоже не хотелось – слишком сильно похолодало. Ничего не хотелось. Просто лежать и не шевелиться, чтобы побыстрее настал вечер, потом снова ночь, а завтра приедет Марина, и всё наладится.

Всего десяти минут хватило, чтобы передумать, выползти из-под тёплого одеяла и наспех одеться.

Дядю я встретил в столовой. Всего такого бодрого и цветущего, вдумчиво жующего овсянку.

– Доброе утречко, – приветствовал он.

– Думаешь? – вяло отозвался я. – В окно хоть не смотри, тоска сплошная.

– Так и не надо смотреть. Зачем зря расстраиваться?

Я пожал плечами:

– А куда ещё смотреть-то?

– Чего ты такой хмурый? Не с той ноги встал, что ли? Садись, лучше, покушай, пока не остыло.

Я лениво уселся за стол, положил пару ложек каши и залпом осушил стакан воды.

– Так и не заснул? – сочувственно поинтересовался дядя. Тарелка его уже опустела, но вставать он не спешил. – Не думал, что столица тебя так изнежила. У меня в твоём возрасте, между прочим, была комнатёнка в коммуналке. Стены, чтоб ты понимал, чуть ли не из фанеры, а слышимость такая, что я раньше доктора определил у соседа астму. Так вот спал я в той комнатке лучше, чем где угодно ещё.

– Рад за тебя. Я просто с дороги устал, вот и всё. Да и снилось всякое… Слушай, я вчера спросить хотел, но забыл. У вас тут в посёлке маяк давно построили?

Дядя перевёл взгляд на окно и долго смотрел на волнующиеся сосны. Я заранее понял, что будет дальше. Слишком хорошо знал это выражение лица, когда в глазах уже сплошная фантазия, а мысли далеко-далеко, на берегу сказки.

– Маяк… – наконец произнёс дядя многозначительно, выждал ещё немного, и только затем продолжил: – Маяк это символ, ты никогда не замечал? Живой, яркий, воплощённый человеческим трудом с одной лишь целью – указать путь. В нём свет есть суть, и каждый, кто его увидит, найдёт дорогу к спасению.

Слышал я как-то историю про самого одинокого человека. Назовём его, к примеру, Алексеем. Он жил в большом городе, и, конечно, у него было много знакомых. Некоторых он даже считал друзьями, но они редко отвечали взаимностью. Каждый мечтал, чтобы люди к нему относились так же, как он относится к людям. И это они повторяли как мантру, жаловались, что мир несправедлив и быть добрым человеком очень тяжело, потому что тогда останешься один. Каждый, понимаешь? И все повторяли чуть что: «Не делай добра, не получишь зла».

– Дядь Вить, я вроде не об этом спрашивал, – попытался остановить его я.

Но Виктор Бурин меня проигнорировал и продолжал:

– Алексей никогда не спорил и ничего не доказывал. Просто делал то, что умел лучше всего – слушал. Ведь это и есть счастье, когда тебя слышат и понимают. Но в том была и беда Алексея. Он вникал в чаяния всех, но никто даже не пытался ответить ему тем же. Не находилось во всём мире и одного человека, кому бы смог Алексей открыть душу, а ведь этого так хотелось. Он понимал суть вещей, но нужных слов подобрать не мог. Быть может, он был пророком, но как узнать?

Ты, наверное, спросишь, для чего Алексей водил дружбу с людьми, которых заботят только они сами? Но это просто понять, если отбросить эгоизм. Алексей старался быть для всех лучшим слушателем и верной опорой, лишь бы сделать мир хоть чуточку светлее.

Потребовалось немало времени, прежде чем Алексей решил, что настоящее одиночество куда приятнее глухой стены непонимания. Он жаждал перемен, тишины, лишь бы никто больше не звонил со своими проблемами, не жаловался на незначительные мелочи. Чтобы закончить всё это требовалось решение радикальное, которое никогда не даётся просто. И Алексей сбежал. Разорвал все связи, закрыл все двери и обрезал все нити. Он избрал новую профессию, самую подходящую для отшельника – смотритель маяка, и спрятался на границе между сушей и океаном.

Когда Алексей прибыл на место, свет маяка был тусклым и едва заметным днём, а ночью даже звёзды на небе горели ярче. Так бывает, когда не остаётся сил осветить путь. Но именно здесь, наедине со своими мыслями, Алексей обрёл покой и умиротворение.

Прошли месяцы. Тяготы суетной жизни забылись, а на душе снова стало легко и приятно. Сгладились обиды, прошло раздражение. Алексей привыкал к тишине и наблюдал, как день ото дня маяк светит всё ярче.

Тут бы остановиться, оборвать историю, но жизнь редко преподносит счастливый конец. Вот и я не буду малодушничать.

Когда Алексей получил то, чего желал всем сердцем, когда привык к идеалу, случилось страшное. Он захотел больше. Как-то ночью, в самый час быка, Алексей проснулся в холодном поту, и в груди заныло от желания человеческой близости. Так же, как ещё недавно хотелось ему остаться в одиночестве чтобы понять мир, теперь ему стало необходимо поделиться своим счастьем. Чтобы кто-нибудь встал с ним рядом на утёсе, устремил взгляд на пламенеющий рассветным заревом горизонт, чтобы всей грудью вдохнул свежий морской воздух и прислушался к шелесту волн, чтобы понял этот единственный кто-то, как прекрасна жизнь. Но поделиться этой простой истиной было не с кем.

С той злополучной ночи стало по капле нарастать недовольство, уют тихой жизни отшельника превратился в бремя затворника, а красота мира стремительно утратила краски, словно дешёвая открытка из замшелого курортного городка. Ночные кошмары лишали сна, крикливые чайки мешали думать, а лёгкий бриз превратился в промозглый северный ветер.

Силы покидали Алексея, а вместе с тем и свет маяка потускнел. Постепенно он стал таким же блеклым, как в первый день, а потом и вовсе померк. Лишь ночью, присмотревшись как следует, можно было заметить, что лампа ещё горит, но для Алексея это потеряло всякое значение.

Он неохотно вставал ближе к полудню, бездумно бродил по утёсу до первых сумерек и спешил вернуться в постель. Ел без аппетита, не заморачивался готовкой и уборкой, про гигиену совсем забыл. Безразличие и отчуждённость правили им днём. К чему видеть красоту, если не с кем её разделить? А ночью Алексея захватывал страх. Сначала кошмары ему только снились. В беспокойных коротких снах, то и дело пробуждаясь от зашедшего в безумном галопе сердца. Но вскоре сны спутались с реальностью. Алексей лежал, прикованный ужасом к кровати, и смотрел, как бродят возле его хижины неописуемые чудовища. С лицами знакомых и близких людей, но с телами из черноты человеческой злобы…

– Погоди! – оборвал я дядю. – Ты это сам придумал?

Но Виктор Бурин и в этот раз меня не услышал:

– Он видел их в окнах и вздрагивал, когда они скреблись по стенам. Больше всего боялся, что они откроют дверь. Когда это случилось, Алексей ждал, что чудовища подойдут к нему. В одну из ночей случилось и это. Чудовища с лицами друзей обступили кровать, на которой лежал Алексей, и свет в ту минуту потух навсегда.

Виктор Бурин замолчал и уставился перед собой отрешённым взглядом. Он опустошил себя полностью и требовалось время, чтобы восстановить силы.

Что до меня, то история не вызвала отторжения, как это могло случиться вчера. А то, что я отчётливо увидел знакомые черты, даже вызвало интерес. Конечно, то было всего лишь совпадением, но как вовремя оно случилось.

– А почему Алексей не уехал, когда началась такая петрушка? – спросил я, выждав несколько минут.

– Куда? – не понял дядя.

– Обратно в город, к примеру?

– Он сбежал оттуда не для того, чтобы возвращаться. Это же очевидно.

– Тогда куда-нибудь в другое место.

– Он уже нашёл то самое место, лучше которого просто нет. Понимаешь? Это и был рай.

– Странный у тебя какой-то рай получается, если там чудовища так запросто по улицам гуляют.

Дядя долго смотрел на меня, снисходительно склонив голову, несколько раз сдавленно улыбнулся, и произнес:

– Леша, скажи, что такое истинное счастье?

– У всех оно своё, как я понимаю.

– Но мы-то сейчас не про всех говорим. У героя этой истории – какое оно? Я же прямо об этом сказал.

– Чтобы его понимали? – предположил я. Мне лично это казалось слишком незначительной, крошечной частичкой того самого счастья, куда можно вместить и любовь, и удачу, и здоровье с силой, и красоту.

– Именно так. Чтобы был рядом человек, с которым можно душевно поговорить и не менее душевно помолчать. «Человеку мало надо, лишь бы дома кто-то ждал». Ведь прав был Роберт. А помнишь, как в детстве ты восхищался новыми открытиями?