Глава 1

I

Ночь всегда беременна; кто знает, что она родит на рассвете?

Я ненавижу ночь. Ненавижу и боюсь. Как очаг, как сердце зла, источник жестокой силы, обрекающей на страдания, нескончаемую и нестерпимую муку. Весь день я стараюсь не думать о ней и весь день только и жду ее прихода. Так несчастный, обреченный ядом на смерть, невольно прислушивается к себе, на грани отчаяния и надежды угадывая признаки угасания, во всем видя зловещие предвестья смерти. А потом наступает вечер – чистилище наяву, тусклая, невнятная нота. Сумерки, длинные и вязкие, тянут ко мне свои щупальца, в коварном и обманчивом полумраке брезжат, слоятся лиловым маревом несостоявшееся мое будущее, мое искалеченное прошлое. Пляшут лотерейными шарами судьбы, двоятся-сливаются цифры на глянцевых боках; я вновь вижу лица Юлли, Герра, Друда, призраки, маски, кляксы, изразцы на пергаментном кафеле памяти. И я бессилен перед ними. Бессилен перед их неизбежностью, неотвратимостью, неумолимостью, бессилен перед самим собой, перед своим собственным бессилием. И словно в отместку за мою дневную недосягаемость, вновь и вновь они тают, теряются в фантасмагорическом виртуальном сумбуре, неузнаваемые, обезличенные в слепом и изменчивом свете; их суть, правда, тепло ускользают от меня, оставляя после себя горечь, невосполнимость, вину. Снова – разлука. Господи! за что мне все это?

Suspense, suspense, suspense; опыты Павлова, дешевый киношный трюк. Главный герой (героиня) раскрывает старую занюханную коробку, достает какую-нибудь безделицу, ерунду, да неважно что – плюшевого растерзанного зайца, пожелтевшие листки, мумифицированную розу, срабатывает ностальгический рефлекс, и все – дело сделано – лезут, толкаются в сердце слабость, грусть, расползаются сыростью, безволием, отрешенностью. А мне даже и реквизит никакой не нужен. Закрою глаза и – вот оно, близкое, большое, родное, любимое, счастье – уплывает, уходит в песок. Белоснежный океанский лайнер, последний гудок. Жизнь, огромный цельный кусок, целая эпоха пронеслась мимо, красивая, яркая, сильная – люди, дела, события, а я только проводил взглядом – маленький, глупый, жалкий, растерянный, несчастный… Паж…

Извините, кажется, забыл представиться. Снегирев Алексей Александрович, бывший бизнесмен и налогоплательщик, ответственный съемщик, избиратель и гражданин, добросовестный приобретатель и счастливый обладатель – можно долго перечислять все мои прошлые ипостаси (заслуги), и все – с приставкой «бывший» (со знаком минус). Зато нынешнюю можно выразить кратко и определенно – душевнобольной. Правда, врачи всячески оберегают мое самолюбие (они считают, что оно у меня есть), и употребляют слова «пациент», «подопечный», «депрессия», но меня не обманешь, я чувствую фальшь за версту. Впрочем, они не особенно и стараются, – и в самом деле, зачем упорствовать в неправоте? Ложь унижает, угнетает. Утомляет.

А вообще, конечно, велик соблазн втиснуть все мои эти – черт, даже не знаю, как назвать – откровения? мемуары? – в формат permanent record, сухостью и лаконичностью, терминами микшировать стыд, неловкость, – представьте, я все еще комплексую-рефлексирую, никак не привыкну, уж простите за откровенность. Жаль, что это невозможно. Хотя тут же, в противовес возникает что-то вроде писательского (графоманского) зуда, эпистолярного тщеславия – а вдруг откроется-снизойдет? вдруг я – второй Федор Михайлович? Тот тоже, кажется, писал о чем-то таком, похожем. Или это был Гоголь? Или Чехов? А может, Стриндберг? И уже вьется-завивается кстати (или некстати) вспомнившийся – афоризм не афоризм, а так, считалка-присказка для эстетов-ценителей: талант сродни похоти – скрыть нельзя, симулировать невозможно. А, может, у меня талант? Нет, ну может ведь такое быть! Может быть, вообще все для того и затевалось? Последнее предположение звучит совсем дико, нелепость режет ухо, я моментально вспоминаю, где и в каком качестве нахожусь, умолкаю, спускаюсь. С небес на землю…

Впрочем, к сути. Так вот, я – пациент четвертого корпуса клиники, как ее величают местные снобы – областной клинической психиатрической больницы (в простонародье – «дурки» или «психушки»), прохожу курс лечения. В отдельной палате, «повышенной комфортности». Откуда приставка про «комфортность»? В обычных палатах ютятся (прошу прощения! – находятся на излечении, конечно!) по девять-десять человек (проблемы у граждан! с душевным-то здоровьем!), а эта – рассчитана только на двоих, видимо, на случай какого-то коварного вируса, поражающего сильных мира сего (а что? – тоже подвержены-ранимы, ничто человеческое). Но, увы, с нервами у начальства (не в пример нам) все в порядке, не берут их недуги-то умственные. Да и не соизволили как-то так до сих пор мутировать инфекциями, поэтому всеми удобствами социально-психиатрической утопии пользуюсь я, один. Совершенно безраздельно, незаслуженно (ну, какой из меня VIP?) и бесплатно.

Конечно, было так не всегда и, конечно, за всем этим – история. Довольно нехорошая, надо признаться, недобрая. Когда-то обретался со мной (проходил курс лечения) еще один пациент, опять-таки, и не вспомню уже, как его звали. Помню только, что был он неопрятен (жирные волосы, грязные ногти, гнилые зубы), неприятен и нетерпим, – в той степени, в какой могут быть нетерпимы чуждые и абсолютно несовместимые с тобой люди, – в первый же день, буквально через минуту после заселения обещал убить меня (мило, да?), – бедняга, кажется, он и в самом деле был болен. Композицию мизансцены (естественно в ракурсе собственного восприятия) я запомнил хорошо, лучше некуда: он схватил меня за воротник, подтащил к себе – глаза навыкате, совершенно безумные, лишайная поросль щетины, свистящее, зловонное дыхание. И – ужас, отчаянный, парализующий, паника – никто не поможет, не спасет! я обречен!

Я не сгущаю. Уроки рефлексии, месяцы (годы? века? тысячелетия?) ожидания научили меня разбираться в людях, недуг только обострил интуицию, – этот непременно выполнил бы свое обещание; я уже видел себя задушенным – синюшное свое лицо, отвратительно толстый, безобразно вываленный язык. К счастью (извиняюсь за цинизм) буквально этой же ночью в окно ударила молния и поразила моего соседа насмерть. И я ничего не могу (и не хочу!) рассказать об этом, потому что (теперь уже точно – к счастью!) самым банальным образом спал. Как ни странно. И спал так крепко, что не слышал ничего – ни грома, ни криков, – а он кричал, кричал, наверняка, я уверен. А может, я так говорю, потому что мне хотелось, чтобы он кричал, мучился? Не знаю. Как бы там ни было, наутро тело, укрытое простыней, вынесли из палаты, и я остался в ней один.

Я надеюсь, вам не взбредет в голову искать причинно-следственные связи? Приплетать магию, оккультные практики и разные другие мистические бредни? Очень меня обяжете! То же самое я пытался втолковать и своему лечащему врачу, Владиславу Ивановичу Коростелеву, но, кажется, он мне не поверил. Любой другой вызвал бы раздражение, неприязнь, но ему прощаю – хороший человек. Единственный, кто относится ко мне, как к нормальному, и при этом не лезет в душу, не унижает учено-интеллигентной снисходительностью. Если бы не этот его пунктик – во всем, в каждой мелочи добираться до основания, до сути, до самой, что ни на есть подноготной и первопричины, – вообще, золотой был бы человек. А так – правдолюб, какой-то просто траппер за истиной. Только представьте – считает меня неким магом, чародеем, чуть ли не инопланетянином, – я хорошо умею читать молчания, его – именно об этом, именно такое. Покорное, смиренное, настороженно-обреченное, и сам услужлив, немногословен, внимателен, – ждет, наверно, каких-то проявлений-признаний, откровений-чудес, – чувствую неловкость, угрызения, будто обманул, не оправдал, будто симулянт, самозванец. И даже не знаю, что больше злит в этой ситуации – его убежденность? мое бессилие? И всему виной – кто бы мог подумать! – всего лишь какой-то несчастный милицейский протокол (ошибка на ошибке, косноязычие! неучи в погонах!), справка врача бригады скорой помощи. Изобилующие всякими наблюдениями-замечаниями, деталями-подробностями. Фактами, соображениями. Соображениями! Что они там насоображали! Да мало ли, что им там приснилось-привиделось? Ну, наболтал разного вздора, ну так что? Предметы не двигал? По потолку не бегал? Ну и все, псих как псих, ваш клиент, забирайте! Так нет же! Возомнили себя мистиками-уфологами, Малдер и Скалли, будь они неладны! У вас, ребята, как у самих с головой-то? Хорошо бы их самих, всех этих писак-правдорубов прямо сюда, в одну палату со мной! На пустующее Прокрустово ложе, – милости просим, господа, в порядке живой очереди, согласно купленным билетам! То-то я бы посмотрел!..

Так! Стоп! Простите, сорвался. Хотя, войдите в положение – надоело просто! Ладно бы – по делу, а так… Пошлость и пошлость, оккультно-бытовая конспирология, на пустом месте. Якобы пистолет (!) был какой-то, одежда необычная, часы – но ведь потом все, все разъяснилось! – померещилось все, и одежда – самая обыкновенная, и часы. А пистолет – так тот и вообще исчез. Говорю же – их самих проверить надо бы на вменяемость-адекватность, тоже мне, соглядатаи истины, свидетели Воскресения Господня. Удивительно, как еще прессу не пригласили, с них с таких станется…

А, впрочем, чепуха это все, наверно, дыма без огня не бывает, да? Или уже сразу, без обиняков – шила в мешке не утаишь? Маг? Чародей? Да, конечно, ребята, какие вопросы! Инопланетянин? Да, разумеется, почему бы и нет, с какой целью интересуетесь. А вот интересно – если рассказать все? все? как было на самом деле? тому же Владиславу Ивановичу – поверит? да? нет? Ага! поверит! Выслушает – и прямиком – в психушку! на красно-голубой карете! Так, стоп! А я где? О, Господи! Радоваться должен, что попал сюда, а не к штатным мозгоправам, в пыточную какого-нибудь НИИ закрытого типа, на минус десятый этаж! К милейшему и добрейшему Владиславу Ивановичу – жаль, жаль, конечно, его, спасителя моего и охранителя – груз ответственности, непростой выбор и все такое, но он – ничего, молодцом, не требует, не выпытывает, не обвиняет. И не боится. Один только раз я прочитал в его глазах страх – в тот самый день, когда выносили тело безвременно почившего злосчастного моего соседа, – и мне стало жаль его. И стало страшно самому, может быть, впервые за все время после возвращения. Не за себя, конечно – за него. А вдруг не выдержит, сломается? А он нужен мне. Мне обязательно, кровь из носу нужен кто-нибудь рядом, объект приложения веры, сил, надежды, дайте мне рычаг… Нет, не то, чтоб я задумывался о будущем, я – про сейчас, о настоящем. Хотя, – чем черт не шутит? А вдруг? Впрочем, простите. Совсем забылся. Никаких вдруг, никаких может быть. Я сам себе и вдруг, и может быть – очертил границы, поставил столбы, и все на этом! – все здесь и останется! Я останусь, больница эта, комнатка, Владислав Иванович, добрый, славный, уютный человек. Жертва и соучастник, свидетель и хранитель. Дальше и дольше ничто и никто не уйдет. Что? Как могу? Какое имею право? Могу. Имею. Потому что – маг, инопланетянин, по земным меркам – почти Бог. А, впрочем, уже все равно, думайте, что хотите. Лишь бы в покое оставили…

Как бы то ни было, я один и все привилегии одиночества «повышенной комфортности» – запахи карболки и лекарств, зарешеченное окно, ветви клена, тишина, воспоминания, боль – все теперь только мое…