… Выйдя из штабного барака, Питиримов поправил козырек блинообразной обвислой фуражки и придал лицу грозное выражение, отчего нос его, похожий на грачий клюв, еще более заострился, а губы превратились в две тонкие фиолетовые полосы. Его путь лежал в оружейную комнату третьей роты, где среди учебных карабинов со спиленными бойками томился проклятый извращенец. Майор злобно плюнул в почерневший сугроб. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Он с омерзительной отчетливостью представил картину происшедшего. Рота военных строителей, в морозной тайге ударными темпами возводящая шахту пусковой установки. Промерзшая насквозь казарма… Вечно пьяный старшина Жук… Ночь…Скотина Андуллаев стоит на посту около шахты…Собака…Голодная, небось, стерва! А у Андуллаева, конечно же – корочка хлеба… Иди сюда, моя хорошая! У-тю-тю-тю-тю!.. И – цап ее!!! И веревкой – к дереву! Ах ты, сволочь! Он шел по узкой неровной тропинке, обильно помеченной по обеим сторонам желтыми пятнами, исторгнутыми из солдатских мочевых пузырей, и постепенно распалялся все сильнее и сильнее. Мало того, что он вынужден вместе с бездетной скрягой-женой ютиться в паршивом клоповном бараке и подвергаться каждодневной опасности быть укушенным в уборной голодной и наглой крысой; мало того, что постоянно гаснет свет и невозможно как следует проработать текст «Малой земли»; мало того, что подлые лейтенанты-двухгодючники чуть ли не в открытую смеются над его субботними занятиями по их же, мерзавцев, политподготовке, называя занятия «проповедями отца Питирима»… Так еще курва Андуллаев подложил, будучи, между прочим мусульманином, этакую свинью!..

Майор прибавил шагу. Снег хрустел под ногами.

Вокруг из сугробов торчали ободранные деревья. Прямо по курсу шевелилась «воины ислама», облепившие поваленное дерево и рубящие на нем сучья. Левее желтели бревнами стены возводимого солдатского клуба, за которыми виднелся остов сгоревшего вагончика, ЦУБа – цельнометаллического унифицированнного блока. Плотная пелена черного дыма шла справа, где солдаты разогревали битум. Картину дополняли ангельски-голубое небо и ярчайшее солнце, бьющее лучом прямо в немигающий глаз замполита.

– Товарищ майор!

Сзади нескладными прыжками приближался очкастый толстощекий урод с физиономией гидроцефала – помощник дежурного по части прапорщик Мамонтов. Питиримов величественно обернулся. Он ненавидел Мамонтова, хотя сам не знал за что. Впрочем, это и неважно, как говорится «ты виноват уж тем, что хочется мне кушать!»

– Что случилось, прапорщик?

– Звонили из политотдела. Велели немедленно прийти.

Так! Доигрался хер на скрипке! Уже донесли, скоты! Впрочем, чему удивляться – кругом интриганы и твари. Какая-то падла пронюхала про несчастную собаку и накапала Пучилову. Очень даже просто. Но кто?! О происшествии пока знали только сексманьяк; сварщик, его застукавший; командир его же роты Отребьенко, да сам Питиримов. Может, кто еще?… Все эти мысли вихрем проскочили по немногочисленным извилинам замполита, и, сбившись пугливой стайкой в районе переносицы, просочились на язык хриплым вопросом:

– Зачем?

Ощущая себя безмерно виноватым, Мамонтов отвел глаза в сторону. Он не знал. Да и кто ему, простому прапорщику советской армии, будет докладывать оттуда, из политотдела, зачем нужен замполит Питиримов?

Мамонтов угрюмо повторил:

– Сказали, чтоб немедленно прибыли.

– Ясно…

Действительно, все было ясно! Не ясно было только, что с ним теперь сделают. Пошлют на Камчатку? Снова понизят до заместителя командира роты? Лишат партбилета?…

Питиримов похолодел. Если лишат его, родимого – это все, пиши пропало! А ведь могут – дело уж больно…того…из ряда вон. Скажут, что ж, мол, товарищ майор, не занимаетесь работой с личным составом? Не проводите партийно-политическую работу? Вместо того, чтобы сверхплановые шахты пускать, собак дрючите? В то время, как, понимаешь, вся Западная Европа «першингами» и крылатыми ракетами, как спина у ежа утыкана? Когда над нашими головами лазеры запускают? А в Афганистане, мать вашу, трудности с ограниченным контингентом? Поди, сволочь Лепок еще воды подольет, подумал Питиримов про партсекретаря своей части капитана Лепкова, попутно бывшего начальником службы вещевого снабжения. У них сложились неясные отношения, потому как ни тот, ни другой толком не представляли границ своих полномочий: вроде, оба были проводниками линии партии…, но по должности Лепков подчинялся Питиримову, а по положению получалось, что он, Лепок, вроде как его старший партийный товарищ, и, стало быть, руководитель… И потому, ревниво относясь друг к другу, оба идейных вождя пытались подстраивать мелкие пакости…Так, в пределах, допускаемых Уставом КПСС. Вот, бляха, беда так беда!

В штабе УИРа, где располагался страшный пучиловский политотдел, майор обнаружил необычную нервозность и сумятицу. По коридору озабоченно перемещались офицеры соседних частей. Шелестели негромкие, без обычного матерка разговоры, гулко топали сапоги… Питиримов понял, что сбываются его самые мрачные предчувствия. Все, это конец! На его примере, видно решили преподать урок всем остальным – чтоб неповадно было! Ишь, народу понагнали! Похоже, в званьи понизят… А вдруг, какую статью пришьют?! С них станется! Что им один майор, да к тому же – неудачник? Может, они давно под него копали, да повода не было? А ведь копали, точно копали!.. В прошлом году, когда он, будучи начальником патруля, устроил охоту на барачных крыс, Пучилов орал: «Еще только один такой случай, и я вас разжалую!» К чему прикопался, гад – всего-то ранили одну бабу во время отправления ею естественных надобностей! Да и за утопленный в Енисее уазик по головке не погладили… Лепок, скотина… его работа!

В кабинете начальника политотдела было тесно, как в дамской сумочке. Стулья трещали под раскормленными тушами майоров и подполковников. Изредка виднелись капитанские погоны. У стены под портретом Ленина сидел сам полковник Пучилов. Глаза его из под очков смотрели на окружающих добродушным взглядом законченного кретина. Впрочем, умственное состояние главного идеолога УИРа вполне устраивало командование. Питиримов присел на свободное место рядом с майором Данильчиком – начальником штаба мехбатальона (или «мазуты», как называли сие подразделение офицеры кепкинского гарнизона). Данильчик безмятежно очищал от солидола правое галифе. Похоже, его совершенно не волновала политотдельская суета.

– Прошу тишины! – Пучилов встал и сделал эффектную паузу. Помещение зазвенело кладбищенским молчанием, лишь урчал живот голодного партсекретаря автобатальона капитана Тродского. Сердце Питиримова было готово взорваться. Он плохо соображал, что происходит, и пытался сосредоточиться, рассматривая лозунг «Учится военному делу настоящим образом».

– …сообщение из Москвы от вышестоящего командования, – доносился до Питиримова деревянный голос Пучилова. – Вчера на боевом посту скончался после продолжительной болезни величайший ленинец и интернационалист, Генеральный секретарь нашей партии Константин Устинович Черненко. Как истинный коммунист, на боевом посту!

Что? Кто-то умер? Черненко? И по этому поводу все собрались? Питиримов медленно возвращался к жизни. Так значит, их собрали не из-за Андуллаева и его любовницы? Гос-с-споди! Это как же?…

Начальник политотдела сделал новую паузу и с подозрением уставился в окаменевшие лица подчиненных. Он остановил свой взор на майоре Питиримове, с живейшим любопытством созерцающем лозунг на стене. Будто увидел впервые. С каким быдлом приходится работать, вздохнул Пучилов и продолжил:

– …усилить политическую бдительность перед лицом возможных провокаций со стороны мирового империализма. Суровое испытание, постигшее страну…

Так…так…так…Вот так фокус! Вот так Черненко! Да, как кстати все подвернулось! – стал расцветать Питиримов.

– …еще теснее сплотиться вокруг родной коммунистической партии…

Что же это они такие хлипкие… Болезненные? Один… второй… третий… Не напасешься!

– …довести под роспись до личного состава, списки сдать непосредственно заместителям командиров частей и завтра лично предоставить мне в трех экземплярах…Майор Питиримов, Вы чего разулыбались? Или Вас не трогает безвременная гибель Генерального секретаря? – гневный палец Пучилова устремился на расплывшееся лицо неудачника-замполита.

– Никак нет! – Питиримов с готовностью вскочил, скорчив максимально грустную гримасу. – Скорблю со всем советским народом!

– Вижу, как скорбите! Сияете, будто олимпийский рубль! А, между прочим, сверхплановый пуск шахты срываете! – Тут Пучилов отвлекся от кончины генсека и перекинулся к вещам более прозаическим. – Вообще, хочу особо подчеркнуть халатное исполнение многими офицерами своих обязанностей! В частности, у вас же, Питиримов, дежурный по части лейтенант Задрыга был пьян во время исполнения! Это безобразие! Я пришел инспектировать отряд, а он – лыка не вяжет!

– Это он от горя, – попытался объясниться Питиримов. – У него в роте тридцать пять судимых, и все пьют… вот он и не сдержался.

– Это вы бросьте! Мало ли сколько зеков… Это ничего не значит. Вернее, значит одно: плохая политико-воспитательная работа. Ваша работа, товарищ майор!

– Да я…

– Хватит! – ударил ладонью по столу Пучилов. – Мне сорок пять лет, а я с женой живу в прорабке, сплошь заставленнной мебелью, телевизор пришлось к потолку прикручивать, и не жалуюсь! А вы только пьянствовать мастера.

Ну, трепло, воскликнул про себя Питиримов. Как будто никто не знает, как сам закладывает по вечерам. А что в вагончике живет, тоже понятно – ждет, когда трехкомнатный финский домик сварганят. Ну и жучяра!

Пучилов между тем потерял нить совещания, а потому снова начал говорить о безвременной кончине, о необходимости сплотиться, о повышении бдительности перед лицом вероятного противника… Питиримов сел, не веря своему счастью.

…В этот день майор впервые напился. Купив в ближайшей деревне Кепкино бутылку вонючего питьевого спирта по пять-пятьдесят, он развел его таежным снегом, и по пути в часть, тайком от всех выпил двести грамм, непрерывно икая, и хватая воздух непривычным к спиртному ртом. Он знал, что все беды позади. Смерть генсека делала мелким и ничтожным эпизод с изнасилованной собакой, выдвигая на передний план проведение разъяснительной работы и сплочение личного состава перед лицом агрессивного блока НАТО. Впереди были собрания, совещания, митинги, почины и планы.

– Но если я из такого положения вывернулся… – пъяно бормотал замполит по дороге домой среди сгустившейся весенней ночи, – так из любой беды выскользну! Все, баста! Кончились беды… прощай… люби-и-имый город…! Малая земля… великие дела-а-а…!

В час ночи, подходя к своему бараку, Питиримов обнаружил лежащее посреди тропинки бесчувственное тело, облаченное в офицерскую шинель с новенькими погонами старшего лейтенанта. Под влиянием теплых чувств он приподнял его, и спросил:

– Ты где живешь-то?

Поднятый офицер оказался в стельку пьяным и ответил вопросом:

– Рупь взаймы дашь?

– Рупь? Милый, да хоть пятерку! Хоть десятку! Для хорошего человека не жалко! Бери! Все бери! – с этими словами замполит выхватил из кармана пачку червонцев и сунул их в руки старлея, после чего, окончательно умиротворенный, вошел в барак.

Последние слова, которые слышал Чирик от своего первого хозяина, были:

– Дор-р-огу генеральному секретарю ЦК КПСС товарищу Питиримовууу!