Глава 3

В помещении оружейного склада каптер, пожилой и хромоногий, почесал в затылке, с недоумением косясь на тоненькую фигурку: ну какое оружие этой девчонке, ее же ветром сдует! И вдруг хлопнул себя по лбу:

– Ох, вот для девчонки есть у меня пистолетик!

Начхоз вытащил откуда-то с дальней полки завернутое в тряпицу крохотное оружие, развернул его осторожно, словно младенца:

– Вот, трофейный карманный браунинг и пачка патронов к нему имеется. Отняли у одного немецкого офицеришки, хотел пальнуть в себя, испугался советского плену. А думал о чем, когда на нас попер, дуралей? У нас-то, ишь, и девчата воюют, и мужики, каждый заради победы старается. Такую страну не победить.

– Верно, отец, – подтвердил капитан. – Не одолеть нас Гитлеру, потому и сверкает пятками. Но победа пока только впереди, поэтому надо еще нож для нашей разведчицы найти подходящий, чтобы прятать удобно и в руку ложился хорошо, а уже я его наточу как надо.

Глеб повернулся к Ольге:

– Ножом когда-нибудь действовала?

У девушки вдруг округлились глаза, она с трудом преодолела себя и призналась:

– Один раз… штыком… Я его в горло всадила, и фриц умер. После этого меня мама в катакомбы навсегда забрала, чтобы меня гестапо не нашло.

Начхоз сжал крепкий кулак:

– Молодец, боевая девчонка, спуску не даст! Правильно все сделала! Сейчас найдем тебе самый лучший нож, такой, что ни один немец к тебе не сунется! Как бритва, только махнешь – и Гитлеру капут!

Он принялся перебирать в ящиках ножи, финки и клинки, пока не вытащил короткий, но широкий клинок с ручкой небольшого размера, как раз под маленькую ладошку Ольги.

– Ну вот, малая, примеряй.

Белецкая взялась за нож, взвесила его на руке, попыталась взмахнуть, а потом сделать резкий выпад вперед. Довольная результатом, кивнула – подойдет! Капитан покачал головой и переложил нож в руке девочки совсем по-другому, так, что рукоятка легла вниз.

– Смотри, вот так тебе будет бить удобнее. – Он потянул руку девушки и вдруг почти воткнул острое лезвие себе в нежную кожу под подбородком, где билась синяя жилка. – Один удар, много крови, почти стопроцентная смерть. Здесь мягкие ткани, нет кости, но бить надо точно между горлом и костью. Попробуй!

Ольга вся натянулась как струна, казалось, слилась с ножом в одно целое, и вдруг резким выпадом вскинула его вверх. Ее стремительное движение было таким молниеносным, что разведчик не успел увернуться и получил царапину на гладко выбритом горле.

От вида кровавой полосы Ольга Белецкая в ужасе ойкнула и швырнула нож в сторону:

– Извините! Я не знаю, я… не хотела! Простите!

Начхоз захохотал во все горло:

– Вот так девчонка боевая! Молодец! Ну все, Гитлеру капут! Найду сейчас чистую тряпицу, капитан, утрешь кровь.

А Глеб подхватил нож с пола и снова вручил его Ольге:

– Молодец! Все правильно сделала! Царапина пустяковая, главное – ты ударила куда надо. И всю свою силу вкладывай, ведь вместо меня будет фашист! Поняла?

Показался пожилой каптенармус, который, помимо новеньких портянок для Шубина, принес еще свернутый в улитку тюфяк.

– Ну-ка, держи. – Каптер шлепнул перед Олей разодранный, с торчащей соломой, постельник. – Сподручнее будет бить. Пробуй, сколько надо секи его, фрица поганого.

Для достоверности, что это фриц, он водрузил фуражку немецкого офицера на грязную соломенную скатку.

Ольга сначала нерешительно, а потом с каждым разом все увереннее принялась втыкать клинок. От ее ударов полезли во все стороны пучки сухой травы, с треском распадалась ткань.

В это время Шубин объяснял начальнику хозяйства, что им требуется для преображения:

– Одежонку бы такую, ледащую. И чтобы побольше размером была.

– На тебя, капитан? – Каптер измерил взглядом ладную, высокую фигуру.

– Да, куртку, рубашку, портки.

Пожилой каптенармус откашлялся и как-то вдруг внутренне подобрался:

– Если не забоишься с мертвяков одежку носить, так найдем. Давай, капитан, пускай девчонка тренируется, а мы с тобой до одного места дойдем.

Они вышли из здания склада и свернули к незаметному дощатому сарайчику. Внутри сопровождающий капитана зажег керосинку и поднял ее повыше, чтобы разведчик мог увидеть огромную гору из одежды.

– Одежда узников лагеря, – объяснил начхоз. – У фашистов тут трудовой лагерь был для мирных жителей. Сгоняли со всех окрестностей, переодевали в робы, а одежду сохранили, уж больно рачительные. С собой не потащили, бросили. Да и мне жалко выкидывать, вдруг живым пригодится. Наши отсюда щипают потихоньку – кто на тряпки, кто для тепла под форму. Девчата себе перешивают много, а то мучаются, бедные, в мужской форме. Но покопаться придется, капитан, чтобы твой размер найти.

– Ничего, зато выбор есть.

Глеб взялся за дело, с ходу стал выбирать из кучи вещи потемнее и погрязнее. Он быстро нашел себе подходящий комплект, а Ольге откопал из кучи теплую детскую жилетку.

Каптенармус хоть и был удивлен его выбором – обноски, а не одежду взял разведчик, их только на тряпки пустить – но все же промолчал, офицер бывалый, сам знает, что делает.

Вернувшись на склад, Шубин показал свои находки Ольге:

– Ну как тебе?

Девушка сразу распорядилась:

– Надевайте, сразу посмотрим, как одежда сидит.

– А ты тогда вот это натягивай. – Теплая стеганая жилетка перекочевала в руки Белецкой.

Сам же разведчик отправился на оружейный склад, чтобы снять офицерскую форму и надеть свой наряд. Теплые шаровары вздулись вокруг ног пузырями, куртка оказалась куцей и коротковатой, зато широченная рубаха повисла длинными складками.

Шубин показался из-за двери:

– Кажется, надо что-то другое наверх.

Белецкая запротестовала:

– Нет, нет. Этот ватник оставьте, он вам фигуру сильно искажает. – Девушка вдруг вытащила соломенный пук из матраса и потянулась на цыпочках вверх. – Ну-ка, повернитесь.

Глеб послушно повернулся к ней спиной, и девушка засунула комок ему прямо под рубаху, сделав небольшой горб.

– Надо в тряпицу обернуть, чтобы солома не колола. – Ольга подхватила тряпицу, которой разведчик вытирал окровавленную шею, и снова принялась колдовать над маскировкой.

Она вслух рассуждала, что еще можно сделать для преображения статного разведчика в старика:

– Платок еще, и крест-накрест его, тогда и горб не съедет, и будет куча складок, куда можно и пистолет спрятать, и нож. И шапку, обязательно шапку!

Шубин обернулся к каптеру:

– Товарищ начхоз, проводите нас еще раз в сарай? Я про головной убор совсем забыл.

Тот протянул им керосинку:

– Так вы сами идите, смотрите сколько надо. Если горючка закончится, так еще нальем. Берите все, что понравится. Пускай живым одежка эта послужит, хозяева-то уже в могиле лежат.

Он ласково похлопал Ольгу по спине, проверяя, хорошо ли села жилетка:

– Ну посмотри, как ладно села. Малая, выбирай себе, что приглянется. – Он явно испытывал искреннюю симпатию и уважение к этой крохотной, но такой отважной девушке. Мужчина вытащил из глубоких карманов россыпь леденцов монпансье: – Держи, малая, сладенького. Замаралось только, сейчас я уберу махру эту. – Он неловко попытался сдуть прилипшие крошки и пылинки махорки с угощения.

Но Ольга забрала конфеты в таком виде:

– Не надо, пускай так остаются. Я съем, спасибо вам огромное! Конфеты будто из другого мира, до войны мы такие же покупали в гастрономе!

Вместе с Шубиным теперь на склад вещей отправилась Ольга. При виде горы вещей она вздохнула:

– Эх, нам бы такое в катакомбы. Там было так холодно из-за сырости и темноты, мы надевали на себя все, что было из одежды. Но она все время была нужна для перевязки раненых и больных.

Девушка долго и сосредоточенно выбирала из вещей то, что ей было нужно. Время от времени она протягивала головные уборы своему напарнику:

– Примерьте. А теперь вот этот!

Черную длинную женскую юбку в пятнах и прорехах она подцепила ножом и располосовала на две части:

– Вот этим подвяжем.

Наконец преображение капитана было закончено. В длинной и нелепой фигуре невозможно было узнать молодого мужчину, подтянутого офицера. Теперь он выглядел стариком, тощим, согнутым, с острым горбом и отвисшим животом. А Белецкая тем временем колдовала над теплой пуховой варежкой, вытягивая из нее волокна:

– Нет, руками не получится, надо гребень! – Девушка сунула под мышку несколько головных уборов, которые раскопала в куче, и решительно заявила: – Возвращаемся! Надо клей, ножницы и гребень! Я вам такую бороду сделаю из этой варежки, от настоящей не отличить. И еще нитки нужны!

Она была воодушевлена подготовкой, сияла, улыбалась и звонко щебетала, словно птичка. Капитан Шубин любовался ею, жизнь в ней так и била ключом, девушка совсем не была похожа на ту себя при их первой встрече – промокшую до нитки, молчаливую и сжатую от напряжения как пружина.

Под обаяние Ольги попал и старый каптер: он исполнил все ее просьбы, от ниток до частого металлического гребешка, облазив все полки на своем складе. А она лучилась от радости и благодарила его за каждую мелочь. С охапкой вещей и разных инструментов она вдруг вздохнула:

– Товарищ командир, тут столько подготовки. Я одна не управлюсь, только к утру будет готово.

Шубин растерянно уточнил:

– Так что же, мне стоит с полковником обсудить перенос начала операции?

Ольга замялась и смущенно кивнула: да, она не успеет соорудить нормальную маскировку до изначально запланированного пункта отхода. Надо бы раньше подумать…

Каптенармус, который долго сдерживал свое любопытство перед странным набором, который понадобился его визитерам, все-таки не выдержал:

– Товарищи, а зачем вам все это добро?

Ольга покосилась на капитана Шубина – можно ли рассказывать? Тот откашлялся и коротко ответил:

– Для секретной операции.

Начхоз замахал руками:

– Я почему спросил, не ради любопытства. Не шпион я германский, не боитесь, товарищи дорогие. Женка у меня в банно-прачечном отряде служит, рукодельница, Фросенька. – Морщинистое лицо расплылось от улыбки. – Ты, дочка, не серчай. Понимаю, что не моего ума дело, секретная служба у вас. Да хотел помощь Фросину предложить, ты скажи ей, что требуется, а уж она мигом сообразит из чего да как. Уж такая она у меня мастерица, все умеет – шить, вязать, латать. Уж она не откажет. А насчет болтовни и беспокоиться не надо, уж кто-кто, а она – нет, не скажет. Фросенька заикается сильно и стесняется, так что разговаривает только со мной. С сынком еще нашим Сережкой вот тоже курлыкала, болтала, да погиб он под Сталинградом.

По лицу каптенармуса прошла серая тень, он провел по лицу рукой и схватился за пилотку:

– Ну, товарищи дорогие, так что, идем до Фросеньки?

Капитан Шубин и Ольга Белецкая переглянулись и потом разом кивнули – веди.

…До самого утра возились над преображением разведчика немногословная Фрося и щебетунья Ольга. Девушка, словно восполняя годы, проведенные в полумраке и вынужденной тишине катакомб, рассказывала о том, как они справлялись в шахтах, спрятанных под Одессой:

– Спали мы все вместе, мужская спальня была и женская. В куче теплее, ведь топить нельзя, дрова – дефицит и только для готовки. А под землей ой как сыро всегда, хоть летом, хоть зимой. Но у нас школу там для ребятишек устроили, там я и училась, и учительницей для тех, кто помладше, была. Уходили ведь в катакомбы целыми семьями, не оставишь детей малых дома одних. Особенно после того, как фрицы сразу, только заняли Одессу, сожгли заживо двадцать пять тысяч человек в пороховых складах. Вот и пришлось под землей и школу, и кухню, и госпиталь устраивать. Красный уголок, штаб – все своими руками соорудили. Топили нас несколько раз, фрицы узнали, в каких шахтах расположились партизаны, и пустили туда воду. А на выходе поставили автоматчиков, чтобы нас как крыс выкурить и расстрелять, когда побежим.

Глеб слушал внимательно, поражаясь мужеству людей, которые несколько лет прожили в суровейших условиях катакомб ради того, чтобы вносить свой вклад в борьбу с немецкими захватчиками. Сноровистая Фрося тоже качала головой и хмурилась от рассказов девушки, хотя пальцы ее порхали, словно две бабочки, то над широким картузом, то над пучком серой шерсти, в который превратилась найденная Ольгой пуховая варежка.

А девушка говорила, и вместе со словами из нее будто выходила многолетняя боль и ужас той жизни, которой она жила в постоянной опасности и жутких условиях, когда на твоих глазах умирают десятки и сотни людей. Они сейчас будто заново проходили перед ней, опять живые, истерзанные холодом, недоеданием и болезнями, однако верящие в победу.