Так хорошо костюм может подходить только дурному человеку. И я на данный момент есть ничто иное, как дурной человек.

Но у меня остается мало времени.

У меня почти что, совсем не остается времени.

Это даже не оправдание.

Теперь я не желаю оправдываться.

Это данность.

У меня мало времени!

Летите голуби, летите…

Падаю.

И в этот самый момент она вновь закричала.

Сомнениям моим был положен конец.

Прости меня, Женечка Хрустальный!

Простите меня, благородный Стилист!

Вот теперь я войду в Эти Комнаты.

Я помню как Вы увещевали меня в детстве – Никогда не входи в Эти Комнаты.

Тогда имелись в виду Комнаты родителей! Но суть то была той же – запрет!

Запрет!

Я не должен был преодолеть запретный порог!

И доктора говорили мне то же!

Не смей!

Нельзя!

Никогда не входи в Эти Комнаты!

Так вот, теперь я войду в них!

И вот что я буду говорить.

Текст был создан в течение нескольких секунд.

Привожу его дословно.

Вот я и пришел. Вот я и пришел, как не было обещано, но все это витало в воздухе, все это было очевидным, все это не есть следствие диалога, но есть следствие много большего, того, что между мужчиной и женщиной, между любым мужчиной и любой жениной возникает наподобие гипноза, когда можно и не верить в гипноз, но нельзя не допустить, что неверие это как раз и есть следствие гипноза, окутавшего всех нас, и, в том числе, а в настоящее время, так и в первую очередь именно вас и именно меня, что и явилось, разумеется, и непременно, результатом того, что довольно скоро, не тратя времени на особенные размышления и приготовления, я перед вами и теперь вы можете отказываться от того, что звали меня, можете смеяться надо мной, можете ударить меня или даже убить меня, но вот уж я здесь, прошу любить и жаловать, прошу любить, ибо плотская любовь нисколько не разрушит вас, а меня так сделает совсем другим человеком, человеком, над которым, быть может, вам в последствии и не захочется смеяться, совсем не захочется смеяться, при этом вы можете закрыть глаза, чтобы не видеть меня, если я вам сколько-нибудь, или вовсе неприятен.

Знаю, что последнее, по поводу закрывания глаз, было лишним.

Перебор.

Но, уж, что создано, то создано.

Никакие силы на тот момент не смогли бы заставить изменить хоть что-то в этом тексте.

Я проговорил текст, про себя, дважды.

А когда я проговорил текст, про себя, дважды, и заглянул в окно…

Я заглянул в окно, и вот что предстало предо мной!

Вот даже и теперь, когда все позади, когда я уже дома и грею ноги, и все позади, и все уже состоялось, даже и теперь, когда я вспоминаю этот момент, мне делается не по себе.

Вот я вам уже рассказывал про озноб, про позвоночник и руки, а потом докладывал вам о повышенном потоотделении в критический момент, когда же я заглянул в окно, я провалился в длинную пустоту.

Да, да, именно так, в длинную, бесконечную пустоту.

К сожалению, мне ни разу не приходилось падать в колодец, но, отчего-то у меня существует полная уверенность в том, что падение в колодец и те ощущения, что испытал я при виде желтого этого окна – суть, одно и то же.

Итак, я заглянул в окно.

Как Вы помните, в это время Юлька как раз закричала.

Нет, она закричала перед тем, как я принялся составлять текст.

Точнее, я его и не составлял. Он в полном объеме пронесся в моей голове сразу же. Как будто, к этому времени он уже давно был составлен. Мне оставалось его запомнить и произнести, когда потребуется. Так что, составление текста заняло совсем немного времени. Но вот повторение его, а повторял я его, как вы помните два раза, полушепотом, стараясь придать словам выражение и осмысленность, заняло несколько больше времени.

Так что, к тому времени, когда я заглянул в окно, она уже откричала.

Да, она уже откричала и отдыхала после своего крика.

Но не это главное.

Конечно же, главное заключается совсем в другом.

А что же главное?

Колодец?

Падение в колодец?

Оказывается, человек может падать в колодец, будучи очень далеко от него?!

Я так думаю, досточтимый Стилист, человек может смоделировать любые ощущения, не выходя из своей комнаты даже.

Я так думаю, если бы я не был патологически ленив, а лень – одна из черт моего недавнего заболевания, мне вовсе не потребовалось бы совершать путешествия, для того чтобы спасать мир, или постигать что-то новое для себя.

Мало того, я прихожу к заключению, что я мог бы даже и не вынимать ног из таза.

Мне бы оставалось только подливать в него иногда горячую воду, чтобы это не напоминало самоубийство.

Потому что такая задача и не ставится в настоящий момент.

Одним словом, она была не одна.

А это означало, что у меня появилась проблема.

Проблема в виде соперника.

Такой вариант я не рассматривал.

Я не был готов к этому совершенно.

По-моему, на тот момент, от неожиданности я даже забыл текст своего обращения к ней.

Мало того, досточтимый Стилист, и войди я в Эти Комнаты, я был лишен возможности вступить с ними в диалог.

Они занимались тем, что представлено на фотокарточках.

Тем.

В той последовательности.

Искусно.

Думается, что я не ошибся, когда предположил, что Юлька – одна из актрис.

Я достал снимки и, благо, освещение позволило мне сделать это, проверил еще раз.

На ее лице было начертано блаженство.

Его я еще не видел.

Он находился ко мне спиной.

Почему она кричала?

Зачем она звала меня?

На помощь?

Но на лице ее было начертано блаженство?!

И вот здесь он повернулся, мой соперник.

Не то, что он увидел что-то необычное в окне, нет, он повернулся просто так, может быть, у него затекли ноги, или затекли руки, или вступило в шею, Вы же отлично понимаете, что все это, кроме всего прочего, еще и тяжелый физический труд, он повернулся.

Он повернулся.

Он повернулся, и я отчетливо увидел его лицо.

Это был… я!

Можете вы теперь представить себе мое следующее состояние?

А не было уже никакого состояния.

Все тело мое стало ватным.

Это был я.

Я опередил себя.

Пока я копался с составлением, а потом и двоекратным повторением текста, я уже успел все разрешить самым наилучшим образом.

Я уже был дефлорирован.

Я уже был не на дне, но на высоте положения.

Я уже добился своего, и чувствовал себя, судя по всему, совсем неплохо.

Я улыбался мне, не видя меня.

Может быть, я и видел меня, но был уверен, что это, всего лишь, отражение в зеркале, только почему-то в костюме железнодорожника.

Я закрыл глаза.

Я спрятал фотографии в карман, сцепил пальцы обеих рук крепко-крепко, как велят делать гипнотизеры, перед тем как отправить Вас, скажем, собирать грибы или на рыбалку, я набрал полную грудь воздуха, и, и вошел в меня там.

И мне это удалось.

Я услышал запах ее пота и ее духов.

Я испытал то, что, наверное, испытывают актеры, то, ради чего все это затевается и устраивается.

Это напомнило мне смех.

Да, смех, который, наподобие извержения вулкана, накапливается, накапливается, но не вырывается наружу магмой, а разливается внутри, каждой клеточке по капельке.

Я знал, что как честный человек, и как чистый экспериментатор, после того, что произошло, я не должен был сразу же уходить, да еще и бегом.

Но слабость, на меня вдруг навалилась необыкновенная слабость.

Истома.

Слабость.

Истома или слабость, не знаю.

Если бы я не помчался, быстрее ветра, тотчас же, домой, я бы мог умереть там, подле окна.

Это так.

Я уверен, что это так.

Может быть, так и нужно было сделать, ведь это – то самое решение, которого я жду.

Но я растерял все правильные мысли.

Все получилось так неожиданно.

Я думал только лишь о том, как опущу ноги в таз с горячей водой.

Я даже о письме Вам, дорогой Стилист, не думал в тот момент.

Каюсь.

Грешен.

И я бежал.

Я бросил себя с Юлькой и бежал.

В какой-то мере, теперь мне думается, что это все равно, есть ничто иное, как шаг в главном направлении.

Тем более что мне не было еще сообщено решение.

В таких вопросах нельзя спешить.

Ни в коем случае.

Видеть двойника, к чему это?

Я знаю, а Вы?

Ваш обновленный я.

Письмо двенадцатое

Итак, мне сообщен метод перехода.

Это называется метод перехода.

Никакого насилия над собой.

Лечь, непременно на правый бок, таким образом, чтобы лицо было обращено к стенке, и сказать себе – Все кончено.

Все кончено, досточтимый Стилист.

Способ верный.

Проверен многократно.

Только для избранных.

Избраны те, кто хлопочет о братьях своих, и хлопочет от чистого сердца.

Одно плохо, что нет сна.

Все же без ненавистных мне «горошков» уснуть не представляется никакой возможности.

А ожидание перехода лучше всего переносится во сне.

Но как прекрасен метод, согласитесь, прекрасен и совсем не лишено вкуса!

Лечь, непременно на правый бок, таким образом, чтобы лицо было обращено к стенке, и сказать себе – Все кончено!

Чувствую себя одухотворенным.

Совершаю первые открытия.

Диван.

Выясняется, что обивка его покрыта в точности такими же мелкими серебристыми цветочками, что и стены больницы.

Надо бы научиться называть ее сумасшедшим домом, как делают люди не побывавшие там.

А вот интересно, в новом своем качестве, смогу ли я забыть о том, что был когда-то сумасшедшим?

Воду пью.

Пить хочется больше чем прежде.

Наверное, перед переходом люди понимают, что самая великая для них ценность – это вода.

Это объяснимо.

Все мы вышли из воды.

Стараюсь думать только о нашей скорой встрече, но, иногда мне мешает это делать Юлька.

Она является в желтом свечении и смотрит на меня, улыбаясь.

У нее хорошая улыбка. Искренняя.

Наверное, я полюбил ее.

Наверное, я мог бы быть хорошим семьянином.

Я бы не стал изменять ей.

Я мог бы к ужину, каждый вечер надевать костюм железнодорожника. Думается, что это вносило бы в наши отношения элемент праздника.

Но что об этом говорить, когда впереди такие события!

Когда же я думаю о Вас, я пытаюсь, для начала, вспомнить Ваш запах. Ведь запах каждого человека неповторим и памятен.

Пока с этим у меня ничего не получается.

А мне еще надобно, не вставая с дивана и не открывая журнала, умудриться прочесть Вашу последнюю новеллу.

Но, сначала, нужно почувствовать запах.

Попробую начать считать цветы, быть может, удастся уснуть.

Скоро увидимся.

Ваш брат.

Письмо тринадцатое

Интересно, сколько же прошло времени, дорогой Стилист?

Не потеряли ли Вы терпения ждать меня?

Думается, что я уже на грани перехода.

От Вас исходит запах табака.

Вы курите дешевую «Приму». Я угадал?

Прочитал Ваше «Путешествие». Ничего не понял. Мысли путаются, трудно сосредоточиться. Осталось ощущение любви или жалости, или того и другого вперемешку.

Не знаю.

Слишком много новых имен.

Не понял ничего.

Не понял ничего, но запомнил наизусть.

Могу начать с любого места.

Но ничего не понимаю.

Мысли путаются.

Жажда пропала.

Совсем не пью.

И не поднимаюсь с дивана.

Вот теперь, чтобы написать письмо, поднялся первый раз. Очень боюсь, что Вы не дождетесь меня. Почему-то мне кажется, что вы уезжаете на белом поезде. Сверкающий такой, очень быстрый, просто молниеносный ослепительно белый поезд.

При этом испытываю легкость и покой.

Сейчас бы я уже не отправился к Юльке.

Сейчас это ребячество кажется мне просто шалостью.

Письмо четырнадцатое

Юлька беременна!

Она еще не знает об этом!

Что делать?

Переход состоялся.

Сверху я на диване представляю собой довольно жалкое зрелище.

Мне кажется, что я очень похудел за последнее время.

Какое это имеет значение? Никакого.

Просто, так забавно видеть себя со стороны.

Письмо пятнадцатое

Видел, видел тебя, братишка!

Так смешно видеть тебя за приготовлением завтрака. Столько лет, а ты так и не научился готовить яичницу, чтобы она не пригорала?

Не слышал ли ты моего дыхания? Я был так близко к тебе!

Но вот беда, кажется, я окончательно потерял зрение и слух.

Я почувствовал это сегодня утром.

У тебя на кухне течет кран. Ты уже много лет пытаешься починить его. Вернее, думаешь, как бы это лучше сделать.

Так вот, звук капель здесь усиливается, как будто в пещере.

Я не думал о тебе в последние дни. Не хотел тревожить.

Я обратил внимание на то, что ты слышишь мои мысли, только тебе кажется, что они – твои собственные.

Ты даже стал меньше пить.

Но, с некоторых по, когда мои мысли стали вместе со слухом и зрением как бы растворяться, я решил не думать о тебе. Потому что это могло бы привести тебя к болезни. А мне бы этого так не хотелось.

Сейчас я пишу, практически, вслепую.

Ты почувствуешь это по моему почерку.

Так вот, звук капель здесь усиливается, как будто в пещере.

И когда я не стал думать о тебе, равномерный этот звук успокаивал меня.

Как весточка.

Как напоминание о том, что жизнь продолжается.

Но звук делался все тише.

Твой силуэт таял.

Сегодня утром я, кажется, потерял последнюю нить.

Неужели я ошибся?

Я так любил

Путешествие моего поколения

Я уже выплакал свой город.

Мои птицы не возвращаются с юга.

Один из моих друзей уже убил.

Свою жену.

Другой побывал в монастыре.

Я так и не научился заваривать чай, но с удовольствием наблюдаю за работой грузчиков. Наверное, потому что в их движении заложена уверенность. Ее не хватало нашему поколению.

Наши неслухи умели не слышать, но слышали все.

Оттого и неуверенность.

Оттого и шалили наши неслухи.

Плакали наши отличники, отведав сладостей.

Плакали наши двоечники, отведав правоты.

Бедная девочка берегла свою девственность, била влет ухажеров, дожила до тридцатилетия и не смогла больше читать.

Когда-то оттают ее окна?

Это наше поколение придумало моду на щетину, вернее, моду никто не придумывал, просто любили простывать, чтобы не ходить на занятия.

А в ресторанах дрались не по злобе. Больше для шума, хотя поутру голова кружилась.

Но кружилась голова оттого, что апрель, или оттого, что нет сладу с собой, и опять надо врать, но врать не по злобе.

И все не по злобе, а в ресторанах дрались.

Собачников ненавидели.

Урга с петлей – для наших монгольских братьев, нам бы листопад, да целоваться.

А собаки сторожили нашу глупость и не прятались.

Умели смеяться, нет, не смеяться, ржать до колик, до испуга старших. Не оттого, что знали что-то, а оттого, что не были обременены предвидением, нюха на ловчих не было, как и у собак наших.

Я уже выплакал свой город. Мне поздно в Париж.

Еще одно потерянное поколение.

Нас почти не видно, то есть никаких опознавательных сигналов, знаков, будто ушел человек с торжества, не попрощавшись.

Правда, перчатки оставил.

Обнаружат – вспомнят. Но другой носить не станет. В них снеговика лепили.

Было обожание воды, не как теперь, поутру, а у реки, где спички слепнут.

Было обожание незнакомцев.

Летающих тарелок было значительно меньше.

Смерти случались, но мы твердо знали, что смерти нет.

Газоны вытаптывались, но мы твердо знали, что цветы произрастают совсем в других местах.

...

9 10 11