© Теренин А. В., 2011

Объединяющее начало

«И не в мире одном, во что бы то ни стало, спасение.»

Ф. М. Достоевский

Книга, которую держит в руках читатель, – это книга воспоминаний ветеранов войны, близко знакомых автору, записавшему откровения – исповеди обожженных военным лихолетьем людей, прошедших и испепеляющее горнило грозных битв, и медные трубы славы.

Александр Теренин назвал эту книгу, на первый взгляд, вроде бы немного даже странно: «Война – святее нету слова». Война – жестокая, проклятая, ненавистная, – и вдруг… Одно упоминание о кровопролитном времени будоражит память, вздымает со дна души невероятную горечь и боль. «О война, что ты сделала, подлая» (Булат Окуджава). «Будь проклят, сорок первый год и вмерзшая в снега пехота» (Семен Гудзенко). «Война – жесточе нету слова» (Александр Твардовский) и т. д. и т. п.

Но заметим, описанные А. Терениным встречи с участниками войны, их рассказы о ней, состоялись спустя немалое время после происшедших событий. Безусловно, ценность личного воспоминания, знаменательность его в этом случае только возрастает. Но и, как мы убеждаемся сейчас, в наше непростое время – нет в обществе, раздираемом всевозможными противоречиями, большего объединяющего начала, чем память о Великой Отечественной войне, память о невероятных утратах и величайшем духовном взлете народа, когда он, народ, по определению Верховного Главнокомандующего, продемонстрировал свои лучшие качества: ясный ум, стойкий характер и терпение.

«Война – святее нету слова» – это выражение принадлежит, как известно, легендарному поэту, создателю легендарной книги про бойца – Александру Твардовскому. А полностью определение, данное им всечеловеческой трагедии, (напомню) звучит так:

 
Война – жесточе нету слова.
Война – печальней нету слова.
Война – святее нету слова
В тоске и славе этих лет.
И на устах у нас иного
Еще не может быть и нет.
 

Встреча в пути

Плавно набирая скорость, фирменный поезд «Белоруссия» отошел от перрона. За окнами замелькали ярко освещенные праздничной иллюминацией улицы и проспекты ноябрьской Москвы. Юбилей уходил в историю.

В купе нас было трое. Справа от меня сидел офицер-десантник. Переодевшись в спортивный костюм, он показался совсем молодым, по крайней мере, моложе тех лет, в которые офицер получает звание капитана. И только глаза, спокойствие и какая-то внутренняя сдержанность говорили о том, что у этого молодого офицера уже достаточно опыта. Напротив меня сидел пожилой, полноватый, с пышной шевелюрой красивых седоватых волос мужчина. На вид ему было около семидесяти.

Я не люблю молчание и, чтобы прервать его, задал седовласому попутчику первый, пришедший на ум вопрос:

– Как вам праздничная Москва?

– Красивая Москва, очень красивая. Я лет пятнадцать здесь уже не бывал и многое не узнал. А вы москвич?

– Почти, – ответил я, помешивая чай.

– А я вот с Витебщины. Пригласили в Москву на торжества. Вот съездил, посмотрел парад, демонстрацию. Будет что колхозникам рассказать. Я у себя колхозом руковожу.

– И, видимо, неплохо руководите – вон сколько наград получили, – кивнул я в сторону серого двубортного пиджака с орденскими планками, висевшего на крючке.

– Там и военные есть.

– Я заметил это, – ответил я, прихлебывая чай. – Там, по-моему, кроме орденов Отечественной войны и Красной Звезды, есть и медаль «Партизану Отечественной войны», если не ошибаюсь.

– Есть такая, – смутился мой попутчик.

Отхлебнув чая, он помолчал немного, потом продолжал:

– В молодости довелось мне в отряде Машерова воевать.

– Неужели? – мы с молодым офицером переглянулись.

– А вы, случайно, не военный? – вдруг задал он вопрос мне. – Только военные хорошо в колодочках разбираются. Если не секрет, к какому роду войск относитесь?

– К авиации, – ответил я, улыбнувшись.

– К авиации – это хорошо. Я с войны перед летчиками преклоняюсь. Дважды они меня от смерти спасали. А такое не забывается.

– Это интересно. Простите, а как вас величать?

– Петр Казимирович, – представился мой попутчик. – А вас?

Я назвался. Представился коротко и сосед справа: «Володя».

– Петр Казимирович! Расскажите, пожалуйста, о том, как вас авиация выручала? – попросил я. – Мне интересно.

Мой попутчик задумался, видимо, вспоминая далекие военные годы, затем, откашлявшись и сделав несколько глотков чая, начал свой рассказ.

– В сорок втором году в Белоруссии фрицы решили полностью разгромить партизанское движение и начали против нас массированное наступление. Нашему отряду, а командиром у нас был Петр Миронович Машеров, вместе с другими партизанскими отрядами пришлось уходить в Калининские места. И все же нас окружили. Ну ладно, если бы мы были одни, а то ведь вместе с отрядами от фашистов уходили тысячи наших семей, с детьми. Страх смотреть было на их мытарства. Кончались патроны, продовольствие, и нам становилось все труднее сдерживать фашистов. Каждый день гибли люди, дети. Сердце кровью исходило. Наконец, наступил день, когда в нашем отряде на каждого партизана осталось по одной гранате и по четыре патрона, в том числе и на охотничьи ружья. Машеров вместе с комиссаром обошли всех партизан (а нас из 300 человек осталось в живых тогда человек 100-150), каждого подбодрили, но и не скрывали того, что этот бой может стать последним: или мы прорвемся и уведем за собой фашистов или придется погибнуть. А вечером, когда стемнело, произошло чудо.

На маленький, простреливаемый со всех сторон, пятачок прилетел наш самолет. Это не то, что праздник был для нас, это больше чем праздник. Я даже сейчас фамилию этого летчика помню – Жуков. Он привез патроны, гранаты, продовольствие и забрал часть раненных и детей. А ночью мы пробились.

Петр Казимирович немного помолчал, отхлебывая уже остывший чай, затем продолжал свой рассказ.

– А второй раз летчики спасли меня в сорок четвертом. Вы как военные люди знаете о Белорусской операции. И мы, партизаны, участвовали в ней. Слыхали о так называемой «рельсовой войне»?

– Конечно, слыхали, – ответил я за себя и Володю.

– Так вот, в один день на все железные дороги Белоруссии и Латвии вышли сотни подрывных групп. В составе одной из них был и я. Задание мы выполнили, взорвали мост на полоцкой дороге, а при отходе меня ранило. Ребята дотащили до базы и сразу к врачу, а тот – к командиру. В общем, если б не летчики, не жить мне, так потом в госпитале сказали.

– Петр Казимирович, – прервал я своего попутчика, – я часто бываю в Белоруссии, интересуюсь различной литературой, но рассказов о Машерове как руководителе партизанского отряда, не встречал…

– Да, мало о нем написано. Не из тех он был, кто любил хвалебную писанину о себе. А ведь он Героя Советского Союза в сорок четвертом получил за личный героизм и умелое руководство партизанским движением. А тогда Сталин себе не брал и другим такие звания просто так не давал. Не любил Петр Миронович рассказов о себе, может быть, потому и мало написано о нем. А жаль, хороший человек был, прямой, доступный. Но, я думаю, что сейчас, в период перестройки, и ему и другим, о ком забыли, что они сделали в годы войны, воздадут должное. Кстати, вот вы – авиатор, – обратился ко мне Петр Казимирович, – должны, наверное, знать фамилию нашего земляка-белоруса маршала Красовского.

– Конечно, знаю. Мне даже довелось учиться в учебном заведении, которое он возглавлял, – ответил я.

– А я вот, представьте себе, как-то заинтересовался, где он похоронен, и не мог найти.

Я рассказал моему попутчику все, что знал о С. А. Красовском, о том, что в Монино на его могиле установлен памятник и его именем названа улица и что летчики всех поколений чтут имя прославленного маршала. И мне было приятно видеть, с каким вниманием и волнением пожилой партизан слушал мой рассказ.

Уже давно минула полночь, а мы все разговаривали. И только Володя сидел молча, внимательно вслушиваясь в нашу беседу. И вдруг, когда наша беседа уже почти завершилась, молчаливый сосед, смущаясь, неожиданно произнес:

– И меня летчики спасли однажды.

– Ну-ка, ну-ка! – оживился Петр Казимирович. – Расскажите-ка нам вашу историю.

Володя смутился еще больше, покашлял в кулак и начал свой рассказ.

– В Афганистане это было, в позапрошлом году. В горах, в одном из ущелий, попал я со своим взводом в засаду к душманам. Залегли, отбиваемся вкруговую, а душманов не уменьшается, а прибавляется. Минут через пятнадцать я понял, что без помощи нам не пробиться. К тому же душманы подтянули минометы. Посыпались мины, грохот в ущелье стоит адский. Кое-как доложил я по рации о засаде и получил приказ отходить, а с воздуха пообещали прикрыть авиацией. Я оценил обстановку, определил направление отхода и приказал своему заместителю пробиваться, а сам с пятью солдатами остался прикрывать. Вот тут нам совсем жарко стало. Успевай только поворачиваться. Хорошо, помощь с воздуха быстро подоспела. Пришла пара вертолетов. Одного из них я сразу узнал. Мы его «братушка» называли.

Мне как десантнику приходилось часто и на самолетах и на вертолетах летать, но такого виртуоза я не видел. Да и экипаж у него был какой-то особенный. Ничего не боялись ребята. Вертолету хорошо действовать на равнине, а тут ущелье. Но «братушка» не оставил нас в беде. Полез в ущелье и давай раскачивать вертолет, как маятник, между скалами. Ну, а когда он огонь открыл со всех точек, душманы побежали. Правда, я этого уже не видел. Ребята потом рассказывали, как «братушка» меня и моих солдат почти из лап душманов выхватил. Так что я тоже летчикам жизнью обязан. Вот такая моя история.

…Ранним утром поезд подходил к Минску. Мы не спеша оделись и вышли в тамбур покурить. Курили молча и только в конце, погасив папиросу, Петр Казимирович, взяв Володю за плечи, с какой-то нежностью сказал: «Спасибо, сыну, что познакомился с тобой. Я вижу, что и третье поколение растет у нас достойное».

И тут я обратил внимание на орденские колодки молодого офицера: два ордена Красной Звезды и орден «За службу Родине…».